Глава 27. Володя
Хорошее дело – привычка. Ты делаешь то, что должен, не вдумываясь, начисто отключая эмоции. Простые повторяющиеся действия. Когда ты разбит и изломан, это помогает сохранить видимость, что всё в порядке.
– Тройку сегодня исправишь? – спросил отец за завтраком.
Я молча кивнул, затем пристально и многозначительно посмотрел на Надьку. Она сразу заёрзала на стуле. Пакостить научилась, а скрывать пакости – пока нет.
Отец ещё что-то спросил, но я заслонился газетой. В принципе, я тут даже не хитрил – действительно готовился к политинформации. Кстати, вот ещё и поэтому ненавижу школу по понедельникам.
Правда сегодня в школу мне не хотелось вовсе не из-за политинформации. Я бы её десять раз подряд провёл, лишь бы не видеть Ракитину. Только представлю, что мне придётся с ней встречаться, сидеть в одном помещении, слышать её голос – и внутри всё переворачивается. Горло перехватывает, а в груди нестерпимо жжёт. И кажется, вдобавок снова заболеваю.
Со звонком Ракитина не явилась – уже легче. Но не успел я понадеяться, что она вообще не придёт сегодня в школу, как тут же её принесло.
Она просто опоздала на десять минут, как обычно. Еле собрался с мыслями и с трудом дотянул эту дурацкую политинформацию.
Почему я так на неё реагирую? Почему меня так корежит второй день? Почему не могу просто, по своему желанию, выкинуть её из головы?
И всё же – ну я на это надеюсь – вида особо я не подавал. По-моему, никто и не понял, как мне плохо. И кроме неё никто не догадывается даже, что произошло позавчера.
Оля Архипова шёпотом рассказывала, как прошла дискотека. Раечка тоже двинула коротенькую благодарственную речь за отлично сыгранный спектакль. Меня зачем-то нахваливала, хотя я даже мельком в спектакле не засветился.
Я отвечал, улыбался, но каждой клеткой, каждой порой чувствовал, что сзади, наискосок сидит она. Я думал, что свихнусь от такого напряжения.
Однако чудо – к концу второго урока стало немного полегче, будто я постепенно привыкал. А к пятому и вовсе дышал свободно.
Шестым у нас была алгебра. Математичка вызвала меня к доске. Тройку я, само собой, исправил, аж удивился, почему тогда-то не сообразил – легкотня ведь такая. Видимо, совсем не в себе был. А ещё, пока отвечал, ни разу, даже мельком не посмотрел в сторону Ракитиной. Да и вообще за весь день. Учусь её не замечать и, кажется, успешно. Вот и сгодились навыки "делать нужное лицо".
И с заданием Эльвиры Демьяновны тоже придумал, как разобраться. Решил – поручу Оле Архиповой вести работу с Ракитиной, чтобы вообще не возникало никакого повода с ней разговаривать.
Оля, конечно, поначалу не обрадовалась этому поручению, но, поколебавшись немного, с кислой миной обещала постараться. Тогда я сказал, что она самая надёжная, самая достойная, и только на неё могу положиться, как на себя. В общем-то, даже и не соврал. Архипова ни разу меня не подводила.
Мои слова возымели действие, подобно магическому заклятью. Она воспылала неподдельным энтузиазмом и слёту выдала пару идеек. Я так посмотрел на Олю и подумал – Ракитина с ней не заскучает. Ну и хорошо.
Мы остались с Олей вдвоём после уроков – засели в актовом зале. Набросали примерный план работ, хотя больше трепались о том о сём. Но и дело, конечно, делали. Даже не заметили, как два урока пролетело, потом нас техничка вежливо попросила.
Я в порыве благодарности назвал Архипову Оленькой и даже проводил до дома. С ней, в общем-то, легко, можно помолчать, можно поболтать.
Архипова взяла с меня слово, что через месяц я приду к ней на день рождения. Он у неё выпадал на зимние каникулы.
– Если буду жив – обязательно приду.
– Тогда береги себя, – с застенчивой улыбкой попросила Оля.
