Я ждала его признания. Даже не словами. Просто увидеть его в темно-синем взгляде… и я его получила. Специально для меня он произнес его губами. Смотрел мне в глаза и сам зачитывал приговор нам. Приговор, который не позволит больше надеяться и воскреснуть.

Помню, поехала тогда на кладбище и молила Артура простить. Целовала холодный камень, проводя пальцами по его улыбающемуся лицу и выпрашивала прощение. Но разве можно простить собственного убийцу? Ведь это я привела Артема в наш дом. Это я убила родного брата его руками. Растерзала нашу семью на части. И во имя чего? Во имя иллюзии, которая на самом деле оказалась самым страшным кошмаром, на который только способно человеческое подсознание.

А потом я узнала, что беременна. Узнала на следующий день после оглашения приговора Артему. Когда посетила почти все судебные заседания, заставляя себя по утрам утирать слезы после очередной бессонной ночи и собираться на процесс на каком-то автомате, ощущая себя живым трупом, упорно идущим к своей цели. Когда больше не имело смысла цепляться за жизнь. За такую жизнь. Когда то единственное, что еще удерживало меня от последнего шага в никуда, то, ради чего я держалась из последних сил, наконец, произошло.

Я знала, что мама в этот день не приедет. Отец не работал, и она должна была остаться дома. Я не стала оставлять ей длинных записок. Просто написала, что люблю ее и отца. Одной фразой. Чтобы читать было не так больно. А, возможно, просто не имело смысла писать что-то еще.

Но моя мать… Потом она будет бить меня по щекам со слезами на глазах и кричать, что больше не отдаст своего ребенка никому. Потом она будет ходить и вымаливать у родственников и знакомых средства для того, чтобы привести меня в чувство. Поставить на ноги. А тогда она меня просто вытащила с того света. Она рассказывала, что у нее в этот день начало болеть сердце. В день, когда убийцу ее сына, наконец, посадили, она начала задыхаться от сердечной боли. Каких сил ей стоило приехать ко мне в таком состоянии, знает один Бог. Но это именно она вызвала "скорую" и перебинтовала запястья, остановив кровотечение.

Я не могла простить ей этого. Придя в себя, кричала о том, что это эгоистично — заставлять меня жить, когда я хочу лишь одного. Хочу навсегда прекратить эту нескончаемую боль. Я слабая. Я слишком слабая, чтобы терпеть ее, умирая изо дня в день. Я хочу закончить эти страдания одним махом. Чтобы не просыпаться утром с желанием собственной смерти.

Но кому-то свыше показалось, видимо, недостаточно глубоким то болото страданий, в которое он меня окунал…

Я не знаю, что должна чувствовать женщина, узнавшая о том, что внутри нее жизнь. Я не представляю, какую эйфорию она должна ощущать. Потому что для меня это известие оказалось сродни апокалипсису. Знать, что во мне его ребенок… ребенок, который навсегда свяжет меня с Артемом… Нет, я запрещала себе даже мысленно называть его так. С убийцей. С подонком, так легко разрушившим мой мир, утянувшим за собой в Ад всех, кого я любила. Я ненавидела этого ребенка больше, чем его самого. Ненавидела, потому что он не позволял мне прекратить мои мучения. Потому что заставил жить дальше. Почему я не сделала аборт? Я не смогла. Не смогла прервать жизнь еще не рожденного ребенка. Ребенка, который не имел возможности выбрать себе других родителей. Так какое право имела я выбирать, жить ему или умереть?

И я решила отдать его. Решила, что смогу родить и оставить его в приюте или найду тех, кто мечтает о малыше, но не может иметь.

Наверное, самая большая загадка Господа и все же самая большая несправедливость в этом мире: давать ребенка тому, кто не просит и отказывается от него при первой возможности, и лишить радости материнства тех, кто фанатично желает малыша.

Я не знаю, что было бы с нами, если бы не мама. Мама, которая практически жила на две семьи ради нас. Ссорилась с отцом, не разговаривала со свекровью, проклявшей нерадивую внучку, выцарапывала откуда-то копейки, которые приносила мне.

