— Раньше надо было думать, — ухмыляется, а я жалею, что у меня руки связаны. Хочется вцепиться в эту наглую рожу когтями. — У меня будет всё — семья, статус, будущее. А ты сдохнешь, и нарик твой сдохнет, — обещает Жека и суёт руку в карман.

Я смотрю на крупные мужские пальцы, сжимающие кусочек цветного стекла.

Не стекла.

Поднимаю взгляд и читаю в глазах Женьки ответы на вопросы, которые вспыхивают в моей голове один за другим.

— Не-е-ет… — сиплю.

— Да, Гелик, — он хватает меня за лицо и больно надавливает пальцами на скулы. — Захлебнёшься в реке под кайфом, — он добавляет силы в нажим, заставляя меня разомкнуть челюсти. — Чисто и быстро. Больно не будет!

Я пищу и крепче сжимаю зубы. Рвусь из хватки козла, которого когда-то считала своим другом, но он гораздо сильнее, и шансов у меня нет. Я падаю на траву, а Жека придавливает меня собой к земле, и у него почти получается впихнуть мне в рот дозу Плея.

На языке странный сладковатый привкус. Глотать нельзя! Отплёвываюсь, попадаю в рожу бывшего шефа и получаю от него за это по лицу. В ушах звенит, скула гудит от боли, но я извиваюсь, как уж на сковородке, и случайно попадаю палачу в пах коленом.

— Сука! — воет Женька.

Поняв, что меня больше не держат, я рву пальцами сочную траву, пытаясь отползти, и у меня даже получается. Немного. Поднимаю голову — перед глазами двоится, и мне кажется — это всё не реальность…

На меня бежит огромный лохматый зверь с жёлтыми глазами. Он похож на нечесаную кавказскую овчарку…

Я только взвизгнуть успеваю и лицо в траве спрятать, когда эта махина перепрыгивает через меня. Сзади раздаются страшные звуки — Жека орёт, как когда-то орал Гарик.

Нет, сейчас страшнее…

Звуки в фильмах ужасов по сравнению с этим — детские песенки. Кровь в венах стынет, и сердце стучит в ушах.

Дядя…

Я в безопасности, но то, что происходит — это реально ужасно. Из глаз катятся слёзы, а тело словно деревянное — не могу пошевелиться. Рыдаю, уткнувшись носом в землю. У меня истерика.

Тишина. Она внезапная, оглушающая, сильнее недавних воплей Жени. Кажется, даже звуки природы выключились.

Мне в шею утыкается что-то мокрое и тёплое. Нос. Волчий.

От горячего дыхания оборотня у меня от загривка до пяток скачут мурашки. Плакать я перестаю мгновенно. Кровь разгоняется, но я всё ещё не могу заставить себя хотя бы поднять голову. Так и лежу лицом в траве. Кажется, дрожу.

Огромная морда поддевает меня под бок, и я перекатываюсь на спину. Вижу небо. Оно высокое-превысокое — как в детстве, когда ты маленькая, а мир большой. Я сейчас тоже маленькая. Монументальная природа — скалы, бескрайнее небо, шум реки, рядом огромный мохнатый волк, а где-то там алое пятно — мой несостоявшийся палач.

Эмоций у меня нет. Закончились.

Я почему-то думаю о том, что если нас снять на кинокамеру сверху и пустить эти кадры под какую-нибудь мелодию Баха — потянет на Оскар. Определённо. Можно сойти с ума от момента. Возможно, уже…

Мягкий язык ходит по моему лицу, и я запускаю перепачканные соком травы и землёй пальцы в густую шерсть. Я не знаю, как Рамиль здесь оказался, как нашёл меня. Я ничего не знаю.

— Я так люблю тебя, дядь, — шепчу, касаясь губами шерстяной морды.

Но вместо хоть какого-нибудь ответа, на который Рамиль способен в ипостаси волка, я слышу его тяжёлое дыхание. Хрипы.

Подрываюсь, и голова кругом. Я стою на коленях перед зверем и судорожно вожу ладонями по огромной голове. Ему плохо. Вот прямо сейчас плохо!

Жёлтые глаза закатываются, из зубастой пасти вываливается язык, а у меня в груди трещит лёд. Здесь нет таблеток от сердца. Здесь вообще ничего и никого нет. Я словно в вакууме болтаюсь, в невесомости какой-то. Оглушённая, обессилевшая от ужаса — я умираю вместе с Рамилем.

— Не смей… — шепчу. — Слышишь, дядь?! — срывая горло, ору, пытаясь тащить тяжёлого оборотня, но у меня не хватает сил даже с места его сдвинуть. — Ты не можешь меня бросить! Не можешь! — захлёбываюсь слезами.

