Парень вновь непринуждённо нарушает мои границы, сжимает запястье и тянет руку на себя. Рассматривает потрескавшуюся розовую кожу.

— Тебе не место здесь, — впервые в его голосе не звучит фальшь, — я что-нибудь придумаю.

Напоследок он подмигивает мне и удаляется.

Жутко хочется проследовать за ним. Узнать предмет разговора. Но это невозможно. До кабинета Ямадаева несколько постов охраны, которые я не пройду без его разрешения. В бессилии возвращаюсь к работе. Остервенело драя посуду и злясь на себя.

В конце смены, когда ощущаю себя полностью выпотрошенной, ко мне подходит Нелли.

— Хозяин сказал, чтобы ты прошла в его кабинет, — сообщает, задирая выше нос. Словно напоминая, что я ниже её по статусу.

Молча следую из комнаты, грубо толкая администраторшу плечом. Когда-нибудь я научусь контролировать свои эмоции, как Ямадаев. Но не сейчас. Сейчас я учусь лишь наживать врагов.

В детстве отец любил повторять, что, выходя из дома, следует класть на язык кусочек сахара. Вот такая житейская мудрость от криминального авторитета. Но яд во мне всегда превышал уровень глюкозы.

По знакомому маршруту следую к хозяйскому кабинету. Почему-то подлое, непослушное сердце сладко сжимается в груди от предвкушения встречи. Неужели на меня так влияет его красивая физиономия? Или предположение о том, что этот мужчина способен укрыть меня ото всех бед. Отомстить моим врагам, стерев их в порошок. Я даже не сомневаюсь, что это в его власти. Только подобных желаний он явно не имеет. Да и я привыкла справляться сама.

Охрана с внешностью головорезов пропустила в кабинет. Я тихо юркнула внутрь, нагло усевшись в кресле, хотя мне никто не разрешал. Шамиль не смотрел на меня, делая вид, что не замечает моего присутствия.

Впитывала в себя его образ. Сегодня на нём другой костюм. Тёмно-синий в клеточку. Все пуговицы застёгнуты. Чёрные волнистые волосы убраны назад. Лишь проступающая на щеках щетина выбивается из детально спланированного образа, делая его лицо более хищным и опасным. Высокие скулы, чётко очерченные губы — всё в его внешности напоминало зверя. Дикого и необузданного. Но делающего вид, что вовсе не опасного. Только я ни капли в эту иллюзию не верила.

— С завтрашнего дня ты будешь обслуживать второй этаж, — не отрываясь от бумаг и не поднимая ко мне глаз, произносит он, — тебе запрещено покидать место работы. Если я узнаю, что ты совала свой нос туда, куда не следует, — будешь наказана.

На последних словах он поднял на меня взгляд. Почти чёрные глаза обещали кровавую расплату за нарушение его приказа. Но я-то знала, что нарушу. Ранее уже слышала эту угрозу от него, и теперь жаждала столкнуться с её воплощением лицом к лицу.

Какое меня ждёт наказание?

Меня никогда не наказывали. По крайней мере родители. До убийства отца мне позволялось вести себя, как пожелаю, и говорить, что в голову взбредёт. Дерзить учителям, репетиторам, охране, если я считала, что со мной поступают несправедливо. Набить синяк однокласснику, который по глупости сказал плохое о моей матери. Или, что ещё хуже, обидел Василька. Тихого, интеллигентного мальчика, отличавшегося от сестры-близняшки, как день от ночи.

Отец лишь посмеивался, когда его вызывали в школу. А я вместе с ним. Меня забавляло наблюдать за тем, как строгие учителя тушуются перед мужчиной в строгом костюме, так внешне похожим на остальных родителей учеников элитной школы. Здесь все были мне равны. Но только мой папа мог закатать кого угодно в асфальт. Это придавало сил бороться с любыми невзгодами. Да и какие трудности могли возникнуть у девочки, которую привозят и забирают на «Майбахе»?

Таким был способ воспитания моего родителя. Возможно, оттого, что я копировала его поведение, никакие проказы не вызывали у него желания поставить меня в угол, надавать по заднице, и что там ещё делают взрослые, в воспитательных целях.

