Ещё — недолго. Гелик сжимается тугой пружинкой и, прижимая ладошку к губам, со стоном кончает мне в рот. Я дурею от её вкуса — роза, уже не невинная, но по-прежнему нежная, распустившаяся в моих грубых лапах.

Выпрямляюсь, прижимаю её расслабленную после оргазма к себе и делюсь с ней в поцелуе её же вкусом. Вылизываю ротик, урчу и хочу ещё…

— Дядь… ну что ты за человек? — шепчет, задыхаясь, моя истинная, а я расписываю изящную шейку укусами, оставляя метки.

— Не человек я, — вгрызаюсь в нежную кожу. — Зверюга.

— Похож, — хихикает.

— Я люблю тебя, кнопка, — признаюсь неожиданно для неё.

Не стал говорить по телефону, хотел посмотреть в глаза. Смотрю. Геля не дышит. Замерла. Теребит музыкальными пальчиками пуговицу на моей рубашке, ротик от удивления приоткрыла.

— Не надо было, — отводит глаза. — Ты, наверное, подумал, что я… ну… легкомысленная.

— Чего? — гну бровь, не понимаю.

— Ты задержался, трубку не брал, а я волновалась… Но я не поэтому тебе сказала. Понимаешь?

— Ничего не понимаю, — улыбаюсь бреду, который несёт от волнения мой ангел. — Просто люблю, — шепчу ей на ухо. — Тебя люблю, кнопка.

Дышит. И я выдыхаю.

Никому я никогда таких слов не говорил. И не любил никогда до ангелочка. Без неё я не смогу теперь… Смысл моей никчёмной жизни в этой нежной девочке. В пальчиках её музыкальных, которыми она меня за сердце держит.

Или за яйца?..

Гелик смотрит мне в глаза и расстёгивает пуговицу на моих штанах. Прикусывает припухшую от поцелуев губу, и я уже не я. Рывком подсаживаю ангелочка себе на бёдра, сдёргиваю штаны и вхожу в неё. Мой рычащий стон слышит, наверное, весь стояк девятиэтажки. Двигаюсь в горячей тесноте не спеша, наслаждаюсь моей красавицей. Растрёпанный ангелочек постанывает, обхватив мой торс ножками. Я лишь слегка покачиваю бёдрами, сжимая в лапах упругую попку. Ангелинка стонет и так ей сейчас сладко, что у меня мотор в груди снова ноет.

Бл*, это кайф чистый! Тот самый трип, который любой наркотик переплюнет. Захочешь пастилку под язык, дядя альфа, вспомни об этом!

От ощущений в голове туман, в ногах — слабость. Не трахаю — люблю. Геля царапает мне спину коготками, охает от каждого толчка, дрожит, и у меня срывает стоп-кран. Ускоряюсь, выбивая из неё членом крики, и сам уже на грани, ещё от куни завёлся. Не могу больше!

— Можно в тебя?.. — хриплю, прижимаясь губами к виску ангела. — Можно, кнопка?

Геля говорить не в состоянии — стонет и кивает. Да… Да!

Впиваюсь поцелуем в приоткрытый ротик и кончаю. Мы кончаем. Ярко и правильно — вдвоём, вместе, не разделяясь физически и ментально.

Не было у меня ничего кайфовее, чем эти ощущения.

— Ты очень голодный, да? — спрашивает ангелочек, наблюдая, как я уплетаю борщ, закусывая котлетой.

— Угу, — только и могу ответить.

Вкусно, пи*дец!

Где я только ни ел. Что я только ни ел. Дядя альфа сильно не бедный оборотень — я мог себе позволить блюда из лучших ресторанов мира и позволял, но это… Борщ и котлеты Гелика, сука, шедевр кулинарный. Я не знаю, что она туда подсыпала… Зелье какое-то ведьмовское, не иначе! У меня приличных слов для выражения гастрономических ощущений не хватает.

— Тебя кто готовить учил? — выдыхаю, допив бульон прямо из тарелки.

— Мама, — Гелик пожимает плечами.

— Жаль, я с тёщей не могу познакомиться, — вздыхаю. — Руки бы ей целовал за такую дочь! Можно ещё? — протягиваю кнопке пустую тарелку.

— Можно, — хмыкает довольно и идёт к плите.

На ангелочке следы страсти и моя рубашка. Попросила самую дорогую, которая у меня есть, надела и заявила, что если рвать, то исключительно мои шмотки. Да уж… На дядю альфу маек и трусиков не напасёшься. Улыбаюсь, как дурак, глядя на Гелю у плиты. Она деловито черпает поварёшкой борщ из кастрюли — старается набрать больше мяса. Это правильно. Я люблю мясо. И её люблю.

