Всё, что я теперь ощущаю — ярость. Слепая ярость и гнев.

Игорь шёл медленно, не сводя с меня пугающего взгляда.

Каждый его шаг, словно выстрел, отдавался в висках, заставляя сердце замирать.

Я не боюсь его. Знаю, Игорь никогда не причинит мне вреда. Но руки дрожат от волнения — под его взглядом невозможно оставаться спокойной.

Суржевский подошёл вплотную. Так, что я не видела больше ничего и никого вокруг. Ощущала лишь жар, исходящий от его крепкого тела, его обжигающее дыхание на своём лице.

Рядом с ним я казалась себе такой маленькой и беззащитной… Слишком беззащитной. Слишком отпустила сердце и мысли. Слишком расслабилась. Рядом с ним — всё слишком.

И сейчас я слишком остро ощущаю перемену в его настроении.

Я молчала. Игорь тоже не спешил говорить. Разглядывал моё лицо, всматривался в глаза, пытаясь в них что-то увидеть.

Так разве ты не видишь? Я вся открыта перед тобой. Разве это не отражается во взгляде?

Хотелось всё это сказать, но тело отказывалось подчиняться. Оставалось лишь смотреть с немой мольбой в глаза мужчины, который за каких-то пару недель перевернул мою жизнь с ног на голову одним своим присутствием.

— Пойдём.

Суржевский схватил меня под локоть и повёл к выходу из театра.

Кажется, его кто-то окликнул, но Игорь продолжал двигаться вперёд, ведя меня за собой.

Я шла, словно на казнь, еле поспевая за широкими шагами своего палача, который даже не пытался сделать скидку на мои высокие каблуки.

Только бы позорно не упасть, преодолевая ступени…

Перед глазами замаячил выход из театра, и я-таки ускорила шаг, желая скорее глотнуть холодного воздуха, но Суржевский неожиданно потянул меня вправо, распахнул массивную дверь и затолкал в одну из театральных лож.

Зал уже давно опустел и сейчас своим безмолвием лишь усиливал и без того напряжённую атмосферу. Алый занавес, кресла, огромная хрустальная люстра уже не казались такими шикарными. Скорее, кровавыми, жуткими.

Огромное помещение эхом отражало моё тяжёлое дыхание, звучащее в тишине слишком громко.

Игорь отпустил мой локоть, и я попятилась к периллам, потирая место, на котором, наверняка, останутся следы от его пальцев.

Я даже не пыталась предполагать, что могло произойти за те пятнадцать минут, что Игоря не было рядом со мной. Знаю, он скажет сам, и мы всё уладим, как взрослые люди…

Но Игорь молчал. Он стоял, опершись локтями на перилла балкона и сосредоточенным взглядом изучал пустую сцену. Суржевский не шевелился. Ни единый мускул на его лице не дрогнул, я не видела даже его дыхания.

Сейчас он как никогда напоминал хищника, и от этого зрелища вопреки всему захватило дух.

Я затаила дыхание, стараясь не привлекать внимания, и ждала. Напряжение возросло до максимума. Казалось, даже воздух заискрился.

— Когда выйдет статья?

Я прикрыла глаза, отсчитывая, сколько раз эхо разнесёт эту фразу по залу.

Один, два, три, четыре…

А это уже удары моего сердца, которые, кажется, сейчас прекратятся.

Это ведь недоразумение? Конечно, я всё объясню, и Игорь поймёт. Разве важно, какая у меня профессия? Разве важно, что я хотела брать у него интервью? Я ведь не собираюсь в самом деле ничего писать!

Суржевский повернулся ко мне и перестал сдерживаться. Я почувствовала ярость, исходящую от него. Мужчина буквально излучал гнев, и вот тогда мне стало страшно…

Игорь оттолкнулся от перилл и вновь приблизился ко мне, подавляя своим физическим превосходством, своей силой, своей агрессией.

Я сжалась и обхватила себя руками. Говорить было страшно. Казалось, если я сделаю резкое движение или что-то скажу — он разорвёт меня на куски.

Суржевский протянул руку, и я отшатнулась, по-настоящему опасаясь удара. Но мужчина лишь запустил ладонь в мою причёску.

Больно. Слепленные лаком пряди тянули, шпильки впивались в кожу, сердце разрывалось на части.

