Взгромоздившись по-птичьи, на перилах сидела девчонка. Оглядела меня равнодушно и отвела глаза.

Я же наоборот, пока поднимался, пялился на неё неотрывно. Очень уж она показалась мне похожей на Нину из «Кавказской пленницы». Даже причёска такая же, только чёлки нет.

Девчонка снова посмотрела на меня, и сходство с Ниной стало менее разительным. То есть лицо-то похоже, черты, глаза, волосы, а вот выражение… Нина была милой, нежной, обаятельной, а эта как будто внезапно ощетинилась. Взгляд стал колючим и злым. Губы плотно сжались. Даже плавные черты заострились.

– Чего уставился? – недобро бросила она. – Глаза сломаешь.

Смутившись, я пробормотал:

– Больно надо.

– Ну и топай, не спотыкайся.

Не глядя в сторону этой ненормальной, я решительно направился к дверям. Это её грубое «топай» окончательно перечеркнуло приятный глазу образ, который причудился мне поначалу. Вот же выдерга. Дура психованная.

В просторном вестибюле, прямо у входа, как часовые, стояли два пацана-пионера. Дежурные, догадался я по красным повязкам. Записывали опоздавших – у нас тоже такое было в ходу.

– Фамилия, класс, – робко подали голоса дежурные, испуганно глядя на меня снизу вверх.

Рядом с ними горой возвышалась суровая тётка гренадёрского телосложения, даже для меня огромная, а во мне, между прочим, честных сто восемьдесят пять сантиметров. От неё удушливо пахло «Красной Москвой», и у меня тотчас запершило горло. Но всё равно спасибо ей – соблаговолила довести меня сначала до завуча – той, правда, на месте не оказалось, затем – до директора, а иначе я бы наверняка плутал и плутал по пустым коридорам.

Ну а в класс меня проводила уже сама директриса. Эльвира Демьяновна. Она вышагивала по коридору неспешно и важно, словно плавучая баржа, и не умолкая рассказывала, какая у них замечательная школа, какие сильные учителя, как много выпускников добились всяческих высот, стали передовиками производства, ну и всё в таком духе.

Я кивал, скроив серьёзную мину, слушая её вполуха.

Перед дверью с табличкой «25» директриса приостановилась, повернулась ко мне.

– Сейчас у вас по расписанию литература в этом кабинете. Ведёт Раиса Ивановна, очень опытный педагог. Она же, кстати, ваш классный руководитель.

Я снова кивнул, не подозревая, что, втолкнув меня в кабинет, она вплывёт следом и продолжит пафосную речь только теперь уже не о школе, а обо мне.

– Знакомьтесь, ребята. Володя Шевцов – ваш новый одноклассник. Прибыл из Новосибирска. Володя, насколько знаю, идёт на золотую медаль. Там у себя он был секретарём комитета комсомола школы. Имеет первый разряд по плаванию…

Я стоял под прицелом чужих любопытных глаз, чувствуя себя в душе идиотом, но как мог подыгрывал ей, мол, да, такой я и есть. А что ещё оставалось делать? В конце концов, она не врала.

Потом, когда директриса попросила всех любить меня, такого распрекрасного, и жаловать, я улыбнулся своей коронной улыбочкой, от которой девочки обычно сразу млели.

Сработало. За всех не скажу, но те, что сидели на первой парте, прямо перед моим носом, пожирали меня глазами, а в глазах – чуть ли не щенячий восторг.

У доски, отчего-то волнуясь, переминалась с ноги на ногу низенькая, полненькая… так понимаю, Раиса Ивановна, очень опытный педагог и классный руководитель. Она тоже смотрела с благоговением, правда, не на меня, а на директрису и при этом так сжимала в руках указку, что я подумал – сейчас сломает.

– Проходи, садись, Володя, – ткнула она в сторону предпоследней парты крайнего ряда.

С моим ростом вечно приходится торчать на галёрке.

Зато соседка мне досталась вполне себе хорошенькая, похожая на нарядную куклу с немецких новогодних открыток. Белые кудряшки, небесно-голубые глаза, кружевной воротничок.

Она украдкой косилась на меня и забавно краснела.

– Оля Архипова, – прочитал я шёпотом на её тетрадке.

