Пока что мне нужно было его выдворить из подсобки и установить вчерашнюю запись с камер наблюдения, чтобы беспрепятственно забрать из кабинета Карена документы, а потом чтобы Нарине могла быстро покинуть дом через задний двор. У меня было всего около часа времени на все это. Затем охрана сменится, и я в том числе. Карен стал слишком подозрительным. Обход территории каждый час. Я должен успеть до смены охраны.

Предварительно снял для нас дом за городом на чужие документы и взял напрокат машину, которую оставил за несколько кварталов от дома Нари. Если все пройдет гладко, нас не найдут еще очень и очень долго. Свою тачку я продал, и покупатель, собравшийся ехать на ней в уик-энд в горы, получит ключи от курьера сразу после того, как я пересяду в другую. Пока его догонят и обнаружат, что это не мы (в том, что в моей тачке был датчик слежения, я даже не сомневался), мы с Нари уже будем за городом и найти нас станет не просто проблематично, а практически невозможно. Потому что Артем Капралов вылетел в Европу еще вчера и числится в списках пассажиров частной авиакомпании, прибывших сегодня в полдень в Берлин.

В любом случае мышка должна была оставить записку, что ушла добровольно, чтоб ментов на ноги не подняли… хотя я и не исключал, что их все равно поднимут. Правда, без толку — они уже давно прикормлены Тарасом.

С Нари мы в этот день не виделись. Моя смена заканчивалась в час ночи. Я сдал оружие, меня обыскали и выпустили за пределы дома. Пока ждал е в машине и смотрел на часы, думал, тронусь мозгами. Каждая секунда в вечность растянулась. Я за стрелкой наблюдал, как помешанный, и курил сигарету за сигаретой. Меня словно отбросило на несколько лет назад. На тот вокзал, когда ждал ее, и она не пришла. Только в этот раз все намного сложнее. Я слишком много наворотил, чтоб оставались пути к отступлению. И во второй раз я бы уже не простил, а скорей всего, просто пристрелил бы ее, или пристрелили бы меня после того, как обнаружили пропажу документов. Я смотрел на окна дома, стиснув челюсти и отстукивая по рулю припев своего любимого трэка. Когда увидел тонкий силуэт в черном пальто, от облегчения резко выдохнул и повернул ключ в зажигании. Вот и все. Обратного пути нет, Нари.

Я открыл дверь ключом и пропустил Нарине впереди себя в квартиру. Она молча вошла, сминая пальцами шарф и ручки сумочки. Я поставил ее чемодан у стены и обнял сзади за плечи, зарываясь лицом в густые волосы.

— Все будет хорошо, девочка. Они примут твое решение… когда-нибудь.

Я лгал. И мы оба это знали. Не примут. Никогда. Скорей всего, она их больше не увидит… Или увидит очень и очень нескоро. Она рассказывала, что ее дед простил отца и мать за побег только после рождения старшего внука. Нам подобное не грозило. Резко развернул к себе, обхватывая ее лицо ладонями и всматриваясь в испуганные карие глаза. Такие бархатные, глубокие… бездонная бездна отчаяния и сомнений. Я не мог винить мышку за это. Именно ее реакция и была ценной. Именно это и являлось ею самой. Тем, что я в ней любил.

— Я буду любить тебя за всех, мышка. Моей любви так много, что я тебя в ней утоплю. Ты умеешь плавать? Или так и не научилась?

Поглаживая гладкие скулы и зарываясь пальцами обеих рук в ее волосы.

Улыбнулась ему и потянулась за поцелуем, вставая на цыпочки.

— Я ждала тебя… чтобы ты научил, — прошептала в его губы, прижимаясь и думая о том, как сильно он ошибается, если считает, что я сомневаюсь. Ни капли сомнений. Впервые за последние несколько недель. Они растаяли, как только я села в его машину и в последний раз оглянулась на дом отца. Да, я боялась. Я знала, что они не простят меня. Чем дальше мы отъезжали, тем больше разрасталось внутри ужасающее чувство вины. Мерзкое, липкое, унизительное. Смешанное с болью от понимания, каким ударом окажется для них мой побег. Чем он обернется для них в глазах общества. Особенно после смерти Артура. Вырастить двоих детей и потерять обоих… Разве бывает худшее проклятье?

