— Что это и для кого? Правду, поняла? Без игр твоих. Не зли меня.

Выдохнула, на секунду закрыв глаза, чтобы не разрыдаться от отчаяния. Вот же… дрянь. Лучше бы отказала в помощи, чем вот так, подло, сдавать меня Артему. И почему я решила, что несколько миловидных улыбок и деланно участливых вопросов могут быть показателем человечности? Ошиблась в очередной раз, Нарине. Снова и снова. Такая дура. В ситуации, когда моя ошибка стоит слишком дорого, доверилась такой же продажной твари, как все они здесь.

Он молчит, а я чувствую его тяжелое дыхание на своем лице.

— Это кредитная карточка. Знаешь, такими в банках пользуются? Можно вставить в банкомат и, набрав пин-код, разные операции совершать.

Распахнула глаза и вздрогнула от ярости, отразившейся на его лице.

— Я могу и сам узнать. Ты это понимаешь, да?

Взял ее лицо за скулы и повернул к себе. Малейший проблеск нежности исчезал, когда она намеренно выводила меня из себя. Не знаю, чего добивалась этим. То ли жестокости по отношению к себе, то ли просто заводила, словно ей это нравилось: узнавать, как далеко могу зайти.

Я сильнее сжал скулы и заставил смотреть себе в глаза.

— Знаешь, я смотрю на тебя и думаю — ты специально это делаешь? Тебя возбуждает, когда я в бешенстве? Или ты такая идиотка, что пробуешь границы моего терпения раз за разом?

И снова прикосновение — ожог, от которого зашипеть хочется и прикоснуться к лицу. Качаю медленно головой, глядя на то, как меняется его взгляд. В нем все больше отчуждения и злости… я не думала, что ее может быть больше. Пожала плечами, вжимаясь в стену за спиной.

— Я отвечаю на твои вопросы, только и всего, Капралов.

Пусть злится, пусть угрожает, пусть причинит боль. Он мог присвоить себе сотни побед над моим телом, но я не позволю ему одержать верх над моей душой.

— Ты же хочешь правду? Я ее тебе и говорю.

А в глазах его снова порывы синего ветра. Беснуются, кидаясь ошметками ярости, которой горит бездна его взгляда. Чего ты на самом деле хочешь, Артем? Правды или подтверждения твоих самых худших мыслей обо мне? О, как бы я хотела иметь возможность солгать тебе… Бросить в лицо, сколько мужчин у меня было без тебя. Вот только ты, сволочь такая, настолько собой заразил, что другим места не нашлось ни в моей жизни, ни в сердце.

Я усмехнулся и отпустил ее. Хочешь играть мы поиграем. Только тебе это вряд ли понравится. Мне уже нечего терять, а вот тебе есть. Тебе есть много чего еще терять, Нари… а мне остается потерять только тебя. Но тебя у меня нет. Так что мои руки развязаны.

— Второй вопрос был "для кого". Как думаешь, если я лично поеду к этому Азату, он скажет мне? Или, может, мне стоит сразу к Лусине за ответами или к Армине? К кому из них, а, Нари? Выбирай. Видишь, насколько я великодушен — я даю тебе право выбора.

Сунул кредитку в карман и посмотрел ей в глаза снова. Ожидаю реакции.

Отвела взгляд, собираясь с мыслями, стараясь унять ту дрожь, которая снова забиралась под кожу. Обхватила себя руками, впиваясь пальцами в плечи. Нарочно упоминает имена мамы и бабушки чтобы показать свою власть, свои возможности, то, что он может добраться даже до них в другой стране.

— Для моей матери, для кого еще, как думаешь? — огрызнуться, не глядя ему в глаза. Мне страшно. Страшно, потому что знаю, если сидела рассказала ему про деньги, то про ребенка, наверняка, тоже сказала.

— Она… сиделка твоя отказывалась помочь, и я про ребенка придумала.

Я почувствовал, как вдоль позвоночника зазмеились покалывания, как током, словно у зверя холка ощетинивается. И в горле тут же ком появился неглотаемый, свинцовый. Я схватил ее за затылок и дернул к себе.

— Какого ребенка?

