— Было дело.

— А странного ничего не замечали?

— Сосна по-другому выглядит, — бросил Берест, даже не надеясь, что участковый обратит на него внимание.

— Где? — Милиционер резко повернулся к Олегу.

Тяжелый взгляд придавил Береста к деревянной скамье. На мгновение ему даже показалось, что зрачки у участкового расширились и заполнили все пространство глаз. Олег затряс головой, словно стряхивая наваждение. Подумалось, что жара, черт бы ее побрал, совсем сознание помутила, чудится всякая ерунда.

— Там, у края леса, — едва выдавил из себя Олег, — наверное, молния ударила.

Больше участковый ни с кем разговаривать не стал. Замер, глядя на Береста, и просидел так почти минуту, надел засаленную фуражку и встал из-за стола:

— Пошли, покажешь.

К обрубленной сосне участковый не подошел. Остановился у края дороги и, не обращая внимания на Олега, стал разглядывать дерево. Затем закрыл глаза и замер. Олег не знал, что делать — стоять рядом с не совсем вменяемым участковым или же вернуться обратно на раскоп. Было видно, как колебался нагретый солнцем воздух, терпкий запах смолы доносился даже сюда, за двадцать метров от сосны. Берест заметил, что участковый тоже его почувствовал, ноздри у него раздувались как-то странно, словно милиционер внюхивался в воздух. «Прямо служебный пес на месте преступления», — усмехнулся Олег пришедшему на ум сравнению.

— Здравствуй, Юма, — вдруг произнес участковый и открыл глаза.

Ваньку уложили в телегу вдвоем. Участковый долгим оценивающим взглядом осмотрел группу замерших студентов и, кивнув Олегу, схватил одеревеневшее тело за плечи. Преодолев невольное чувство брезгливости, Берест взялся за ноги.

— Давай на три…

Мерный скрип телеги почти усыпил Олега. Глаза закрывались, и руки непроизвольно шарили по жесткой скамье, пытаясь удержать тело.

— Не спи, — участковый толкнул Олега в плечо, — нельзя при покойнике.

— Почему? — Берест спрыгнул с телеги и пошел рядом.

— Душа у него за тело цепляется, — ответила за участкового пожилая женщина, которую милиционер представил как Порфирьевну, и отогнала знойную зеленую муху, лениво кружившуюся над Ванькиной головой.

— Он живой еще, что ли?

Милиционер снисходительно взглянул на Олега, хмыкнул и ничего не ответил.

— Вам, городским, не понять, — снова вмешалась в разговор женщина. — Душа у него еще не успокоилась, назад вернуться хочет, да не может. Хозяин ее крепко держит.

— Какой хозяин? — Олег непонимающе уставился на Порфирьевну.

— Всего Хозяин, — вздохнула женщина, хлестнула вожжами лошадь и перекрестилась. — Ты заснешь, а покойник с твоей душой заговорит, к Хозяину вместо себя пойти попросит. А вдруг ты Хозяину больше понравишься и он тебя заберет?

— Вы про бога говорите, что ли? — усмехнулся Олег. — Так я в него не верю.

— Не верую, — наконец подал голос участковый.

— Что «не верую»?

— Говорить правильно надо «не верую». — Милиционер снял фуражку и положил себе на колени. — Веруешь ты или не веруешь, ему без разницы.

Разговор не получался. Олег вновь запрыгнул на подводу и, чтобы не заснуть, стал разглядывать летающих вокруг ласточек. Некоторые из них проносились прямо над головами, резко взмывали вверх и камнем падали к земле, едва не задевая ее крыльями. На развилке Порфирьевна свернула в лес.

Последняя ласточка, проскочившая перед подводой, унесла с собой все звуки. Деревня встретила оглушающей тишиной, не было слышно ни криков петухов, ни лая собак. Перестал шуметь даже ветер, словно уперся в пространство перед стоящими у самого леса домами. Вялый стук копыт и поскрипывание разболтавшегося колеса телеги — единственное, что нарушало тягучую тишину.

Проезжая первую же усадьбу, Олег увидел жителей. У ворот стояли две старухи и мальчик. Одна из них, когда телега поравнялась с домом, спрятала мальца себе за спину и перекрестилась. Затем, к удивлению Олега, обе они почти до земли поклонились. Участковый кивнул в ответ, спрыгнул с телеги и подошел к ним.

