Надо сходить в магаз, чтобы вечером не нарваться на скандал.

Продираю глаза, смотрю на часы и хренею — шесть утра, а я ничего так, бодрячком себя чувствую. Сажусь на матрасе и окидываю взглядом свои новые владения. Всё ещё хуже, чем мне пьяному ночью показалось.

Кроме матраса и люстры, обнаруживаю в комнате лакированный гроб — пианино с глубокой царапиной на крышке. Играть я не умею, а пыль вытирать не люблю… Хотя его можно использовать вместо тумбочки, шкафа и стола одновременно. Пойдёт.

Курю, не вставая, и вспоминаю, что у меня, мать её, реабилитация. Надо хоть в душ сползать. Иду. Нет, тащу себя в ванную. Из зеркала на меня смотрит заплывшая с похмелья, заросшая бородой рожа макаки.

Бл*, бедная соседочка вчера!

Такое посреди ночи увидела. Я бы обосрался на её месте. И не от счастья совсем.

Принимаю решение не только помыться, но и побриться. Бороду не сбрею, но в порядок приведу. И завтрак безалкогольный добыть надо.

— Я сделаю из тебя альфу, утырок, — грожу сам себе и, глядя в зеркало, постригаю бороду.

Утром и днём я ничего так. Голова варит, силы есть. Надо пользоваться моментом и до вечера тратить энергию на благо себя любимого. Тем более сегодня я спал нормально. Впервые за долгое время мне ни хрена не снилось. И это кайф! Потому что кошмары задрали. К ночи опять напьюсь, наверное… Да хрен с ним. Не об этом сейчас.

Выхожу из ванной с аккуратно постриженной бородой, причёсанный. Не вытираясь, оборачиваю полотенце вокруг бёдер и иду курить на балкон.

Двор живёт провинциальной утренней жизнью. Дети с ранцами топают в школу — скоро каникулы, видно, что малым не охота тащиться на учёбу. Бабки спешат почти на запредельной скорости в поликлинику. Взрослее особи трутся около своих чудес отечественного автопрома и тоже куда-то собираются. На работу…

Точно, работу надо искать!

Возвращаюсь в комнату за смартфоном, врубаю инет — нет вакансий в Падалках. Газету куплю и буду молиться, чтобы хоть что-то для меня нашлось. Без работы я загнусь… Целыми днями в хате не смогу. Не выдержу один.

Курю третью сигарету, наблюдая за соседями с балкона, и не вижу баб нормальных. Приличные при мужиках, с детьми, а остальные — шлак конкретный. Мне это даже с девятого этажа видно.

Вздыхаю и снова вспоминаю соседочку, на душе теплеет почему-то. Пальчики эти её музыкальные, халат ситцевый, под которым наверняка ничего не было. Чего выперлась? Дверь нараспашку в два часа ночи. Нельзя так. А может, у неё там мужик в хате два на два метра габаритами? Да не, нет мужика…

У меня в паху ломит, в голове гудит от отсутствия крови. Или не в голове? Прислушиваюсь. Кажется, в дверь звонят. Щелчком пальцев отправляю бычок в свободное падение и иду смотреть, кого там принесло. Хочется, чтобы соседка решила заглянуть ко мне. Зачем? Да хрен её знает. Но мысль эта греет мне душу.

Открываю дверь, и у мотора в груди случается сбой. После внушительного количества наркоты сердечко у меня шалит, а тут такое и без подготовки.

За порогом стоит баба. Фигура ещё туда-сюда, под местное пиво пойдёт, но тонна штукатурки на её мордахе… Зависаю, разглядывая перламутровую помаду на варениках. В названиях женских прибамбасов я не разбираюсь, но у неё на лице ещё много всего… наложено. Слоями. Мой воспалённый мозг рисует картинку глубокого минета, после которого у меня на члене остаются разводы губной помады «цвета девяностых».

Да ну, на хрен…

Трясу головой, чтобы прийти в себя, и понимаю, что гостья тоже зависла, разглядывая меня. Судя по её расширенным зрачкам и приоткрытому рту, я произвёл положительное впечатление. Недавно из душа, в одном полотенце на бёдрах и со стояком, которое оно практически не скрывает. Я размечтался о соседочке, и крепко. Болт падать не собирался.

— Ты кто? — прерываю молчание.

— Так я… это… — мямлит «красавица», и я замечаю у неё в пятерне пачку бабла. — Наталья, — представляется. — Сдаю эту квартиру.

