– Мама тебя ругала? Наказала?

– Любопытной Варваре на базаре нос оторвали. И вообще, спать пора.

Уложить Катьку ещё хлопотнее, чем скормить ей тарелку супа. А когда на душе скребут кошки, сносить её капризы и вовсе терпения нет. Вместо сказки на ночь я рявкнула: «Быстро спать!».

Катька немедленно отозвалась обиженным воем, но в кровать сразу легла и даже уснула вскоре.

Зато я полночи терзалась бессонницей. Сердце болезненно сжималось при мысли о комсорге. Как он? Сильно ли они его? Хоть бы нет! Хоть бы с ним всё было в порядке! Ведь иначе я себя никогда не прощу. Расспросить бы маму, что она видела. Но та ни за что ведь не скажет. Я и у неё теперь в немилости. А когда она на меня сердится, то клещами из неё слова не вытянешь.

На следующий день в школу я пришла одна из первых. Суббота потому что – Катьку не надо поднимать, собирать, вести в сад. Ну и потому что мне нестерпимо хотелось поскорее увидеть комсорга и убедиться воочию, что он цел и невредим.

Но до звонка я его так и не встретила.

Весь первый урок я напряжённо ждала, что вот-вот дверь откроется и он войдёт. Шли минуты, Шевцов не приходил, а внутри меня волнами поднималась паника.

Раза три на переменах я заглядывала в кабинет, где заседал комитет комсомола, но и там его не было. Нигде его не было. Вчера его избили по моей просьбе, а сегодня его нет. Я просто с ума сходила.

На четвёртом уроке в класс заглянула директриса, мы, с грохотом отодвигая стулья, поднялись, она махнула рукой, мол, сядьте, и что-то своё спросила у математички.

Потом оглядела нас пристально, увидела пустое место рядом с Архиповой.

– А что, Шевцов сегодня не пришёл?

– Нет, – дружно ответил класс.

Паника накатила снова, а ещё жгучее чувство вины.

– Не знаете, почему? Он мне нужен был...

Потому что его избил мой парень. По моей просьбе. Этого я, конечно, вслух не сказала, потому что я трусливая. Злая, подлая и трусливая. В эту минуту я ненавидела себя больше всего на свете…

После уроков я, хоть и сомневалась надо или нет, но всё-таки подошла к Раечке и спросила её про записку. Мама ведь отпрашивала меня с картошки, причину объяснила... А она вчера на собрании разорялась, что я чуть ли не наперекор лично ей всё делаю. Или наоборот – не делаю.

Раечка несколько секунд хлопала глазами, силясь понять, о чём я. Я снова повторила, медлененнее и в деталях. Ну помните, в коридоре, возле гардероба, вы ругались, я вам отдала записку от мамы, прямо в руки... Раечка притворяться не умеет, просто не дано, и лицо её – открытая книга. И я прямо явственно видела, что она вспомнила, не сразу, но вспомнила, потом смутилась и зачастила:

– Не знаю, про какую записку ты говоришь. У меня сейчас урок в девятом классе. Мне некогда  тут с тобой...

Она подхватила сумку с учительского стола и выскочила из кабинета.

***

В воскресенье я с расстройства сделала все уроки. Даже стихотворение Есенина выучила – вот Раечка удивится. А всё равно места себе не находила.

Если бы я знала домашний телефон комсорга, то сбегала бы до ближайшего автомата и позвонила ему. Наверное. Ну… если осмелилась бы.

Вместо этого я пошла к Славке. Жил он далековато, в другом районе, проще было бы добраться туда на автобусе или трамвае, но я отправилась пешком, потому что не знала, куда себя деть – внутри буквально гудело всё от нервного напряжения, и усидеть на месте вообще казалось невозможным.

До Славкиного дома я домчала в рекордное время.

Он, к счастью, оказался у себя. Правда, выглядел не лучшим образом. Ладно – встрёпанный, но его буквально качало из стороны в сторону, а лицо прямо зелёное. Но главное – запах такой, что я задерживала дыхание, лишь бы его не чувствовать. И не сразу догадалась, что это перегар. Славка, в общем-то, не злоупотребляет... ну, не злоупотреблял. Да и в нашей компании любителей выпить не водилось, правда, у Славки сейчас появились свои дружки, я их не знаю.