Я даже не представляю, чего ей это стоило. Каких моральных сил. Потеряв единственного сына, потеряв положение в обществе, жилье и мир с мужем, она все же не оставила меня. Я смотрела на нее и дико завидовала той материнской силе, которая в ней была. Потому что она простила и приняла такую дочь, как я… А я все еще продолжала ненавидеть своего ребенка, принимая его только как наказание, испытание, посланное свыше. Своеобразную кару, от которой мечтала избавиться через несколько месяцев.

А потом умер мой отец. Его сердце не выдержало всего произошедшего, и после очередного инсульта его не стало. Его сестра потом будет рассказывать, что несчастье случилось как раз после того, как он узнал о моей беременности. Я не знаю. Мама упорно не отвечала на такие вопросы. А я… да разве имело теперь значение, от какого удара, нанесенного моей рукой, он все же умер? Какое именно лезвие в его сердце и душу стало смертельным: первое или последнее?

Его не стало, и не стало какой-то части меня самой. Той, что до последнего принадлежала ему. И будет принадлежать и после его смерти. Несмотря ни на что. Той части, которая все еще надеялась на прощение.

Никто не верил в мои слезы на его похоронах. Они смотрели с осуждением на мой заметно округлившийся живот и перешептывались. Стоя у могилы моего отца, которого я же туда и столкнула. "Непутевая", "бессердечная", "распущенная", "шалава", "дешевка". Самые мягкие эпитеты, которые шептали мне вслед, даже не скрывая своего презрения. Но мне было наплевать, как они называют меня. Я смотрела на гроб отца, который опускали в могилу под душераздирающий плач дудука, и мысленно умоляла перестать ненавидеть хотя бы после смерти. Не оставить сейчас и навсегда и приходить хотя бы во сне. Приходить тем папой, который смеялся, откинув голову назад и прижимая меня к себе. Папой, который клялся моим именем, а не проклинал им.

Именно там я впервые почувствовала первый толчок малыша. Поздно. Довольно поздно, как говорили врачи и моя мама. Это потом мы с ней поймем, что с Артуром все всегда было вовремя. Своеобразная мистика, казавшаяся тогда зловещей. Но я ощутила его движение, только кинув первую горсть земли в могилу. Событие, которого с нетерпением ждет каждая мать, у меня навсегда теперь ассоциировалось с самым страшным днем в жизни.

А потом мы с мамой поняли, что отец при всей его строгости и непримиримом решении забыть меня все же был своеобразным гарантом относительно терпимого отношения окружающих к его дочери-блуднице. Как только его не стало, все те, кто боялись осуждения Карена Сафаряна, облегченно вздохнули и могли теперь уже открыто поливать грязью армянку, предавшую своего брата, своего отца и свой народ ради русского "скина", с удовольствием втоптавшего ее в самое настоящее дерьмо.

Дом отец продал еще до своей смерти, и последние месяцы они с мамой жили у его двоюродного брата, жена которого не захотела принимать в своем доме "шлюху русской свиньи". Она растила двух дочерей и запретила моим сестрам даже общаться со мной, чтобы всячески нивелировать мое дурное влияние на них. Впрочем, она не была одинока в своем решении. Практически все наши родственники и близкие друзья в России отвернулись от нас, справедливо обвиняя в произошедшем и меня, и мою мать, которая все это время, как они думали, покрывала перед отцом мои встречи с русским ублюдком.

Конечно, моя мать оставила их дом и переехала ко мне. Некоторое время у нас была возможность снимать квартиру, мама даже устроилась работать продавщицей в ларек возле дома, чтобы мы могли платить аренду. Но совсем скоро у меня начались проблемы. Врачи диагностировали у ребенка врожденный порок сердца, и нам пришлось улететь в Армению, где у нас были знакомые врачи и было хотя бы жилье.

Я раскладывал ее фотографии на столе. Аккуратно, ровно, одну за другой, сжимая в зубах сигарету и щурясь от табачного дыма. Смотрел, как менялась за эти годы и в тоже время всегда оставалась сама собой. Разный цвет и длина волос, линзы, стиль одежды, документы. И везде красивая. Настолько красивая, что мне глаза режет от одного взгляда на этот точеный профиль, на глаза черные, как ночной океан, на золотистую кожу. Пальцы сами в кулаки сжимаются потому что я чувствую под ними ее гладкость. Память прикосновений не изжить никогда, только если кожу с себя снять… но и не в коже дело. Это фантомная память и вам от нее не избавиться.