— Дядь, а куда ты сегодня ездил? — кнопка ставит передо мной тарелку и кладёт в неё ложку сметаны.

Борщ пахнет охренительно, но у меня аппетит резко пропадает. Сейчас я буду врать… Тошно.

— По делам, — пытаюсь избежать лжи.

— По каким делам? — Гелик подпирает щёчку кулаком и смотрит на меня внимательно.

Дожать решила кнопка.

— Это неинтересно, — ем борщ, но без прежнего энтузиазма.

— Интересно, — настаивает ангелочек.

И я понимаю, что чисто физически не способен соврать ей. Я тупо не выдавлю из себя ничего, кроме правды, а её сейчас Геле говорить нельзя. Потому что… Да пи*дец потому что!

— Переел, кажется, — откладываю ложку и ретируюсь.

Иду на балкон, покурить.

Растерянно смотрю на пустую табуретку и початую тарелку с борщом. Дядя лопал так, что за ушами трещало, но стоило мне спросить, где он был, и пожалуйста — смылся. Заглядываю в комнату — стоит на балконе, курит. Даже дверь не прикрыл, дым в зал тянет.

Вздыхаю и хромаю к нему.

— Что происходит? — встаю рядом, смотрю на ночной двор.

— Просто не задавай мне вопросов о поездке, — просит и затягивается сигаретой.

— Рамиль, мне это не нравится.

— Мне тоже, кнопка. Честно… Но я пока не могу тебе сказать, а врать не хочу.

Разумно. И заслуживает уважения. Не каждый мужик на такое способен. Другой бы наплёл с три короба и успокоился, а мой не хочет врать.

— Хорошо, — соглашаюсь, хоть мне и непросто, — только скажи, ничего страшного не произошло?

— В целом — нет, — дядя снова увиливает от ответа.

Я понимаю, что давить на него сейчас бесполезно, и сбавляю обороты. Обнимаю литой торс, прижимаюсь щекой к широкой спине.

— Не злись, пожалуйста.

— Я не злюсь.

Бычок летит вниз, а мы стоим. Ночь тихая, даже с девятого этажа слышно, как трещат внизу сверчки.

— Скоро в этом районе всё будет по-другому, — заявляет Рамиль.

— Чего?

— Хочу сделать из Падалок нормальный город.

О как! У меня выходит только хрюкнуть, сдерживая смешок.

— Прости, — машу руками, когда дядя оборачивается ко мне на обиженных щах. — Но это сомнительная затея.

— Ни хрена не сомнительная, — бурчит Рамиль. — У вас вокруг нетронутая природа — лес, речка. Туризм можно развивать. Из спальных районов сделать центр города с гостиницами, кафе, ресторанами, а в эко-зоне построить несколько жилых районов и базы отдыха.

— Дядь, кому это надо, а? — хмурюсь.

— Мне надо. Главное — начать, а когда дело пойдёт и люди врубятся, что в Падалках можно заработать, найдутся ещё инвесторы. Первыми муниципалы попрут. Отжать захотят. Я уже проходил это и знаю за какие рычаги дёргать, чтобы губозакатывательная машина работала.

— Вот не сомневаюсь про рычаги, — рассматриваю наш дворик. — Только…

Хочу привести в пример Женькин опыт, но прикусываю язык. Наверное, не стоит о нём сейчас говорить.

— Шефа нашего вспомнила? — дядя оказывается на редкость догадливым. Или просто мысли мои читает.

— Он тебя уволил, — вздыхаю. — А я сама уволилась…

— Горе в нашей семье, — Рамиль картинно сводит брови. — И на что мы теперь жить будем, кнопка?

— Попрошайничать пойдём? — улыбаюсь. — К церкви. У нас тут есть.

— Хорошая идея. Я заодно грехи замолю.

Рамиль сплёвывает вниз и смотрит на машину Жеки. Недобро смотрит.

— Эм-м-м… Дядь, ты Женьку сильно не бей. Ладно?

— Это почему? — смотрит на меня с искренним непониманием. — Жалко тебе парня? Или, может, чувства, какие к нему у тебя?.. — у дяди ходят желваки, и в глазах темень беспросветная.

— Нет у меня к нему никаких чувств, — фыркаю. — Кроме жалости. Жизнь себе портит по глупости. Ну, правда, — обнимаю мощное, напряжённое плечо моего мужчины, — не от большого ума Женька чудит. Мы с детства знакомы. У нас мамы дружила, а мы с ним по заборам лазили.

— И пока вы лазили, он в тебя влюбился, — тихо рычит дядя.

— Я об этом ничего не знала… До недавнего времени.