— А, ясно, — киваю. — Чего надо, Наталья? За хату заплачено, я не шумел.

— Шумел. Ночью.

О как. Сдали меня уже? Деревня.

— И чо, выселишь? — киваю на деньги.

— Н-нет, — баба краснеет, потом бледнеет, пожирая взглядом мой голый торс, и стояк без внимания не оставляет. Сглатывает нервно, прячет бабки в сумочку. — Я в двадцать пятой квартире живу.

Я кошусь в сторону железной двери с номером двадцать пять. Это квартира соседочки, с которой я вчера почти познакомился. О как — ещё раз.

— Так ты чего пришла? — я чувствую себя гестаповцем. Неприятно.

— А… Мне сестра сказала, что ты вчера пьяный ночью в подъезде шумел. У нас так не принято, — прямит спину, смотрит на меня с вызовом.

— Сестру как звать? — задаю совершенно неожиданный для неё вопрос.

— Мою?

— Нет, бл*, мою, — едва не ржу. — Твою, конечно.

— Геля. Ангелина то есть, — мотает головой, волосёнки жидкие поправляет.

Ангелочек, значит. Ей подходит. Очень.

— Ну, бывай, соседка, — ухмыляюсь и закрываю дверь у неё перед носом.

Снова иду на балкон курить. Настроение выходить из квартиры пропало. Пока не знаю почему.

Затягиваюсь, выдыхаю густой дым и думаю. Какого хрена? Нормально утро начиналось, а тут сник. И причина не в размалеванной бабище. Нет, не в ней. В ангелочке. Хочется мне её, а нельзя. Не настолько я паскуда, чтобы жизнь приличной девушке портить.

После пар я иду в магазин, а потом тащусь домой с двумя тяжёлыми пакетами и думаю о социальном. О неработающем лифте у нас в подъезде — его уже месяц не могут починить — и о нашей шикарной медицине, которая только условно бесплатная.

Невесело. Падалки — это грустно. Дурацкий город.

Подхожу к своему подъезду и замечаю на лавочке крупногабаритную фигуру самца — сосед наш новый. Натка его ещё утром выселить должна была, а он сидит и пьёт что-то из горла бутылки. Подхожу ближе — коньяк бухает. Не дешёвый, между прочим, как и его брендовый спортивный костюм.

Выглядит мужик гораздо лучше, чем ночью. Побрился? Хоть на человека похож теперь. Но всё равно пугающий тип. Бандит, наверное. Заплатил Наташке за квартиру на полгода вперёд, а это приличная сумма. Точно бандит…

— Добрый вечер, — он пьяно здоровается со мной, а я вздрагиваю и иду мимо него к подъезду. — Давай помогу, — встаёт и быстрым шагом догоняет меня хромую.

— Не надо! — дёргаю пакеты, в которые он уже вцепился обеими лапами. — Я сама.

— Ты еле тащишься, — настаивает и силой забирает у меня сумки. — Пойдём, кнопка.

Соплю, молчу, иду.

Страшно с ним в подъезд заходить, но деваться некуда. Если что, я так заору — все соседи повыскакивают.

Идём по лестнице, и я пялюсь на мощную спину, на подкаченную задницу мужика. Фигура у него десять из десяти, конечно. Сглатываю тугую слюну, цепляюсь за перила, поднимаюсь. Он не торопится — идёт на несколько ступенек впереди, не оборачивается и не разговаривает. Это хорошо, потому что я его боюсь, а когда я боюсь — начинаю огрызаться.

— Что у тебя с ногой? — на пятом этаже сосед прерывает молчание.

Рано я обрадовалась…

Не отвечаю. Пытаюсь по походке оценить степень его опьянения. Не так чтобы сильно, но вдатый.

— Перелом сросся неправильно, — сама не знаю почему решаюсь на откровение.

— А врачи что?

— Слушай, — я останавливаюсь, — не лез бы ты не в своё дело.

Ну всё, меня понесло. Я не специально, честное слово!

Сосед медленно поворачивается ко мне, смотрит хмельными глазами и лыбится. Не понятно чему лыбится, и от этого становится ещё страшнее. Прикусываю кончик языка, чтобы не сболтнуть ещё чего-нибудь, и киваю ему — вперёд иди.

Идём. Молчим.

До девятого этажа добираемся целую вечность. Сосед ставит пакеты около моей двери и лезет в карман спортивок. Достаёт сигареты, закуривает, смотрит на меня, а я на него. И чего смотрю? Не знаю. Надо скорее дверь открывать — в «норку» прятаться, но я стою.