— Не реви, мышка. Считай, что страшный сон приснился.

Сел за руль и рванул с места.

Вжалась в сиденье машины, все еще не веря, что этот кошмар закончился. Мне казалось, это мой воспаленный мозг рисует такой сценарий. Своеобразная психологическая разгрузка. Показывает те картины, которые помогут не сойти с ума. А на самом деле я по-прежнему лежу на бетонном полу, меня колотит от ледяного ветра, дующего изо всех щелей, а запястья продолжают натирать крепко стянутые веревки. Попыталась поднять руку, и слезы облегчения снова прыснули из глаз. Ладонью сжала его ладонь, лежащую на руле, и выдохнула, глядя, как стиснул челюсти и скользнул по мне взглядом. Но тут же отвернулся, и я вдруг почувствовала, будто снова холодом все тело обдало.

— Снова ты… Ты помог. Снова.

Выдавила из себя, только чтобы разрушить тишину и отчуждение. Пусть они вернутся позже. Сейчас мне хотелось перестать чувствовать себя такой одинокой мне хотелось ощутить себя живой. Как раньше, когда я была с ним.

Нет… не помог. В этот раз это был я… как и в прошлый. Я больше не спасаю тебя, маленькая, я тебя душу. Ты пока этого не понимаешь, а я уже руку тебе на горло положил и медленно сжимаю. Ты знаешь, что самое страшное? Я ее уже не разожму.

Накрыл ее холодные пальцы, опустил вниз, сплетая со своими.

— Разве бывает иначе, Нари?

Провел большим пальцем по ладони, как когда-то. Выписывая круги, успокаивая ее и себя вместе с ней.

— Включи музыку, маленькая. Там диски в бардачке. Выбери что-нибудь.

Там были только те диски, которые мы слушали с ней. Еще один штрих в сценарии. Наконец-то обернулся к ней и улыбнулся.

— Эй… забудь. Просто отморозки-нарики. Увидели хорошо одетую девочку и решили поживиться. Теперь на больничку собирать будут. Они тебя не тронули?

Знал, что не тронули, иначе урыл бы прямо там. Не выдержал и руку ее к губам поднес, целуя запястья со следами от веревок, и снова вниз опустил, не разжимая пальцы.

Он всегда дарил мне это чувство надежности и защиты. Будучи ребенком, сделал так, что рядом с ним я чувствовала себя в абсолютной безопасности. В большей, чем рядом с родным братом. Когда-то я доверяла ему беспрекословно, больше, чем себе. Просто тогда я любила его именно так — больше, чем кого бы то ни было.

Моя бабушка всегда говорила, что нужно быть благодарным людям за все, что они сделают в твоей жизни. И, возможно, мне следовало бы испытывать именно благодарность за то, что тогда он разрушил мое доверие, вырвал его с корнями и бросил в пламя абсолютного одиночества. Потому что самое первое разочарование в свое время помогло правильно расставить приоритеты. Даже если сейчас совершенно не хотелось думать об этом. Только сидеть вот так бесконечно долго, закрыв глаза и наслаждаясь звуками его голоса, тихого, бархатного, с легкой хрипотцой. Наверное, ни у кого из моих знакомых не было такого голоса, способного вызывать мурашки. И эта его улыбка… Как бы я хотела перестать видеть ее по ночам.

Когда коснулся губами запястья, прикусила губу, чтобы сдержать стон, едва не сорвавшийся невольно.

Отрицательно покачала головой, отвечая на его вопрос, и потянулась к бардачку, вытащила диски и начала перебирать их, пока не достала Менсона.

"Реrsоnаl Jеsus".

Первая же композиция отбросила назад на несколько лет, заставив улыбнуться хрупким воспоминаниям, трепетно коснувшимся памяти.

"— Я, между прочим, твой личный Иисус, мышка.

— О, да, конечно.

— А ты что, сомневаешься, Нари?

Он подхватывает меня на руки и кружит прямо на улице. Я несильно бью его кулаками по груди, стараясь сдержать улыбку. Он утянул меня с физкультуры. Сказал, что вызвали в школьный музей, а сам потащил на задний двор.

— Капралов, не наглей и убавь плеер. Лариса Вадимовна выйдет и накажет тебя.

— А почему это только меня?

Не опуская вниз, дразнит, языком лаская шею, вынуждая обвить ногами его торс, а руками вцепиться в его широкие плечи.

— А я скажу, что ты пристаешь ко мне, Капралов.