Вот только когда я попала в дом бабушки, то поняла, что жестокость людей имеет множество граней. И если безразличие и отстранённость партнёров отца, которых я знала с детства, меня хоть и поражала, но не сильно удивляла. То поведение бабки, наверное, до конца жизни останется для меня загадкой.

Я не знала её, мать с ней не желала общаться, и, если бы не смерть отца, вероятно, мы бы так и не познакомились.

И вскоре многое в поведении и прошлом матери для меня стало понятным. Красивая девочка, улыбающаяся со старых фотокарточек в альбоме бабки, имела очень грустный, затравленный взгляд. То, что её нещадно били, унижали, третировали, оказалось вдруг очевидным, ведь эту стратегию поведения бабушка не изменила и со мной. «Любя» меня так же, как и дочь.

Подозревала, что мама отчасти потому и принимала наркоту, чтобы уйти в нирвану и не слышать голоса бабки. А так как её дочь не реагировала больше на оскорбления, она полностью переключилась на меня.

Помню, как спустя пару месяцев со дня похорон отца вернулась из школы накрашенная. Все красились, никого подобным уже не удивишь. Но стоило это увидеть бабке, как она тут же зацепилась за мой вид.

— Думала, хоть ты нормальной вырастешь, а всё со шлюхи-матери пример берёшь. Ей-то повезло, я её красивую родила, вот и подобрал её твой папаша. А ты? Обезьянка, рот огромный, глаза огромные, вся некрасивая, нескладная. Кому ты такая нужна?

Слова резали по больному острозаточенным лезвием ножа, отработанными движениями, точно попадая в цель. Я стояла, глядя на неё этими самыми огромными глазами, сжимая кулаки и силясь не расплакаться при ней. Как и любой энергетический вампир, она лишь получит удовольствие от моих эмоций. Но сдержать себя была не в состоянии. Предательская слеза скатилась по щеке, вызывая у неё довольную улыбку.

И ведь я догадывалась, что отличаюсь от миловидных сверстниц. Слишком угловатая, худая, и грудь никак не хотела расти. И все эти оскорбления попали на благодатную почву в период, когда моя внешность скорее походила на набор элементов, не образуя единого целого. И действительно, глядя в зеркало, я наблюдала в нём нечто неоформленное, некрасивое, грубо сколоченное. Странно лишь то, что мальчишек моя угловатость не отпугивала и они всё равно хотели дружить. Ошибка, сбой в матрице.

Заметив мою растерянность, бабка сжала в кулаке мои кудри и потащила умываться в ванную комнату. Я кричала, визжала, царапалась, пыталась её укусить, но ничего не помогало. Бабка весила раза в три больше меня и, похоже, имела кожу на столько же слоёв толще.

— Ничего, тебя-то я воспитаю, — причитала она, включая воду. Нагнула меня над умывальником и принялась смывать косметику намыленной хозяйственным мылом рукой.

— Отпусти, — я фыркала и отплёвывалась, жмурясь, когда мыльная жижа затекала в глаза, — ненавижу. Ненавижу тебя. Чтоб ты сдохла.

— А кто у тебя останется, если я и сдохну? — ухмыльнулась она, совсем не задетая моими проклятьями, продолжая свою пытку. — Пока живёшь под моей крышей, ешь мою еду — делаешь, как я говорю.

В тот же день я поняла, что мне срочно нужно искать работу. Какую угодно.

Как только бабка вышла из комнаты, я медленно сползла на пол, давая волю слезам.

Хотелось домой, к отцу. Вновь обрести и почувствовать защиту. Спокойствие.

Поначалу мне каждый раз приходилось возвращаться в свою ужасную реальность и понимать, что как прежде уже не будет никогда. И если раньше у меня были зубы и ногти. То вскоре отрасли клыки и когти.

Направилась к выходу из кабинета, потому что Ямадаев вновь вернулся к своему ноутбуку, словно забыв о моём присутствии. Но стоило мне подойти к двери, как за спиной раздался его голос.

— Как тебя зовут? — голос сухой, спокойный. Ровный. Такой, каким должен быть у хозяина.

Радуюсь, что он не замечает моего замешательства, когда я силюсь вспомнить имя в паспорте.

— Алиса, — поворачиваюсь к нему, — но все зовут меня Лиса.