– Ради всего святого – беги!.. – умоляюще крикнул он, оборвав себя на полуслове. Звук голоса заставил ослепленного Хачиту крутануться на месте и повернуться в ту сторону, откуда он послышался. Апач двинулся на старателя еще до того, как тот успел оборвать последнее слово. В тот момент, когда Маккенна делал отчаянный бросок в сторону, он уже понимал, что даже слепой Хачита даст любому зрячему сто очков форы. От такого не скроешься. Слух у индейца был ничуть не хуже, чем у подкрадывающегося к добыче кугуара. Засекая шорохи шотландца на голом камне, он без особых усилий преследовал его. Старатель же сосредоточил внимание на пылающем огнем томагавке.

Томагавк! Вот, что сейчас было самым важным. Единственно важным. Он должен отнять томагавк! Глаза индейца выведены из строя, но слух преследователя не подведет, поэтому единственным шансом на спасение остался топорик.

Но как его отнять? Как? С каждым уводящим в сторону движением лезвие топора свистело все ближе и ближе к старателю. Вот прошло в нескольких дюймах от лица, вот – около ноги, а трижды задело – грудь, бедро и правый бок – отсекая тоненькие кусочки кожи и мяса: боль была минимальной, зато кровь хлестала вовсю. А с оттоком крови уходила и сила. Это Маккенна почувствовал быстро.

Звук. Индеец ищет его по звуку. Хорошо, тогда дадим ему неверную наводку. Два – или три – звука одновременно. Если повезет, если колебания чуть продлятся, индейца можно будет подвести к последнему шагу – эль пасо муэрто – шагу в смерть.

Маккенна рванул рубаху, с трудом уворачиваясь от последовавшего в тот же миг удара топором. Следующий шаг – ремень. Затем в разорванную и содранную с тела рубаху Маккенна сунул старую фетровую шляпу, в которую зачерпнул камней. Этот сильно перетянутый ремнем с тяжелой пряжкой тюк, стал приманкой, своего рода манком. Маккенна еще не сдался. Он готовился продолжать борьбу. Да и вовремя: от острого, как бритва лезвия топора его больше ничто не отделяло.

Чтобы Хачита кинулся в нужную сторону, Маккенна сильно шаркнул ногой вправо, а сам в то же время сделал три легких шажка влево, перекинув узел с одеждой индейцу через голову. Тот рванулся было вправо, но, услышав шаги влево, резко повернулся и совсем прилип к месту, когда узел с одеждой впилился в скалу за его спиной. В те выдавшиеся Глену Маккенне полсекунды он поднырнул под широко расставленные руки противника и с размаха врезал подкованным сапогом между расставленных в полуприседе ног. Хачита заорал – единственная вокальная партия, которую он позволил себе за всю битву – и извиваясь, свернулся калачиком, не в силах превозмочь невероятную боль от размазанных в кашу гениталий, Маккенна выиграл время.

Все это время старатель не отрывал глаз от правой руки с зажатым в ней томагавком. Сейчас она обхватила колени бедняги, но топорика так и не выпускала. Когда Хачита скорчился, Маккенна тщательно вымерил расстояние и изо всей силы наподдал носком сапога по руке с топором. Пальцы разжались и выпустили оружие: Маккенна инстинктивно отпихнул томагавк в сторону. Он сделал это не думая, мгновенно. Ему просто хотелось выбить топор из руки Хачиты, а затем, воспользовавшись преимуществом, подобрать его и прикончить поверженного воина. Но он не мог представить, насколько живуч и энергичен безмозглый апач. Даже, когда оружие выскользнуло из его истерзанной правой руки, в то же время левая стремительно вылетела в направлении раздавшихся звуков и схватила белого за ногу, повыше лодыжки.

Маккенна грохнулся на камни с такой силой, что даже не увидел, куда именно отлетел томагавк. Хачита чуть не

Оторвал ему ногу, резко крутанув вокруг своей оси. И когда шотландец грянулся спиной о лаву, апач обхватил его похожими на стволы деревьев руками и принялся методично выжимать воздух вместе с жизнью.