Зашипела от резкой боли и вцепилась рукой в его руку, пытаясь ослабить захват. Его взгляд сузился, а там, на в глубине, на дне зрачков, те самые огненные искры вспыхивать начали, если не остудить — взовьются пламенем, и тогда сожгут обоих.

Процедила сквозь зубы, глядя ему прямо в глаза:

— Вымышленного. Я только что сказала тебе, Капралов. Деньги я матери отослать хотела, что непонятного? Болеет она сильно. Или ты думаешь, что меня в этой стране держит? Ностальгия?

Захват на затылке слегка ослабевает, но в глазах все то же неверие и ярость, и я продолжаю.

— Не веришь? Думаешь, зачем я комнату продавала? Чтобы мать вылечить. Или только ты у нас такой заботливый сын?

Вскинула голову, поморщившись от боли:

— Так у моей матери, благодаря твоим стараниям, нет больше сына, который так же бы заботился о ней.

Я на дне ее глаз страх увидел. Рябью. Едва заметной. Слишком много слов. Слишком много реакции и нервов на нечто вымышленное, на то, что не имеет значения.

А потом нож мне под ребро сунула и несколько раз прокрутила, сучка. У меня перед глазами опять почернело от ее слов, и я сам не понял, как впился в ее волосы на затылке и сильно потянул за них вверх, заставляя Нари встать на носочки.

— А у моей остался только я. Старшего сын твоей матери убил. — я его имя даже вслух произнести не мог, меня корежило от ненависти. Только плевком кровавым и ей в лицо, — Выстрелом в упор убил. Поняла?

Растянула губы в улыбку, стараясь скрыть боль. Он все равно не почувствует ее — скорее, будет наслаждаться ее отражением на моем лице. В горле костью вопрос застрял, куда он того Артема дел, который чувствовал меня лучше меня самого, которому не требовались слова, и он мог читать мои мысли и эмоции только по взгляду. Только почему-то испугалась, что ответит, что тот Артем не существовал на самом деле… что его придумала я сама.

Потому что сейчас я вот того Артема видела, который на суде на меня смотрел, в домике том проклятом, пока его полицейские арестовывали. Вот та же злость и ненависть в глазах. И у меня та же ненависть под кожей, ответной реакцией. Видишь, какая я отзывчивая, Артем? Взаимная до боли к тебе. Почти стопроцентно. Любые колебания в сторону ничтожны. Максимальные показатели. Осталось только разлюбить тебя окончательно. И когда-нибудь я это сделаю.

Шаг вперед, наступая на его ноги, а он даже бровью не повел, продолжает так же взглядом испепелять:

— Не смей наговаривать на него, сволочь. Артур не мог убить человека. Тем более, брата твоего.

Выпалила и тут же осеклась. В голове, будто наяву, крики его матери, требования вернуть сына. Обвинения. Сглотнула ком, застрявший в горле, и спросила онемевшими губами:

— Почему… почему она кричала, чтобы я вернула ей сына? Почему я?

Увидел улыбку на ее губах и, наверное, именно в этот момент я мог бы ее задушить. Впервые за все время, что она в моем доме, я испытал это желание снова. Сжать пальцами горло и не отпускать, пока не задохнется… как хотел до того, как нашел ее и привез сюда. Впечатал в стену и сдавил тонкую, нежную шею. Не хотел больше отказывать себе в этом удовольствии — видеть страх в ее глазах.

— Не мог значит? Неужели? Да что ты знаешь о своей семье, девочка? Любовь к родным не отменяет их преступлений. Думаешь, кто уехать меня заставил? Кто дом наш сжег? Я б его, мразь, еще тогда… но не смог, потому что брат твой. Потому что думал, ты уедешь со мной. Думал, ты не такая, как он и как отец твой, — я пальцы сжимал по мере того, как говорил, но в ее глазах не было ужаса… скорее, удивление и отчаянное неверие моим словам, — а потом… потом он брата моего убил. Вот почему она тебе это кричала — из-за тебя убил. Все из-за тебя. И отец мой повесился, и она теперь вот такая из-за тебя, — сдавил горло сильнее, — а когда я его пристрелил, как собаку… бешеную.