Я возвращался домой и думал, что этот день был самый тяжёлый. Потом, наверное, будет легче. Сейчас, после школы, когда напряжение ушло, я чувствовал себя полубольным, каким-то истерзанным. С Олей я, опять-таки, "держал лицо", оттого вроде и ощущал себя более или менее сносно. А как только надобность притворяться отпала – сразу навалилась тоска. Но это тоже пройдёт, говорил я себе. Ведь болезни проходят, и человек выздоравливает.
Глава 28. Таня
В понедельник утром вместо привычного «подъём» мама молча включила свет и сделала погромче радио. Она опять со мной не разговаривала. Я с ней вроде как тоже. Мы поссорились. Ещё в субботу, когда я вернулась с улицы домой.
Это всё старая песня: Славка плохой, компания его – хулиганьё сплошное, приличная девушка с такими якшаться не станет. В другой раз я бы, может, спокойно выслушала её, ведь и сама хотела со Славкой порвать, и дружки его мне надоели. Но я была на взводе. Меня аж колотило всю, и любого неосторожного слова хватило бы, чтобы взорваться.
К тому же я и так на неё жутко злилась из-за её подработок унизительных, из-за этого проклятого платья, из-за того, что соврала мне. Да ещё комсорг этот! Ну вот зачем он приходил? Мне видеть вообще никого не хотелось, а его – в особенности. Никогда, до самой старости, не забуду той ужасной сцены. И на него я тоже зла была, конечно же. Его ведь сестра. Да он и сам такой, хоть и не высказывается.
Но после того, как Славка с парнями его обсмеяли, а он просто ушёл, ни слова не говоря, мне стало совсем-совсем тошно, хотя, казалось, хуже просто быть не может. Я даже не слышала, что они ещё говорили, смотрела ему вслед, пока он не скрылся за поворотом, еле сдерживая слёзы.
Славка куда-то звал, но я быстренько распрощалась и убежала домой. А там мама пристала со своими извечными упрёками. Так не вовремя! Я потом всю ночь не спала. Всё думала: почему он приходил? Неужели извиниться за сестру? Не очень-то верится, но ничего другого на ум не шло.
В воскресенье я вручила маме платье со словами: «Отдай тем, у кого взяла».
На миг у неё сделалось такое лицо, как у человека, которого застали врасплох. "Откуда...", – начала было она, но потом снова нацепила на себя непроницаемую маску. Взяла платье без всяких вопросов.
Остаток дня я готовила домашку – что ещё было делать? Ну и манжеты с воротничком перешила. Сама при этом мечтала заболеть. Нет, правда, вот бы меня свалил какой-нибудь страшный вирус! Но со мной такие вещи не прокатывают. Болею я вообще редко и если уж болею, то как нельзя некстати. В каникулы, например.
Так что в понедельник проснулась здоровее всех живых, отвела Катьку в садик и поплелась в школу. Кто бы знал, как мне туда не хотелось! Каждый шаг давался через силу. Ведь полный вестибюль наблюдал мой позор, а кто не видел – так тем рассказали. Сплетни у нас любят. К тому же ненавистная Кузичева там торчала. Вот уж она повеселилась.
Но главное – как представлю, что встречу там Шевцова, так совсем дурно становится. Перед ним мне было стыднее всего, потому что, по большому счёту, ничего плохого он мне делал, а вот я… я попросила его избить. И он теперь это знает.
Я пообещала себя, что извинюсь при первом удобном случае, но всё равно шла в класс с тяжёлым сердцем.
За целый день такого случая не представилось. Вокруг комсорга вечно вились наши девушки, к нему и захочешь – не пробьёшься. Но даже не это меня останавливало. Шевцов сам вёл себя совсем не так, как раньше. Он будто меня в упор не замечал. За весь день ни разу не взглянул на меня.
Я хотела дождаться его после уроков, обычно он ходит один – в горкомовском доме, да и вообще в той стороне, никто из наших не живёт.
Сначала сидела в вестибюле на подоконнике, но потом меня оттуда согнала какая-то училка: уроки кончились? Нечего тут околачиваться!
Тогда я оделась и засела в скверике напротив школы. Скверик – одно название: три куста и две скамейки. Но школьный двор оттуда просматривался хорошо, осталось только дождаться, потому что наши все давно ушли, а комсорг домой не торопился. Наверное, опять в комитете комсомола пропадал.