Шатаясь, но не выпуская белого, Хачита поднялся на ноги, прижав Маккенну к животу. Мускулы на его шее и плечах, все эти бицепсы и трицепсы напряглись до такой степени, что стали похожими на веревки или на раздувшихся питонов. В следующую секунду позвоночник Маккенны должен был разлететься в куски, ребра – сломаться, а сердце разорваться от давления. Глен понимал, что умирает. Смертельное объятие не оставляло надежды на спасение. Последняя высветившаяся в мозгу мысль касалась Фрэнчи Стэнтон: он не спас ее. Где она? Спустилась по «лестнице» вниз или все еще стоит парализованная ужасом возле деревянных обломков?

Но Фрэнчи оказывается не сделала ни того, ни другого.

Когда выбитый из индейской руки топор, звеня и скользя, поехал в ее сторону, она бездумно обхватила оплетенную кожей рукоятку. С той же беспощадностью, с которой бородатый старатель размозжил половые органы индейца, и с которой огромный воин сейчас ломал Маккенне спину, Франчелия Стэнтон рванулась к возвышающемуся, как скала, апачу и, подпрыгнув, изо всей силы рубанула его сзади по голове.

Праплемянник Мангас Колорадас умер, как и жил: в полном неведении того, чья именно рука его убила, управляемая безжалостной волей. Он умер, как истинный апач.

Мальипай, словно мокрый сыч, сидела на тропе, где ее, – связанную по рукам и ногам, как объяснил Хачита «для ее же собственного блага», – оставил «придурочный» мимбреньо. Разъяренной старухе не было до собственной безопасности никакого дела, она рвалась помочь тем, кого он хотел прикончить. Развязанная, она тотчас хотела бежать, чтобы снести поганцу голову, и лишь весть о том, что великан мертв, ее немного успокоила. Но даже после этого ворчание не прекратилось.

– Ну, – сказала она спокойно, – если так, то ладно. Значит, девчонка раскроила Хачите череп, пока ты держал его, чтобы ей было удобнее? Хорошо, значит мы с ним квиты за мою девочку, за Салли. Но то, что он оставил меня жариться на солнышке, словно стреноженную лошадь, – этого я ему не прощу. И не стану молиться за его проклятую душу.

Белые решили не вмешиваться в апачские дела и не переубеждать старуху. Самым главным сейчас было убраться из Снотаэй. И если душа Хачиты должна была остаться без посредничества и заступничества Мальипай, то ради Бога! Пусть индейская маман проклинает своего мертвеца, – им не было до этого дела.

В абсолютном молчании троица сошла на дно каньона и начала готовиться к отъезду. Тишина опустилась им на плечи, и воздух стал както неприятно липнуть к телам, вжиматься в легкие. Так как солнце еще не заглядывало в глубину Снотаэй, то оно не имело ни малейшего отношения к странной, мешавшей дыханию «атмосфере».

– Быстрее! – поторапливала Мальипай. – Я чувствую, надвигается нечто ужасное!

Всех свободных лошадей связали в единую цепь: пони Пелона, Микки и Хачиты поставили за Маккенной и Фрэнчи, а Мальипай одной рукой вела вьючную лошадь.

– Поторапливайтесь! – кричала старая скво, – оно приближается!

Маккенна подбежал к Фрэнчи, которая стояла рядом с возбужденно жестикулирующей Мальипай.

– Все готово, – крикнул он женщинам. – Что будем делать с золотом?

– Что значит будем делать? – проклекотала индианка. – Что мы там с ним можем сделать?

– Да вот не знаю: брать его или нет?

– Их! Вот бы Пелону послушать!..

– И все же? – и он поанглийски поведал Фрэнчи о своих колебаниях.

Худенькая девушка внимательно посмотрела на старателя и внезапно кивнула.

– Знаешь, – сказала она, – мне тоже както не по себе. Ни за что бы не подумала, что смогу сказать такое, но, Глен, думаю, что золото здесь на месте. Прошлой ночью мне показалось, что если ктонибудь покусится на мою долю, я его собственными руками задавлю. А сегодня мне все равно. Плевала я на золото.

– Но это огромные деньги.

– Знаю, но ничего поделать не могу.

– И я. Мне оно тоже не нужно.

– Тогда что делать, а, Глен? Не можем же мы просто оставить его сложенным в одном месте? Это будет не правильно.

– Точно. Мне кажется, лучше всего раскидать его по руслу ручья, от водопадов до дальнего края луга, смешать с речным песком и гравием, оставить там, где его впервые обнаружили апачи. А если это похоже на бред, – тут я ничего поделать не могу. Знаешь, Фрэнчи, похоже я излечился от золотой лихорадки, я хочу выбраться отсюда и все!