— Давай «галочку» вызовем? — заговорщицким шепотом предложила Линда.

— А ты разве дороги не знаешь?

— Знаю. Но с «галочкой» интересней!

А потом была физкультура. Воспитатель дядя Руди со смешной фамилией Физрук все время повторял: дети, не ленитесь! Наклоняться — до земли. Приседать — тоже до земли. Когда стали прыгать, Регина ждала, что Физрук скажет: «До неба!» Нет, промолчал. Приседания и наклоны Регина не любила, но честно старалась. Она ведь сама себе обещала, что будет учиться лучше всех. Интересно, физкультура — это тоже «учиться»? Надо спросить у кого-нибудь. Только не у дяди Руди, он строгий.

Лучше у дяди Фердинанда.

Наприседавшись, они бегали в лабиринте. Это было здорово. Если б еще похожий на кузнечика Лайош не толкался, пытаясь всех обогнать. Но у него не получалось: лабиринт был узкий, и Лайош только всем мешал. Наконец он нашел хитрый поворот и с криком: «Я первый!» — нырнул туда. В итоге дурачина Лайош выбрался из лабиринта последним. Потому что заблудился и долго кружил по коридорчикам.

Все запыхались и раскраснелись. Дядя Руди стал учить, как правильно дышать, чтоб не запыхиваться. Поначалу ни у кого не получалось, а когда стало чуточку получаться, в небе загудело. С присвистом.

— Всестихийник! — закричал маленький Карл.

Он и правда был маленький — ниже Регины. За это его дразнили Карликом, и Карл обижался.

— Сюда летит!

— Садится!

Одна Регина ничего не кричала. Она сразу поняла, что это прилетел папа!

Оливковая капля рухнула с неба, стремительно увеличиваясь в размерах. На миг она зависла над площадкой перед воротами — и плавно, как пушинка, опустилась на приемное покрытие. Двигун всестихийника в последний раз свистнул — и умолк. Скользнула вверх, скрывшись в корпусе, пилотская дверь. И на землю легко спрыгнул молодцеватый офицер в парадной форме корвет-капитана ВКС Ларгитаса.

— Папа!

Регина сорвалась с места и, напрочь забыв, как правильно дышать, вихрем помчалась к воротам. Физрук, не препятствуя, проводил ее одобрительным взглядом. Мысленно он поставил девочке «отлично» по бегу на средние дистанции. А беречь дыхание со временем научится. Малышня загалдела, и преподаватель, глянув на часы, махнул группе рукой: свободны!

Да что там малышня! Рядом, словно сбросив плащи-невидимки, образовалась неразлучная парочка заклятых подруг: биологичка Дорис и математичка Вивиан. Две соперницы за мужские сердца. Рыжее пламя против иссиня-черного водопада. Буря и натиск против ленивой грации. И ни дня — друг без друга, над чем недоумевали все, включая интернатского психолога.

Теодор ван Фрассен перебросился парой слов с охранником, который вышел к нему из павильона. Охранник кивнул, будто встретил старого знакомого, — и отступил в сторону. Вот тут бравый корвет-капитан взял и наплевал на честь мундира, достоинство офицера, строевой шаг и прочую дребедень. Сорвав с головы фуражку, он взмахнул ею, как птица — крылом, завопил на дикарский манер и на третьей космической скорости ринулся навстречу дочери.

Казалось, кое-кто сейчас сам пойдет на взлет не хуже всестихийника.

— Папа!

— Ри!

Подхватил, закружил, завертел! Регина визжала от восторга, пока папа не остановился. А там еще немножко повизжала, про запас. Прижалась к чисто выбритой, но все равно чуточку колючей папиной щеке. Щека пахла одеколоном и… Космосом! А если бы кто-нибудь спросил девочку, как, по ее мнению, пахнет космос, она бы, не раздумывая, ответила: «Папой!»

— Да ты выросла тут без меня!

— Да! До неба!

— Как тебе в «Лебеде»? Нравится?

— Очень! У меня новая подруга, Линда! Мы с ней в одной комнате живем. Она веселая и рисует лучше всех! Но я тоже научусь. Линда! Это мой папа!

Разумеется, Линда не заставила звать себя дважды.

— Здравствуйте…

— Привет, Линда! Я — папа Регины. Дядя Теодор, можно просто Тео.

— А я знаю! Вы капитан!

— Да ты всезнайка…

— А вы прямо из космоса прилетели?