— Как пристаю? Вот так? — ласкает спину, опуская ладони вниз, сжимая бедра, — или вот так? — ущипнул за грудь и, когда я вскрикнула, закрыл поцелуем рот.

— Наглец. Какой же ты наглец, Артееем. — Смотрю на него затуманенным взглядом, понимая, что слишком рискованно вот так, на улице.

— Кто твой личный Иисус, мышка, м?

— Боже, да, ты. Ты. Сирумем кез хенти пес*5 — дождаться, пока слегка отстранится с этой свой триумфальной улыбкой на губах, и прильнуть к нему снова, шепча вместе с Менсоном "Услышь мои молитвы… Заботься обо мне… Мой личный Иисус. Всегда рядом".

Артем резко просигналил какому-то пешеходу, и я вздрогнула, выныривая из воспоминаний.

— Почему ты приехал туда? Один? Ты ведь рисковал? Почему не позвонил моим?

Бросил взгляд на нее, когда в салоне музыка заиграла. Выбрала — таки. От воспоминаний и самого током прошибло.

— Времени не было думать и звонить.

По руке ее вверх прошелся ладонью, сильно сжимая, чувствуя гладкость кожи, взглядом на колени сжатые и порванные чулки, коленку счесанную.

— Улыбнись, мышка. Давай. Посмотри на меня и улыбнись…

Ее ладонь себе на колено, а сам в волосы на ее затылке зарылся, лаская, скорее, сильно, чем нежно, и рывком к себе на плечо, сжимая хрупкие плечи.

— Соскучился я по тебе, маленькая. П***ц как соскучился. Не говори ничего. К черту все.

Педаль газа сильнее вдавил и вывернул на городскую трассу.

Склонила голову, пытаясь скрыть смущение. Слишком откровенные взгляды, слишком читаемые. И мурашки табуном вслед за движением его руки. Забытые ощущения, от которых внутри засаднила рана. Покрытая рубцовой тканью, она иногда болела так, будто внутри нее все еще то самое лезвие ножа, и оно все еще крутится, безжалостно полосуя сердце зазубренным острием.

И эти его слова, от которых сердце забилось в последней предсмертной судороге. Слова из прошлого, слова, которые хотелось слышать и сейчас. И не просто слышать, а ощущать каждую букву вот так: прижимаясь, к его телу, чувствуя аромат его кожи и горячее дыхание на своих волосах. Всего одно мгновение позволить себе это счастье, чтобы отвести руку с его колена и отстраниться от него, прислонившись к окну. Потому что иногда мне казалось, что я забыла, как улыбаться искренне. Он забрал мою улыбку с собой, а по дороге обратно, видимо, потерял. Отвернулась, зная, что не смогу смотреть в его глаза, только не сейчас. Потому что ответить тем же не могу. Пусть даже и истосковалась по нему.

— Они забрали мой телефон…

Отстранилась, а я отрезвел сразу. Усмехнулся уголком рта и вырулил на свою улицу к дому, тормознул у подъезда.

— Приехали. Домой поздно уже. У меня останешься.

Я не спрашивал ее мнения. Вышел из автомобиля и открыл перед ней дверцу, помогая выйти.

Пиликнул сигнализацией в машине. Потом сунул руку в карман джинсов и достал ее смартфон. Взгляд застыл на заставке — она и цербер, целуются. Перед глазами на секунду потемнело. Б***ь, стиснул пальцы, захотелось шваркнуть им об стену, но я протянул ей и набрал код на домофоне в подъезде, открывая дверь и кивком приглашая войти.

— Не бойся не съем. Заходи.

Остановилась, не решаясь войти в подъезд. Почему-то я не обращала внимания на дорогу, пока мы ехали. Я была уверена, что он отвезет меня домой.

Посмотрела в его глаза и стиснула пальцы: взгляд прищуренный, решительный. Сунул в рот сигарету, будто позволяя подумать, и в то же время всем своим видом показывая, что он уже все решил. Первой мыслью было позвонить отцу и сказать, чтобы приехал за мной. Когда залезла в контакты на телефоне, услышала усмешку и посмотрела в его глаза. А в них столько уверенности и насмешки. Будто знал заранее, какое я решение приму. Почувствовала себя все той же маленькой девочкой, которую он всегда с легкостью разгадывал. А еще захотелось стереть с его лица эту наглую ухмылку, удивить, если в нем еще осталась способность удивляться. Гордо вскинула голову кверху и, намеренно щелкнув по телефону пальцами и открывая его взгляду заставку, прошла мимо него. Да, Артем, я тоже заметила, как ты напрягся.