Славка полез целоваться, но я отшатнулась.

– Тише ты, – положила ему на грудь ладонь, удерживая его на расстоянии. Потом скривилась: – Воняешь.

– Какие мы нежные, – фыркнул Славка. – Ну, выпили вчера с пацанами. Что такого?

– Я что хотела спросить… – начала я, но Славка перебил.

– А-а, ты про это... Да проучили мы твоего комсомольца. Подкараулили с пацанами во дворе, ну и надавали по щам. Только это, слушай… неувязочка маленькая вышла. Мать твоя откуда-то там взялась. Кажется, видела меня и узнала…

– Видела и узнала, – подтвердила я.

– Засада… И что говорит?

– То и говорит: видела тебя.

– И что?

– И ничего. Лучше скажи, вы его сильно? Ну, побили…

– Да не так чтобы… мать же, говорю, твоя не вовремя появилась. Принесло её…

Я вспыхнула.

– Ты о моей матери так не говори.

– Ладно, ладно, колючка, – примирительно сказал Славка, протянул руки, хотел обнять, но я вывернулась.

– Ну а… вы ему случайно там ничего не сломали? Травм серьёзных нет?

– Да ну нет. Попинали немножко и всё. Для острастки. А что ты вдруг так забеспокоилась? Или боишься, что комсомолец к ментам обратится?

– Да я просто жалею, что вот так всё… в общем, зря я тебя попросила, не надо было.

– Да ладно, Танюха, не горюй. Пацан своё получил за дело. Борзый он слишком. Хамил, можно сказать, нарвался.

После разговора со Славкой легче не стало, конечно. И кляла я себя вдоль и поперёк.  Однако цеплялась за его слова о том, что не успели они Шевцова как следует отделать, надеялась, что так оно и есть. А что ещё оставалось делать? Только надеяться. Ну и грызть себя за глупость…

А ещё я для себя решила, что порву со Славкой.

Нет, не из-за комсорга – в том, что случилось, виновата я одна. И не потому, что мне со Славкой стало скучно – это ощущение вообще могло быть преходящим. И даже не потому, что когда мы не видимся с ним подолгу, я совсем-совсем не скучаю.

Просто наши отношения стали казаться мне необъяснимо фальшивыми. Когда я смотрю на него – это чувство фальши становится почти осязаемым. Да и, говоря по правде, я сама с ним притворяюсь. И мне это надоело.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ В понедельник – о, счастье! – Шевцов всё же пришёл в школу. Раньше меня пришёл – когда я зашла в кабинет, он уже был там, окружённый нашими девчонками. Те щебетали наперебой, а он лишь кивал и снисходительно улыбался.

Когда наши взгляды встретились, улыбка его застыла, и такое странное чувство возникло, будто все те несколько секунд, что мы смотрели друг на друга глаза в глаза, кроме нас ничего вокруг не существовало.

Я вдруг ни с того ни с сего смутилась и отвернулась. Быстренько прошмыгнула за свою парту, больше ни на кого не глядя, и до самого звонка сидела как приклеенная, читала параграф по физике, хотя и так помнила его почти наизусть.

  Знал бы он, как я ждала его появления – наверное, очень удивлялся бы. Я, конечно, вида не подавала – не то что Архипова, у которой от радости, похоже, в зобу дыханье спёрло – но на самом деле у меня как будто гора упала с плеч…

До конца четверти я так и не придумал, что делать с Ракитиной, хотя она у меня из головы не шла (вот честно, пропади она пропадом).

Думал про неё почти постоянно. Чаще с раздражением, но иногда… иногда я забывался. И вспоминал, как мы столкнулись на лестнице. Или как она стояла у доски, низко опустив голову, когда её разбирали. Такая вся подавленная. Сама покорность. И от этого… нет, больше не щемило, но всё равно было как-то странно, не по себе.

Хотелось об этом думать и не хотелось одновременно. Впрочем, нет, не так. Хотелось – совсем не то слово. Хотеть – это всё же какое-никакое волеизъявление. А тут о моей воле речи вообще не шло. Всё само получалось. И мысли лезли сами – теснились, гудели, разрывали голову.