И еще одна мысль угнетала Маккенну в то время, когда он поедал нехитрый ужин, сидя в лагере возле Тыквенного Поля или рядом с тем местом, где оно – как ему хотелось уверить Пелона – должно было находиться. Эта мысль не имела ничего общего с тыквами. Она касалась Фрэнчи Стэнтон, его самого, и намерения» вызревавшего в мозгу весь долгий день. Бороться с самим собой было ох, как нелегко! Потому что Маккенна точно знал, где они находятся. Как и то, что иссохшие тыквенные плети преспокойно валяются между ирригационных арыков возле стены каньона. И возбуждение делало его беспомощным. Но знание того, что именно будет означать для него и всех остальных прибытие в Снотаэй, наполняло Маккенну ужасом, не прекращавшимся в течение последних нескольких часов.

Около одиннадцати утра они миновали место, которое шотландец немедленно отметил, но которое не распознали его компаньоны. Они проехали мимо, грезя о самородках и золотом песке, который ждал их впереди – совсем недалеко, подгоняя лошадей, топочущих по едва видимым следам фургонных колес, ведущих в форт Уингейт. Но Маккенна их видел.

Именно эта тайна, которую он с таким трудом скрыл от своих опасных товарищей, и занимала его весь день. Сегодняшняя стоянка была последней. Следующий переезд – конечный. Если они с девушкой собираются отчаливать, – хотя время и потеряно, – то это следует делать только ночью. Изза Потайной Двери не сбежишь.

Конечно, он понял это не сегодня. Но тяга к золоту заставила все мрачные мысли отступить на второй план. Маккенна проехал четыреста миль с жутковатыми «друзьями», прекрасно понимая, что они его прикончат, как только он выведет их к сокровищам… И всетаки не отступил. Оказалось, что притяжение каньона Погибшего Эдамса невозможно преодолеть. Даже планы спасения Фрэнчи Стэнтон не помогли изгнать видения золотых зерен, лежащих чуть ли не на поверхности земли, залежей за порогами – самородков, величиной с индюшачье яйцо, покоящихся в камнях, как в гнездах, и золотых жил толщиной с мужскую руку. Но теперь, лежа перед костром в последнем лагере, Маккенна понял, что реальность изгнала фантазию.

Он не потерял трезвости мышления, а всего лишь снова обрел свою душу. Это случилось по пути сюда, когда он заметил, как Фрэнчи учится любить эту страну, эту землю. В ней проснулось то, что взволновало его, когда перед ним впервые предстали безмолвные каньоны, зубчатые холмы, высокие темные деревья, сверкающая вода и нагие, подпирающие небо скалы. Именно эта перемена, происшедшая в девушке, заставила в конце концов улетучиться всеуничтожающую тягу Маккенны к сокровищам, и заменила ее непреодолимым желанием спасти Фрэнчи. И сейчас, видя ее сквозь пламя костра, он дрожал от мысли о том, насколько близко подвел ее к смертельной ловушке Снотаэй. Но все было теперь позади. Оставался последний, но всетаки шанс на искупление собственных грехов. Маккенна пока еще мог доказать самому себе, что он не хапуга, не трус, и что у него хватит отваги, здравого смысла и – дада – неуемной хитрости, чтобы умыкнуть юную леди из этого прибежища зла, добраться вместе с ней до большака, ведущего в форт Уингейт, поселка Грантс и дальше в НьюМексико – убежать, укрыться…

Первостепенной проблемой – так как ужин был закончен, а кофе налит по последнему кругу – было какимто образом отозвать Фрэнчи в сторонку и сообщить ей, вопервых, об опасном положении, в котором они находились, а, вовторых, о своем решении бежать. К его удивлению, Пелон не стал возражать, когда Маккенна попросил разрешения поговорить с девушкой с глазу на глаз. Ему хотелось, сообщил он вожаку, перевести Фрэнчи предложение Мальипай, сделанное несколько стоянок назад, – насчет дележа одной подстилки.

– Отлично, отлично, – приподнял уголки рта в безрадостной ухмылке Пелон. – А ято все гадал, когда ты ее наконец завалишь? Мне казалось, что она должна была давнымдавно с ума сойти от страсти. По тебе, разумеется. Ты понимаешь, омбре?

– Конечно, понимаю, и, – ответил Маккенна, – миль грасиас.