Сил не остаётся, но я снова хватаюсь за густую шерсть, тяну и падаю на землю. Это безумие… Головой я понимаю, что ни черта у меня не выйдет. Рамиль большой и тяжёлый, а я тощая и хромая и у меня руки связаны, но остановиться не могу. Я не могу позволить дяде умереть… Снова падаю в траву — больно, обидно, страшно. В скрюченных пальцах остаются клочки шерсти.

Я слышу голоса. Вижу, как к нам бегут волки… и люди в странной одежде — их наряды напоминают рясы священников.

— Помогите! — кричу из последних сил.

Не знаю, кто они такие. Не знаю, зачем пришли сюда. Но я душу готова продать, лишь бы Рамилю помогли.

Ещё не поздно. Я чувствую истинного. Он жив.

— Поднимайтесь, — сильные руки тянут меня наверх.

Каир!

Я слова не могу сказать, лишь цепляюсь за бету и хватаю ртом воздух. Он держит меня под руку, ведёт вперёд, а я рвусь обратно к Рамилю. Дядя альфа в окружении волков и странных мужиков в рясах. Приложив усилия, пятеро оборотней поднимают его и несут куда-то.

— Пожалуйста, помогите ему! — умоляю, когда Рамиля проносят мимо.

— Ангелина Васильевна, надо идти, — успокаивает меня Каир. — Жрецы ждут вас. Они готовы выслушать…

Я сижу в машине Каира, пью из картонного стаканчика кофе с коньяком. Лучше бы коньяк без кофе. Меня потряхивает.

Жрецы эти — старейшие маразматики. Я час объясняла им, как дело было, а они меня почти не слушали. Сами позвали и не стали слушать! Где, блин, логика?! Нет её.

У Рамиля сердечный приступ. Но заключённому врач не положен. Козлы старые!

Наш бета пошёл хлопотать насчёт медпомощи альфе. Он обещал мне, что всё получится…

Я глотаю кофе со слабым привкусом коньяка и кошусь на Наташку. Да-да, на мою Нату. Когда я села в машину Каира, она уже была здесь. Почему, как, когда успела — не знаю. Мы не разговариваем. Мне не до Натахи сейчас, а ей, видимо, сказать нечего. Она тоже дала показания жрецам. Но я не знаю, слушали они её или так же как меня — через раз.

Где, чёрт возьми, Каир?!

Он ушёл полчаса назад, и нет его. Новостей, естественно, тоже нет.

— Где носит этого бету? — шиплю тихо.

— Придёт, — Ната поворачивается ко мне. — Может, сам за помощью обратился? У него рука сломана.

Рука сломана? О, да этот лысый — настоящий счастливчик! Легко отделался!

Я до недавнего времени думала — бета мёртв. Не знаю, что за штука выпустила в него сгусток света, но это точно было не слабее выстрела из пистолета…

А Наташка-то! Овечка кучерявая — кроткая вся такая, блеет. Неспроста это.

— Гель, что теперь со мной будет? — тихо спрашивает сестра.

Ну, ясно всё. За собственную шкуру переживает Натаха: боится гнева старейших по поводу Плея в «чистой зоне» — так они Падалки называют.

— Понятия не имею, — фыркаю.

— Каир сказал, что жрецам плевать на преступления людей.

— Как и нашей доблестной полиции, — шиплю зло. — Одна надежда на твоих друзей-бандитов.

— Я столько сил и нервов потратила, чтобы тебя вырастить… — Ната пытается продавить тему привычным методом и ещё слезу в голос даёт, — а ты меня по миру пустила и бандитам сдать мечтаешь.

— Ничего, что ты меня кинула?! — у меня глаз дёргается от её наглости. — Сбежала, как крыса, из машины… Про остальное я вообще молчу!

— Я только ради тебя вернулась и дала показания! — напористо оправдывается Ната. — Мало?!

Ага, ради меня…

Просто моя сестра поняла, что бежать некуда. В Падалках Натаху примут бандиты и потребуют отдать долг, а в карманах у неё ни копейки. И даже продать теперь нечего. Плей в канализации, хаты на мне. Конечно, она вернулась.

— Ближе к делу давай, — заявляю решительно. — Что тебе нужно?

— Гелик, не злись. Успокойся, — Ната говорит с нажимом в голосе.

У-у-у… А сестрёнка моя, похоже, целый список требований приготовила за «бескорыстную» помощь.

— Ну? — гну бровь, жду.