— Я тебя, дебила, на бревно натяну и, как актёр кукольного театра, буду твоим телом сказки рассказывать, — неожиданно литературно и с задоринкой орёт охранник Попова, пытаясь до меня дотянуться. — Тебя каким ветром сюда занесло, придурок? Тёлку, что ли, решил спасти? Да мы её уже всем коллективом отлюбили, посмотри: голая и грязная, потому что валяли её прямо на земле.

Но Алекс внимания не обращает. У него расцарапано лицо. Из ладони капает кровь, он шикарен, работает как Рэмбо в лучшие годы.

— Нападение в подвале, дамочки, — редкость. Но как бы там ни было… — Пригибается Глазунов, ловко избегая удара, и бьёт сам, объясняя нам с Ксюшей: — Здесь совершенно нет места для маневра.

И, несмотря на то что у меня зуб на зуб не попадает, я не могу унять взбесившееся в груди сердце и перестать радоваться.

Алекс великолепен. Его удары отличаются максимальной скоростью, точностью и эффективностью. Чем он ближе к сопернику, тем сильнее вероятность получить сдачу и больше шансов, что Гена незаметно применит оружие, поэтому Алекс, как истинный воин, держится на расстоянии. Ксюша, в отличие от меня, без дела не сидит. И, пока Алекс филигранно отправляет приятеля Чебурашки в нокаут, проскальзывает в коридор изучить обстановку.

— Девочки, выходим и с максимальной скоростью летим через заднюю дверь на крыльцо, а то проснется наш бычара и придётся всё сначала проделывать.

Залюбовавшись его статным, крепким физически телом, я застываю. Не могу отвести взгляда от загорелой кожи, тёмных волос, меня аж будоражит от исходящего от него духа борца за справедливость.

— Побыстрее, стервочка. Вечером прямая трансляция финала Лиги чемпионов по футболу. И я не хочу её пропустить.

Сомневаюсь, что Глазунов смотрит футбол. Но его юмор вызывает приятное послевкусие. Я не могу перестать смотреть на него. Алекс подхватывает моё полуголое, грязное и продрогшее тело на руки. А я обнимаю его шею и одной рукой бью себя по щеке. Лишь бы только не сон.

— Леночка, пожалуйста, очнись! — очухавшись, чувствую удары по щекам и с трудом разлепляю постоянно закрывающиеся глаза.

Мне не нравится, что меня лупят по лицу. Стараюсь убрать чужие руки. Во рту чувствуется отвратительный привкус, спина и шея онемели от неподвижности. По-прежнему холодно и темно. Аж пробирает морозом по телу. Неприятно, кожу будто тычут иголками и режут ножом. Почему я не в постели в нашем с Алексом номере? Он же вынес меня на руках. Он же спас меня, я точно помню. Всех раскидал, как супергерой. Зачем он снова бросил меня на бетон? И почему на мне опять нет одежды?

Мне нужно одеяло, а ещё штаны, и кофта, и шапка, и рукавицы. Можно ещё одно одеяло, а лучше залезть на печку или внутрь неё. И покой. Я хочу просто лежать на боку и не шевелиться. Очень холодно.

— Хватит меня бить, — отмахиваюсь, изнутри невольно вырывается гортанный стон.

— Господи, Леночка, — шепчет Ксюха, — только, пожалуйста, я тебя умоляю, не теряй больше сознание. Держись.

О чём она вообще говорит? С моим сознанием всё в порядке. Просто отапливать подвал надо лучше. Но почему я снова в подвале? Неправильно всё это. Я помню Гену, Алекса и голос Антона за кадром, где-то там, дальше по коридору. Ксюша странная. Лучше бы к детям шла. Она же мать. Чего расселась на бетонном полу? Почему мы всё ещё здесь и никуда не торопимся? Хотя, вообще-то, я не могу даже встать.

— Мы где? — едва шевелю губами, слабость такая, что собственная рука кажется тяжелее гири. — А Алекс куда ушёл? А Гену уже унесли, что ли?

Я помню, как Глазунов вмазал ему, да настолько сильно, что тот упал и встать уже не мог. А теперь от этого всего и следа не осталось. Хотя разглядеть что-то сложно, даже смотреть больно, всё немного расплывается, чёткости нет. Но я точно помню. Мы же победили! Почему мы снова в подвале?

Ксюша смотрит на меня с грустью. На лице читаются тревога и отчаяние. Мне очень не нравится её трагическое выражение лица, как будто ничего этого и в помине не было и сейчас всё плохо, и даже хуже, чем могло быть.