— Прямым ходом! А знаете ли вы, девчонки, что я вам привез?

— Что?!

— А вот что!

Жестом записного фокусника капитан извлек из фуражки две открытки-голоролика. На одной «Громобой» входил в звездную систему, пересекая пояс астероидов. В лучах светила вокруг корабля, словно друзы хищных драгоценностей, сверкали острые обломки камней. Из-за края открытки выплывал бок планеты-гиганта, весь в охристых разводах. На другой, сколько хватало глаз, раскинулась лиловая туманность — разметанная давним взрывом, подсвеченная изнутри. Приглядевшись, на ее фоне можно было увидеть темный шарик — погасшую звезду-карлика.

— Ух ты!

Регина щелкнула ногтем по открытке, и картинка пришла в движение.

— Реальные съемки. С разведзондов. Одну тебе, Ри, другую — Линде.

— Мне?! Спасибо, дядя Тео!

— Пошли знакомиться с остальными?

— Пошли!

Вернув фуражку на ее законное место, капитан взял девочек за руки. Чистая, ничем не замутненная радость окутала его, как сияющее облако. Радость искрилась пузырьками яблочного сидра, кружила голову и толкала на веселые безумства, от которых ван Фрассен с трудом удерживался.

«Сюда бы Анну-Марию! Вот оно, счастье! И без всякой ценольбологии. Ничего, наша графиня обещала к вечеру освободиться…»

— Папа, а мы полетим в зоопарк? Ты обещал!

Теодор ван Фрассен нашел Фердинанда Гюйса в столовой. Гюйс сидел за угловым столиком на учительской половине, задумавшись над выбором: шницель «экзотик» в имбирном кляре — или курица под ягодным соусом. В тот момент, когда чаши весов стали склоняться в пользу шницеля, над ухом, разрушая очарование момента, прозвучал сухой, привыкший командовать голос капитана:

— Я забираю дочку до вечера.

— Исключено, — ответил Гюйс раньше, чем понял, что краткость не всегда является матерью взаимопонимания, как бы ни доказывали это философы древности.

Капитан нахмурился.

— Вы не поняли, кавалер. Я обещал дочери повести ее в зоопарк. Мой всестихийник стоит на площадке. К вечеру мы вернемся. Преподаватель физкультуры сказал, что я должен переговорить с вами. Какие проблемы?

— Я не кавалер. Я барон синцименики.

— Синцименика?

— Наука о сосуществовании. Впрочем, оставим титулы. Извините, господин ван Фрассен. Мне искренне жаль, но ваша дочь не может покинуть территорию интерната. Во всяком случае, в ближайшее время.

— Почему?

— Таковы правила.

— Регина под арестом?

— Вы преувеличиваете. Садитесь, прошу вас.

Сесть капитан не спешил. Торчал столбом возле стола, разглядывал Гюйса, словно тот был диковинным музейным экспонатом. Белый мундир, орденские планки. Сокол на кокарде. Вызов в глазах. «Вставайте, барон Гюйс!» — читалось во взгляде ван Фрассена. Гюйс вздохнул украдкой. Нет, мы не поддадимся на провокацию. Мы не встанем. Иначе мы окажемся выше задиристого капитана на целую голову.

И это сразу обострит ситуацию.

В свою бытность на Сякко, еще надеясь получить диплом и уже догадываясь, что это — мираж, Фердинанд Гюйс много времени посвящал самокопанию. Изучал собственные комплексы, клал привычки под микроскоп, препарировал склонности… Куратор, старый хитрец Тераучи Оэ, который год убеждающий всех, что его заветная мечта — покой и трубочка с вишневым табаком, поощрял такое рвение. Старик давно понял, что скоро расстанется с учеником. Пожалуй, с первого семестра. Просто не спешил резать по живому, ждал, пока Гюйс сам вынесет себе приговор — еще один урок, прежде чем потерять друг друга из виду…

Самой неприятной из истин, добытых Гюйсом, было ясное, как рассвет над озером Курахара, осознание: да, я боюсь мужчин, подобных капитану ван Фрассену. И не потому, что он, пожалуй, способен закрутить пируэт-сальто лучше меня. Не потому, что в честной драке он сломает мне шею. Может быть, мое сальто лучше, и двигательные центры капитана, плюнув на честность, я захвачу быстрее, чем он — мою драгоценную шею. Все это ерунда. Павлиний хвост. Правда куда примитивней — боюсь, и рациональных причин для страха нет, и со страхом надо жить.