— Все готово?

— Готово, Хортушка, — наперебой заговорили старухи, — соломку постелили, окна и зеркала завесили, лавку поставили, гвозди у кузнеца взяли.

— Хорошо. — Участковый потрепал по голове выглянувшего из-за бабкиной спины мальчика и подтолкнул его к открытым воротам. — Деревянные ложки беременным бабам раздайте, чтобы в подол себе завернули, а то плод сглазится, детей малых в церковь отведите. Кукель[1] мне принесете, я его сам мойщикам отдам, оберегов сначала поставлю. И толокно с солью заварить не забудьте. Студент тут со мной, его попоить надо, он мне с Ванькой помогает.

— Хортушка, — одна из старух схватила участкового за руку, — тихо-то как стало, неужели он вернулся?

— Не знаю, Пелагея, не знаю. — Милиционер аккуратно освободил руку и погладил старуху по голове. — Образуется все, не беспокойся.

— Ох, беда-то какая, — запричитала Пелагея. — Может, привиделось тебе, Хортушка?

Участковый не ответил старухе, развернулся и пошел вдоль улицы. Порфирьевна слегка дернула вожжами, и лошадь потащилась следом. У каждого дома стояли люди. Мужики снимали шапки, женщины крестились и прятали за спины детей. У одного из домов, с открытыми настежь воротами, участковый остановился.

— Все, стой здесь. — Милиционер остановил под уздцы лошадь. — Порфирьевна, тебе пока туда нельзя, без тебя Ваньку обмоют.

Ванькино тело стало неимоверно тяжелым, будто свинцом залило. Вместе с участковым они с трудом смогли занести его в дом. Там на полу была насыпана солома, куда они и положили Ваньку. Двое стариков с удивительной для их возраста сноровкой раздели закоченевший труп и стали его обмывать. Один из них, в старой застиранной гимнастерке с болтающейся медалью «За отвагу», не обращая внимания на милиционера и Олега, стал что-то бормотать. Прислушавшись, Берест, к немалому своему удивлению, понял, что старик разговаривает с Ванькой, уговаривает его не обижаться на последнее мытье.

Уже во дворе Олег наконец перевел дух. Участковый присел рядом, вытер вспотевший лоб и вытащил пачку дешевой «Примы».

— Держи, студент, — протянул он сигарету.

— Спасибо, не курю.

— Это правильно, — участковый засунул пачку обратно в карман, — а я вот на войне пристрастился. Зараза, конечно, но успокаивает.

— В Чечне были?

Милиционер не ответил, затянулся сигаретным дымом, кашлянул и протянул руку.

— Иван.

— Олег.

— Ну, вот и познакомились.

От терпкого дыма у Береста запершило в горле.

— Старухи вас вроде по-другому звали.

— Да фамилия у меня такая, — участковый улыбнулся, — Хорт. Вот и зовут, кто как хочет, то Хортушкой, то Иваном. Мне без разницы. Я ведь здешний, всех с детства знаю, да и меня тут каждая собака за своего держит.

— А кто этот Юма? — Олег, воспользовавшись расположением милиционера, решил все-таки узнать, кого приветствовал тот у странного дерева.

Участковый внимательно поглядел на Олега.

— Сейчас тебе отвара старухи принесут, выпей да возвращайся в свой лагерь. Я тебя провожать не пойду, не маленький.

Вечером у костра Олег почти не слушал профессора. Из головы не выходило странное поведение местного участкового, все эти недомолвки и загадки. Кто такие Хозяин и Юма, кого так испугались старухи? А в том, что испуг был непритворным, Олег окончательно убедился, когда возвращался в лагерь. Провожать его вышло, как ему показалось, все местное население. Никто ничего не говорил, просто смотрели вслед, будто смертнику какому-то. В принципе не суеверный и уж тем более не особенно впечатлительный, Олег даже слегка поежился от этих взглядов. Уже выйдя из деревни, он обернулся и успел заметить, как крестятся женщины, которые совсем недавно поили его толоконным отваром.

Углубленный в свои мысли Олег не заметил, что все вокруг замолчали.