Интересно, в какой момент Шамиль понял, что ошибся на мой счёт? До лесной погони или после? Скорее всего, после. И врача вызвал, понимая, что я ни в чём не виновата. Отсюда и забота о моём удобстве и сне.

Вместо того чтобы подкинуть меня к дому, Ян отвёз меня к хирургу в частную клинику.

— Хозяин сказал, чтобы тебя осмотрели, — как-то неловко и нехотя признается парень.

И слово «Хозяин» произносит с новыми, ранее не проскальзывающими в его речи интонациями.

Рану обработали, дали с собой какие-то лекарства. Но с каждой минутой мне становилось всё паршивее.

— Завтра ты должна быть на работе. Это приказ. Если не сможешь дойти, вызови такси, он оплатит, — наставлял молодой человек, ведя себя отчуждённо. Обиженно. — И не ведись так на Хозяина. Он никогда не будет относиться к тебе серьёзно.

Ян говорил что-то ещё. О чём-то спрашивал. А я находилась в каком-то странном мороке. Бег по холодному лесу дал о себе знать. Не заметила, как проводил меня до подъезда. Как попрощался.

Перешагнув порог квартиры, я даже не услышала «радушное» приветствие бабки. А оно, очевидно, было. Но я просто залезла под одеяло. Накрылась им с головой и, продолжая дрожать, отрубилась.

Возможно, будильник в моём сотовом прозвенел. Но я этого абсолютно не помнила.

Просыпалась, выгнанная из сна жуткими кошмарами, преследовавшими меня со дня смерти отца. И засыпала, падая куда-то в темноту. Ту самую, что боятся дети.

В ней было холодно и одиноко. Тело сотрясало в ознобе. Где-то рядом кружила мысль, что у меня жар. Надо собрать все силы и найти лекарство. Но собирать оказалось нечего.

Ночная сорочка, в которую я успела облачиться, липла к телу. Мокрая ткань раздражала кожу. Даже старое одеяло и подушка пропитались моим потом, не давая возможности согреться. Найти тепло. Стужа проникла глубоко в нутро, сковывая и вызывая боль.

Но самое паршивое, что в этой квартире не нашлось человека, который мог бы помочь.

Мать в очередной раз куда-то сбежала. Как делала всегда, заставляя меня чувствовать себя её родителем, а не наоборот. Это она должна искать дочь по сомнительным заведениям, а не я её. Страх за маму сжал сердце и отпустил, обессилев. Я не в состоянии даже переживать за неё.

Бабка же и вовсе не проявляла интереса к моей персоне. Не удивлюсь, если рассчитывала на избавление от обременяющей приживалки. Ну и что, что родственницы. Ну и что, что внучки.

А Василёк…

Я представила, как мама могла бы поехать с ним на обследование. Посидеть в очереди к именитому специалисту, который мог дать хотя бы толику надежды, что он вновь сможет ходить.

Мысль ускользнула. Потерялась в ворохе воспоминаний о прежней жизни. Но и их сжёг жар моей простуды.

Меня разбудила интуиция. Тревожным колоколом звенящая в черепе. Голоса мужчин, раздавшиеся в прихожей. Знакомые голоса. Люди, которых здесь не ждали.

Сердце заколотилось так сильно, так испуганно, что я вырвалась из забвения. Сползла на пол с неудобной койки.

Различила воспалёнными глазами, что в комнате я одна. Пока. А там, за дверью ругается бабка с гостями.

— Что эта девка натворила? — спрашивает она, не скрывая истинного отношения ко мне. — Опять нашла на свою голову неприятности? Да за что же мне всё это?! Если денег задолжала, то нет их у меня. Пущай сама выкручивается. Я пенсионерка. Нет у меня ничего.

— Где Алиса? — раздаётся вопрос, от которого все мои внутренности сжимаются в тугую петлю. От страха и ужаса.

Он не должен был прийти сюда. Бабка же сдаст меня с потрохами…

Ползу к старому серванту. Мебели лет больше, чем мне. Коричневая. Страшная. С хрустальными внутренностями, покрытыми пылью. Только одна вещь на ней сверкает чистотой. Фотография моих родителей. Отрешённая красавица мама. И папа… уверенный. Спокойный, как танк. Мужчина, в чьей жизни всё идёт по намеченному плану. Кроме собственной смерти.

Я ползу к этому долбаному серванту на корячках. Время течёт как-то странно. Слышу разговор за стенкой. Голоса, расплывающиеся в пространстве. И понимаю, что в моём распоряжении считаные секунды.