Она застенчиво улыбнулась и потупила взор. Другие девчонки тоже поглядывали, шушукались, хихикали.

– Так! – не выдержала Раиса Ивановна. – Разговорчики прекратили! Знакомиться с Володей будете на перемене. У нас с вами важная тема.

Девчонки угомонились… на несколько минут. Потом снова начали оглядываться на нашу парту. Ну а я честно пытался слушать учителя – хотелось оценить уровень. Мне ведь русскую литературу ещё на вступительных в универе сдавать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Спор о правде – основной лейтмотив произведения… – разбирала она горьковскую пьесу «На дне» и оборвалась на полуслове, потому что в кабинет вошла та самая психованная, что показалась мне похожей на кавказскую пленницу.

– Ракитина! Не успел год начаться, а ты опять опаздываешь! – рассердилась Раиса Ивановна.

Значит, эта ненормальная ещё и моя одноклассница. Это меня, откровенно говоря, напрягло. Не понравилась она мне, не люблю таких.

Ракитина топталась на пороге со скучающим видом, пока классная распиналась. Взвела глаза к потолку, мол, достало её всё. И ни грамма раскаяния. Потом лениво перевела взгляд на Раису:

– Ну так можно войти или…?

– Садись давай, – прошипела классная. – В следующий раз сообщу матери.

Эта только фыркнула и поплыла к последней парте второго ряда. Меня не заметила. Она вообще ни на кого не смотрела. А мне вдруг подумалось почему-то: как хорошо, что она опоздала и не слышала, какие тут оды про меня распевала директриса.

Мама где-то успела найти себе помощницу по хозяйству. Тётю Веру. Ну то есть как помощницу? Мама командовала, где и что сделать – тётя Вера выполняла. Мыла, чистила, убирала, бегала в булочную и в овощной, готовила.

Сказать по правде, меня эта тётя Вера немного напрягала. Измождённая, молчаливая, угрюмая, будто последние лет пять провела в застенках.

Она никогда не смотрела в глаза, даже если обращалась. Смотрела куда угодно, но не на тебя. Странное и неприятное ощущение какой-то неявной враждебности. Такой она была и со мной, и с матерью, и с Надькой. Только отцу непонятно почему благоволила. Хотя, наверное, понятно. Отец, когда хотел, умел вести себя по-простому. Эдакий свой парень, выходец из народа. А мама – при всей своей безупречной вежливости как будто снисходила. Надька – ну та вообще сплошная спесь.

Меня же эта тётя Вера, снующая по дому серой тенью, раздражала, как раздражал бы любой чужой и неприветливый человек. И я не утруждал себя скрывать своё отношение. Даже полы в своей комнате мыл сам, лишь бы она не входила ко мне лишний раз. Может, оно и невежливо, но хотя бы дома я могу быть самим собой?

Когда я возвращался из школы, она обычно заканчивала с уборкой квартиры. Потом накрывала в гостиной стол, кормила нас обедом, перемывала посуду и уходила. И только тогда исчезало тягостное чувство.

Хотя был и плюс: готовила эта тётя Вера не в пример лучше матери. В её исполнении мне даже рыбный суп понравился, который я сроду не ел.

Мать ей платила трёшку в день. Иногда, в порыве душевной щедрости, совала ей дефицитные продукты из горкомовского буфета, иногда – свои старые вещи. Та вяло, из вежливости, отказывалась, но брала. Угрюмо, глядя в пол, благодарила.

– Где ты эту тётку нашла? – поинтересовался я у матери. – Она же всех нас тихо ненавидит.

– Не придумывай, Володя. С чего ей нас ненавидеть? Она просто такая, потому что у неё жизнь тяжёлая. Потому и хватается за любую работу. А вообще, Веру мне жена папиного зама, Лужина, посоветовала. Сказала, что она женщина честная, трудолюбивая, добропорядочная. Не ворует, не пьёт. Ответственная. Обстоятельства у неё…

Я даже не стал вникать, что там у неё за обстоятельства. Мы вон тоже не лучшие сейчас времена переживаем. Так что не она первая, не она последняя. И все ведь как-то живут, не винят окружающих в своих бедах, не смотрят на них волком, не цедят сквозь зубы, когда надо что-то сказать.