Да, я не предавала своих родителей в тот момент. В тот момент я для них умирала. И это действительно было больно и страшно — осознанно идти на собственную смерть. Но по ту сторону дороги стоял он… и я понимала, во имя чего делаю каждый следующий шаг к нему. Мы так часто готовы предать тех, кто нас любит ради тех, кого любим сами.

Мы ехали молча, не произнеся ни слова, только изредка Артем сжимал мою ладонь сильными пальцами, давая знать, что он рядом, будто напоминая мне, почему я так поступаю. А я закрывала глаза и вспоминала свой разговор с отцом пару недель назад.

"— Ну что, пап, только представь… Вот были бы у тебя, как у дяди Джона, светленькие внуки. Блондины с голубыми или зелеными глазами. Называли бы тебя не "папик", а дед…

— Да я не против, моя девочка.

— Не против? — и сердце сжимается в неверии, а в горле ком от взвившейся радостно надежды.

— Конечно, не против. Хоть светленькие, хоть темненькие… лишь бы фамилию носили армянскую, Нарине, и кровь в жилах горячая армянская. "

И радость застревает в горле, начиная отдавать горечью. Не примет отец мой выбор. Никогда не примет. Тем более, когда о свадьбе с Грантом было объявлено во всеуслышание. Не простит такого позора, скорее, откажется от дочери, которая "по рукам пошла", и имя забудет.

А я не забуду. Никогда и ни одного мгновения, проведенного с ним. Буду вспоминать их каждый день перед сном. Но никогда не вернусь. Потому что хочу других воспоминаний тоже. С Артемом. Новых, наполненных им. Нами. Хочу быть счастливой. По-настоящему. И любовь чувствовать. Сама любить хочу.

Целует меня в висок, гладя ладонями волосы, а я понимаю, что не смогу без него. Давно уже не могу. И не хочу. Он и есть мое все. Моя семья, мой мужчина, моя любовь. И как бы ни было больно обрезать свое прошлое, я не жалела ни секунды о том, что решила сжечь все мосты в него. Может быть, со временем, мне удастся построить хотя бы один, хотя бы узенький и хлипкий мостик туда, к ним…

— Я не сомневаюсь, любимый… Но мне страшно.

Страшно, маленькая, конечно, страшно. Ты просто не знаешь, что могло быть, если бы ты отказалась… и от этого было страшно мне.

Я не осознавал, до какой степени повернут на ней, пока не понял, что наматываю веревку на ладонь, глядя в никуда и думая о том, что Нари может отказать… В тот момент меня передернуло от этого понимания и так же осознания, что именно так и будет. А потом пулю в рот, и все. И спектакль окончен. Ромео и Джульетта в самой паршивой современной интерпретации. Без розовой ванили, соплей о вечной любви, а примитивно, уродливо и грязно: с ее застывшим взглядом и посиневшим лицом, и с забрызганными моими мозгами стенами.

Наклонился к ее губам и осторожно накрыл своими, проводя между ними языком, отбирая у нее сумочку и швыряя на тумбу у двери.

— Чего боишься, Нари? Меня?

Стянул с плеч пальто и в шею жадно целую, короткими поцелуями, к уху, по дрожащей жилке языком и еще ниже к выпирающим ключицам, поглаживая ее спину, прижимая к себе. А по телу волна судорог предвкушения проходит — МОЯ. Сегодня и навсегда МОЯ.

Откинула голову назад, закрыв глаза и дрожа от удовольствия — каждый его поцелуй отдается табуном мурашек по коже. Зарываюсь пальцами в его волосы, прижимаясь сильнее, задыхаясь от его такого родного запаха, от взгляда, потемневшего, тяжелого, и рук, обжигающих даже сквозь ткань блузки.

Усмехнулась, потираясь носом о его щеку:

— Я тебя не боюсь, Артем. Ты — самое лучшее, что у меня есть, — застонала, когда сильнее стиснул ладони, — я тебе верю. Я тебя люблю, понимаешь?

Отстраняюсь, чтобы увидеть, как заполыхало мое любимое пламя в его глазах. Вздрогнуть от того голода, который в них увидела.