— Алиса? — переспрашивает бабка и размышляет вслух: — В проститутки, что ли, заделалась. Так я и знала, что на панели окажется.

Уж лучше пусть думает, что я взяла себе «творческий» псевдоним, чем раскрывает моё настоящее имя.

Не знаю, что нужно незваным гостям в моём доме. Но догадываюсь, как меня нашли. Ян. Проследил, должно быть, за мной. Запомнил дверь, в которую я вошла. А всё из-за этой порки. Раскисла и потеряла бдительность. Нельзя было позволять ему меня подвозить. Только вот в тапочках я далеко бы не ушла.

Сжимая дрожащими пальцами маленькие выступающие ручки на уродливой поверхности мебели, оставшейся у бабки еще с советских времен, лезу вверх. Ползу, как коала по секвойе. Обливаюсь потом, буквально застилающим глаза. С трудом отворяю стеклянную створку и сжимаю пальцами фотографию. Единственную, которую не уничтожила бабка.

И падаю. Царапаю щёку о грубый ворс ковра. Совсем не такой, как в роскошном доме Ямадаева. После этого на моём лице могут даже шрамы остаться. Колючие иголки впиваются в кожу, приводя в сознание.

Прячу фотографию под ковром. И встречаю гостей, скрючившись в странной позе.

Мужчины переступают порог комнаты. Какое-то время недоуменно разглядывают моё тело. А затем кто-то поднимает его на руки. Аккуратно.

От того, как бережно ко мне прикасаются, на глаза наворачиваются слёзы. Дурацкие слёзы жалости к самой себе. Слабость, с которой я не в состоянии справиться. Они стекают по щекам, добираются до ушей. И дальше, к едва отросшим волосам. Неприятно.

Сильные мужские руки укладывают меня на кровать. Прохладная ладонь ложится на лоб.

— У неё жар, — раздражённо замечает Ямадаев.

Интересно, на кого он злится? Неужели на меня?

— А я не знала, — тут же раздаётся тонкий, визгливый, но отчего-то оправдывающийся голос бабки. — Не заходила даже сюда.

— Может, скорую? — слышу чуть поодаль Яна.

Оба мужчины игнорируют мою родственницу. А я молюсь, чтобы она не ляпнула чего лишнего.

Ладонь скользит по голой коже ног. Добирается до стопы. Разматывает повязку. Прикасается, вызывая мурашки.

Жар сменяется холодом. Ознобом, пробирающим до костей. Ищу пальцами одеяло, желая укрыться. Но мне не позволяют.

— Поехали отсюда. Вызовем в клуб, — властные нотки не оставляют сомнений в идентификации говорящего. Шамиль. Только он так умеет.

Воображаю, как бабка испуганно вжимается в стену. Молится, чтобы чужаки поскорее покинули её дом. Что-то бормочет. Но мой разум уже не в состоянии разобрать ее слов.

Меня легко подхватывают на руки. Сворачиваюсь, обнимая себя за плечи. Словно надеясь остановить тряску. Поднимаю затуманенный взор на мужчину.

В свете тусклой лампочки, одиноко висящей в подъезде, я рассматриваю его чёрные волосы, убранные назад. Волосок к волоску. Нос щекочет запах свежей рубашки. Будто он только недавно её сменил. Чокнутый педант.

Или, может, просто испачкал предыдущую в чьей-то крови? Он способен.

Отросшая щетина делает его ужа-а-асно брутальным.

Тяну к нему пальцы. Обхватываю щёки. Между моими ладонями оказываются его губы, и это крайне впечатляющее зрелище, от которого замирает дыхание.

Взгляд Шамиля опускается. В глазах такое недоумение, будто он не понял, как я очутилась у него на руках. А он — у меня дома. И вообще видит меня впервые в жизни.

— Ты тако-о-й красивый, — заявляю я с придыханием из-за заложенного носа.

Слова, которые я никогда не произнесла бы на ясную голову, легко слетели с губ.

— Похоже, твоя девочка бредит, — усмехается кто-то рядом.

Прокуренный голос незнаком. Пытаюсь разглядеть мужчину, но глаза цепляются лишь за самоё яркое пятно на его лице — густую бороду. Бьюсь об заклад, я никогда его раньше не видела. Кого Шамиль привёл в мой дом? Должно быть, решил, что один со мной не справится.