Интересно, что он будет петь про будущее в том улусе, куда нас, по его милости, сослали? Нет, официально вроде как повысили – был вторым секретарём горкома, станет первым. Только вторым он был тут, в миллионнике, а первым будет там. В чёртовой глуши.
Перед нами отец хотя бы не ломает комедию, только обреченно разводит руками, мол, ничего не попишешь, судьба такая несправедливая. И теперь чей-то родственник сидит в тёпленьком отцовском кресле или вальяжно разгуливает по широким коридорам новосибирского горкома, а мы всей семьей пакуем чемоданы.
Ну почему, если уж на то пошло, всё это не случилось через год? Я бы хоть нормальную школу успел окончить, поступил бы в институт...
Однако как бы меня ни воротило при мысли о скором переезде, я всё же понимал, что от отца тут мало что зависело. А точнее – вообще ничего. Зато Надя, вернувшись из Артека, устроила дома концерт по полной программе. Пустила в ход всё, что можно: и слёзы, и крики, и шантаж.
– Никуда не поеду! Лучше умру! Вот увидите!
Отец всегда питал к Наде слабость, прощал ей всё, потакал любым капризам. Меня бы, например, за такой ультиматум он, не раздумывая, взгрел от души, а её утешал, уговаривал, сулил какие-то подарки. Только Надька всё равно выла белугой:
– Как вы не понимаете? Мне нельзя уезжать!
«Нельзя уезжать» жил в соседнем дворе и учился с ней на параллели, в девятом «Б». То ли Павлик, то ли Петя. И для Нади жизнь без него – вообще не жизнь. Дура.
Надя носилась по квартире как одержимая, хлопала дверями, пинала упакованные коробки, не давала матери укладывать свои вещи, вырывала тряпьё из рук с дикими воплями: «Не дам! Никуда не поеду!».
Потом хватала отца за рукав и страстно молила: «Папочка, миленький, ну сделай же что-нибудь!».
Отец на её истерику лишь виновато вздыхал и беспомощно покряхтывал.
Надя, осознав наконец, что на этот раз её «хочу» утратило волшебную силу, умчалась в свою комнату, повалилась на кровать, истошно воя на весь дом.
Отец окончательно раскис, извлёк откуда-то непочатый коньяк, ну и почал. Хлопнул рюмку, другую, пошёл гулять по квартире, с тоской глядя на стены – прощался.
Потом завалился к Наде в комнату, минут пять что-то бубнил, но она по-прежнему только ревела в ответ.
Мама тоже всплакнула. Потом ее озарило:
– Вань, может, Толстуновым позвоним? У них связи в Москве…
Отец только отмахнулся и прошлёпал на кухню за очередной стопкой.
***
– Нашла из-за кого помирать, – фыркнул я, глядя как сестра уливается слезами над тетрадкой, которую тут же судорожно захлопнула, стоило мне войти к ней в комнату.
Как будто мне интересны её глупости: П. сегодня не пришёл в школу, хочу умереть… или: П. на меня посмотрел! Не знаю, как я не умерла…
И всё в таком духе. Это я искал миллиметровку на черчение, ну и наткнулся. Заглянул, бегло пробежал глазами наобум несколько строк и дальше стал искать миллиметровку.
– Да что ты понимаешь? – вскинулась она. – Чурбан бесчувственный!
– Да уж побольше некоторых понимаю. У тебя еще сто таких Пэ будет…
Надя вдруг перестала подвывать, подняла красное, зарёванное лицо и выкатила глаза.
– Ты что, читал мой дневник? – страшно прошипела она.
– Пфф. Больно надо. Тоже мне книга для чтения.
– Читал!
– Да просто заглянул случайно, нечего там читать.
– Ах ты, гад! Ненавижу тебя! Убью!
И в меня полетел пенал – к счастью, мимо.
– Видишь – и реветь сразу перестала.
– Сволочь! Я всё папе расскажу!
– Беги рассказывай. Тебя, вообще-то, мама зовёт, истеричка, – бросил я и вышел, пока она не зарядила в меня чем-нибудь поувесистее.