— Мы по-прежнему в подвале, милая. Никто к нам не приходил: ни Гена, слава богу, ни какой-то Алекс. Но, к несчастью, и хорошие люди тоже не пришли. Наверное, ты спутала цифры, когда писала смс. От стресса такое бывает.

— Но Алекс же спас нас! Он пришёл и помог! — зачем-то ору на ни в чём не повинную Ксю.

И, задохнувшись, скрючиваюсь пополам от нехватки сил и воздуха.

Ксюша стягивает с себя майку и пытается натянуть на меня. Хоть как-то согреть. Сама остается в джинсах и лифчике.

— Нет, ты постоянно теряешь сознание, Лен, и бредишь. Вот как я тебе про пасеку рассказала, про своих пчёл и отца, что меня научил семейному делу, так ты и стала отключаться.

— Как же холодно. — Собираюсь в комочек, поёжившись. — Не говори так, Ксю, я же не придумала. Нас спасли.

Медовая девушка вздыхает и обнимает меня крепче, прижимая к своему телу.

— Если бы спасли, то нас бы здесь не было. Но мы по-прежнему здесь. И, похоже, от температуры у тебя галлюцинации. Тебе надо в больницу, Лена, ты вся горишь. И губы синие. Мне это не нравится.

— Я хочу спать, Ксюш. Прости, меня пожалуйста, — бормочу из последних сил. — Если сможешь, прости, что втянула в это. Я в шоке. В бреду всё было как по-настоящему, я видела Алекса. Он спас меня. Там мне было тепло и хорошо. Он дрался за меня и вынес на руках, я не хочу просыпаться, Ксю, — шепчу я, едва разлепив губы. — Я хочу к нему.

— Нет, Лен, нет! — Трясёт меня Ксюша. — Нельзя тебе спать. Что же так долго, ну где же твой хороший человек? Я надеюсь, что ты смогла послать смс, всё ещё надеюсь. У нас часов нет. Я вообще не понимаю, сколько прошло времени.

— Наверное, мы не настолько важны. И ради нас штурм откладывается, — горько смеюсь, закашлявшись, потом вдруг плачу. — А гостиницу тогда брали штурмом, прямо как в кино. Мужчина ради женщины ворвался в здание и спас её от бандитов, — дрожащим голосом. — Но тогда я ещё была девственница, а теперь уже нет. Забил, видимо. С мужчинами это бывает.

Голова сама по себе откидывается назад, и я ударяюсь о стену.

— Ты бредишь, Лен. — Поддерживает меня Ксю, укладывая головой к себе на колени.

— Конец нам, Ксюша. Эти ублюдки сбежали, скорее всего, уехали и бросили нас. Попов не смог меня убить, а бросить — запросто.

Мы испуганно жмёмся друг к другу, словно замёрзшие, одинокие пташки.

А дальше всё происходит словно в тумане. Я уже дохожу до того состояния, когда не могу думать и анализировать происходящее. Я просто существую, боясь надеяться на спасение. Голова и тело отказываются работать, и я путаю бред с реальностью. Мне так плохо физически, что в глубине души я мечтаю умереть. Очень холодно. Слабость и полнейшее изнеможение.

Однако спустя какое-то время возле меня начинают ползать чьи-то тени. Голоса слышатся где-то далеко-далеко, и даже кажется, будто начались новые галлюцинации. Я уже ни во что не верю. Вроде бы шум — наверное, стрельба, запах гари, потом меня куда-то несут. Хотя, может, это и неправда. Видения и снова вранье. Нет, пусть лучше всё будет нечётким и размазанным, чем пережить разочарование по новой.

Но туман рассеивается, комната становится светлой, а под спиной оказывается мягкий матрас. Пахнет спиртом и чем-то таким отвратительно стерильным, что присуще только медицинским учреждениям. Понятия не имею, как я сюда попала. И если это уже «тот свет», то пусть лучше он, чем сырой поповский подвал.

Разлепив глаза, я впервые за долгое время ощущаю сладкое, ни с чем не сравнимое тепло. Наконец-то мне нехолодно, хорошо и не надо колотиться и дрожать. Над головой пиликают датчики, к рукам идут провода и трубки. Озноба нет. Есть только улыбающаяся Ксю, сжимающая мою руку и… Алекс. Даже не верится.

Он сидит в углу комнаты и, опершись на свои колени, смотрит прямо на меня. Исподлобья. Тёмными, полными ярости глазами. Я пугаюсь, понимая, что не стоит ждать чего-то хорошего. Мы никогда не были обычной парой. У нас не может быть, как у всех.