Он взял Фрэнчи под руку и отвел ее в сторонку, так, чтобы находиться для остальных в пределах видимости, но чтобы их полушепотливый разговор на английском не услышал и не подслушал никто. Еще не понимая его затеи, девушка улыбнулась и крепко прижалась к Маккенне, пока они топали до ближайшего нагромождения скал. Шотландец услышал, как хихикнула Мальипай. Смех старой карги навел старателя на мысль воспользоваться этим и придать разговору вид ухаживания – что будет, без сомнения, приятным сюрпризом для Фрэнчи. Поэтому он неуклюже обнял девушку за плечи. Рука была слишком длинной, не предназначенной для обнимания столь мелких особей. Жилистая ладонь зашла слишком далеко и – непреднамеренно – потерлась о колышущиеся поджарые девичьи ягодицы. Ладонь, разумеется, тут же отдернулась, но это «тут же» несколько протянулось во времени. Тонкая, девичья рука сразу же поймала мужскую и водворила ее обратно.

– Пусть себе, – прошептала она Глену Маккенне, – мне так нравится. – Тут шотландцу стало плохо и почемуто сдавило горло: в голове кроме однойединственной мысли не осталось ничего.

Но он мгновенно пришел в себя. Резко посадив девушку на скалу, Маккенна сказал:

– Теперь слушай: ты должна сидеть и делать вид, что разговариваешь со мной так, как только что разговаривала. Но «понарошку». Потому что все, что я тебе сейчас скажу – вопросы жизни и смерти. В общем, навостри уши и вникай…

Глен быстро пересказал факты: о ситуации, в которой они оказались, страшной опасности, которой подвергаются, а также о той возможности, которую преподносит им старая дорога – возможности возврата к цивилизации, последнем шансе на долгожданную свободу. И когда он выложил все это и принялся разрабатывать подробный план побега, эта шестнадцатилетка, возбужденно поблескивая глазками, внезапно заявила:

– Но, Глен, я вовсе не хочу убегать! В последние два дня я много говорила с Мальипай и теперь ни за что в мире не откажусь от золотого каньона! Зачем, ведь такого шанса в жизни больше не будет. Настоящее золото. Куски, глыбы, проваливающиеся в золотой песок… Как говорит Мальипай, там все усеяно самородками. Ты только прикинь! За тридцать лет в каньоне не побывала ни одна живая душа. И вот мы почти дошли, золото почти у нас в кармане: осталось лишь войти и разделить его на всех. Мы разбогатеем, Глен! Поженимся и нарожаем столько детей, сколько захотим. Будем посылать их в лучшие школы и колледжи. А ты хочешь отказаться от таких деньжищ? Когда они сами плывут в руки? От всего этого золота?..

И услышав, до какого визга поднялся ее голос, как она выделила слово «золото», Маккенна содрогнулся.

Эта девчонка, эта психованная острогрудая шишка на ровном месте заразилась лихорадкой. Золотой. И болезнь протекала в самой тяжелой форме. Фрэнчи Стэнтон страдала от вируса «эдамс голдис».

– Боже мой, Фрэнчи, – сказал старатель хрипло, – ты не должна так думать. Нельзя же верить в то, что все будет настолько просто: что мы спустимся в каньон и заберем то, что валяется на поверхности. Заклинаю тебя всеми святыми: не позволяй этой идиотской идее пачкать тебе мозги. Выкинь ее из головы, слышишь, Фрэнчи! Потому что ничего хорошего не выйдет. Пойми, твоя фантазия просто поганая грязная ложь! Неужели не ясно? Ты что, вообще меня не слушала? Люди, с которыми мы едем, убьют тебя! Увидишь, как они работают, когда поработают над тобой! Вот перережут тебе глотку, размозжат головенку или пустят пулю в живот – это они запросто и настолько быстро, что не успеешь сказать «буэнос диас» или «адиос». Теперь понимаешь?! Если нет, то самое время об этом подумать!

Фрэнчи посмотрела на него, и ее серые глаза запылали огнем.

– Глен, – ответила она, – я хочу увидеть это золото. Хочу опустить в него руки. Пощупать. Набить им дорожные сумки, карманы, всевсе… Ты хочешь уйти? Уходи. Мальипай не позволит Пелону меня тронуть. Так что со мной все будет в порядке.