Глава 2. Володя
Неделя перед отъездом из Новосибирска напоминала предсмертную агонию. Девочки в классе чуть ли не рыдали, прощаясь. Точно на войну провожали. Не забывай, пиши, встретимся следующим летом…
Учителя (особенно историк, наш классрук) тоже сокрушались, мол, последний класс – самый важный. Да кто ж спорит…
Квартира изменилась до неузнаваемости: голые окна, пустые шкафы, сиротливые лампочки вместо хрустальных люстр и кругом – громадьё коробок, тюков, чемоданов.
Родители суетились, нервничали, раздражались по каждому поводу, Надя истерила часами напролёт. И только в предпоследний день, когда отправили все вещи, навалилось вдруг какое-то обречённое безразличие.
Провожал нас бывший водитель отца. Собственно, от нашего дома на Сибревкома, теперь уже тоже бывшего, до вокзала минут десять на такси, и ехали мы почти налегке – взяли лишь пару чемоданов с самым необходимым, да сумку с провизией. Так что отцовский водитель, скорее, отдавал последние почести бывшему шефу.
***
За двое суток в пути я чуть умом не тронулся, честное слово. И дело было даже не в липкой духоте, не в тошнотворных запахах, не в детском плаче из соседнего купе. Самым тягостным оказалось все сорок восемь часов находиться с родителями и сестрой рядом, бок о бок, слушать беспрерывное брюзжание отца и Надино нытьё. Дома я хотя бы мог скрыться от них в своей комнате. А тут…
Поэтому когда поезд подкатил к местному вокзалу – двухэтажному коробу из серого камня с громоздким малопонятным барельефом на фасаде, я почувствовал себя почти счастливым.
Нас встречали. Причём на точно такой же чёрной «Волге», на какой возили отца в Новосибирске.
Ощущение счастья начало стихать, пока я оглядывал по дороге проплывающие за окном виды затрапезного городишки, и бесследно исчезло, когда мы заехали в наше новое жилище. Невозможно тесный подъезд: полутёмный предбанник и почти сразу лестница, ну и никакого холла, никакой консьержки в помине.
Квартира тоже не фонтан, во всяком случае, с прежней не сравнится. Четыре комнаты – одна другой меньше. И самая маленькая досталась, понятно, мне. Только коридор и кухня просторные.
Ещё и в воздухе стоял едкий запах нитроэмали, а на паркете бросались в глаза плохо отмытые белые пятна – видать, к нашему приезду наспех покрасили и побелили.
В общем-то, плевать. Человек ко всему привыкнуть может. Главное, есть где ото всех уединиться и ладно.
Отец тут же не преминул напомнить, как он в детстве ютился со своей матерью, бабкой, братьями и сёстрами в коммуналке и ничего. Вот только у самого вид при этом был совсем унылый.
Надя полночи ревела за стеной, мешала спать. К тому же от запаха краски голова разболелась.
Ненавижу этот город, хочу назад, домой, в Новосибирск...
Глава 3. Володя
Честно скажу, в школу я не рвался. Еще неизвестно, какая здесь школа, какой народ…
В принципе, вливаться в общество я не боюсь, привычен уже. Просто, наверное, боялся разочароваться ещё больше.
В понедельник утром заехал новый отцовский водитель, заодно и меня подбросил до школьных ворот, хотя тут всё близко.
Надя же изобразила умирающего от головной боли лебедя, и отец дозволил ей остаться дома. Мне такая милость не светила ни при каких обстоятельствах, так что я даже и не заикался.
И всё равно перед тем, как выйти из машины, пришлось выслушать очередную порцию внушений: не осрамись, не подведи, покажи себя и всё в таком духе. Замолк отец только потому, что прозвенел звонок. Его приглушённое дребезжание просочилось в приспущенное окно. За пару секунд школьный двор опустел.
Я выбрался из отцовской Волги, проводил машину взглядом, пока она не скрылась за поворотом. Только потом неспешно двинулся к школе. Кстати, на удивление большой для такого городишки. Четырёхэтажная, белокаменная, с массивными колоннами и широченной парадной лестницей. Вот вам и глушь.
Я, задрав голову, уставился в изумлении на фигурную капитель, венчающую колонну, и споткнулся о нижнюю ступеньку. Кто-то хмыкнул. Я повернулся на звук.