Игорь сжал руку в кулак и слегка дёрнул вниз, заставляя меня откинуть голову и посмотреть ему в глаза.

Мужчина приблизился к моему лицу так, что я ощущала его горячее дыхание. Губы Суржевского практически касались моих, несмотря ни на что вызывая томление в груди.

— Когда выйдет статья, маленькая лживая тварь? — прошептал мужчина.

Я зажмурилась. Эти слова, словно ножи, резали на живую. И, самое обидное, я совершенно не чувствовала своей вины. От этого в сто раз больнее.

А Игорь продолжал меня ранить:

— И что ты там написала? — Суржевский криво усмехнулся. — Хвалю, красная шапочка. Далеко пойдёшь… Часто ноги раздвигаешь для подобных целей?

Слеза скатилась по щеке и упала на рукав дорогущего пиджака Суржевского, но он не обратил на это никакого внимания, занятый моим уничтожением.

— А знаешь, печатай. Я не буду мешать. Только обязательно напиши, как ты брала у меня в рот ради этой статьи.

И Игорь, оттолкнув мою голову, неаккуратно выпутал руку, вырвав пару склеенных прядей, развернулся спиной и схватился за дверную ручку.

— Очень советую тебе не попадаться мне на глаза, Алиса. Иначе я тебя уничтожу.

И Суржевский, аккуратно прикрыв дверь, вышел из помещения. И из моей жизни.

Впервые в жизни я добровольно отказалась от встречи с дочерью.

Позвонила в субботу утром и сказала, что приболела и боюсь их заразить.

И я почти не соврала. Я ужасно себя чувствую. Просто отвратительно. Всё тело ломит, голова раскалывается, но это ничто по сравнению с тем, что я ощущаю внутри.

С того самого мгновения, как Игорь закрыл за собой дверь, в душе бушует ураган, сердце бьётся с запредельной скоростью, разгоняя по венам кровь так быстро, что, кажется, она скоро начнёт просачиваться через кожу.

Возможно, если бы я сумела заплакать — стало бы легче. Но та слеза, которая испачкала рукав Суржевского, стала единственной.

Я чувствую непринятие ситуации. Не верю, что так случилось.

Ведь я не сделала ничего плохого! Знаю, что виновата. Должна была рассказать.

Не вчера. Вчера я всё сделала правильно. Если бы произнесла хоть слово — Игорь разорвал бы меня на куски, которые уже нельзя было бы склеить.

Я и так, вопреки всему, ощущаю острую обиду.

На себя — за то, что слабовольно побоялась испортить момент тогда, в постели, когда Суржевский открылся мне и пригласил на этот чёртов приём.

И на Игоря. За то, что так легко усомнился во мне. В одну секунду решил всё за нас и сжёг все канаты, не дав мне ни единой возможности предотвратить трагедию

Я пытаюсь мыслить трезво и не превращать произошедшее в катастрофу. Конечно, я не уверена, что для Игоря вчерашний день стал так же разрушителен, как и для меня.

Мы слишком мало времени провели вместе, чтобы говорить о чём-то серьёзном.

Мы не много разговаривали, плохо узнали внутренний мир друг друга, гораздо больше внимания уделяя телам…

Эта привязанность скоро пройдёт…

Так разве должно так сильно болеть? Разве должны все мои мысли быть об этом человеке?

Что он сейчас делает? Думает ли обо мне? Как сильно ненавидит?

Стоило лишь ему закрыть за собой дверь, я сразу поняла, что не смогу всё так и оставить. Я дам Суржевскому время, чтобы остыть, и поговорю с ним.

Мы же взрослые люди. Это обычное недоразумение. Так не бывает. Так не должно быть!

Я забираю Машу из деревни в среду, поэтому разговор с Суржевским должен состояться раньше. Надеюсь, он успеет успокоиться.

До вторника я не дотянула.

В понедельник сразу после последней смены в Домовом я поехала на Кутузовский. Я буду ждать его столько, сколько потребуется. Даже если он объявится домой только к ночи.

Мне всё ещё обидно, но я буду ждать.

Я никогда не прощу себе, если не объяснюсь, если не расскажу всю правду.

Конечно, я не уверена, что Игорь остыл. Но неужели я действительно так сильно ранила мужчину, что он будет злиться так долго? Значила ли я для него хоть что-то?