При этом Гавот, как бывалый уголовник, стоял по стойке «вольно», слегка расставив ноги и заложив руки за спину, посреди места текущего заключения. Размер камеры составлял три на четыре метра. Единственная койка у стены представляла собой прозрачные тенёта, сотканные из силовых полей. Манипулируя имеющимся в камере пультом управления, заключённый мог превратить койку в тренажёр или заставить её принять форму кресла со столиком. Приятный свет успокоительного оттенка излучался всей поверхностью потолка. Канализация в дальнем углу тоже была выставлена на полное обозрение, как и вся обстановка камеры, и неуязвима ни для каких покушений человеческих рук.

– Я бы с радостью поверила вам, мистер Гавот. Я бы с радостью ухватилась за любую возможность выпустить вас и приставить к делу. Но ознакомившись с вашим досье, я не вижу ни единой лазейки для подобного решения.

Гавот сделал грациозный жест; в движении его руки выглядели куда сильнее, а ладони казались очень крупными и ловкими – наверное, будь такая возможность, Гавот скрыл бы это качество.

– Тогда не буду тратить ваше драгоценное время на бесплодные споры, – только и сказал он. – Моя участь в ваших руках – впрочем, учитывая тот факт, что вы пребываете в настолько отчаянной ситуации, чтобы принять меня в свои ряды, пожалуй, и ваша участь находится в моих руках.

Клер Норманди примолкла, но лишь на миг. Затем резко развернулась.

– Проследите, чтобы он ни в чём не нуждался, сержант. Но не выпускайте его из камеры ни под каким видом.

– Я требую соблюдения своих гражданских прав, – заявил голос, по-прежнему спокойный, раздавшийся из громкоговорителей камеры.

– Как только решу, как с вами быть. Но в данный момент вы являетесь субъектом законов военного времени, – отрезала комендант Норманди.

Может, и в самом деле есть хоть крохотный шансик, что Гавот действительно невинен, как утверждает? Что-то сомнительно, а беспокоиться об этом попросту некогда. В данный момент у неё хватает оснований для более серьёзных тревог.

Она уже уходила, когда вслед ей донеслось:

– Виновен я или нет, но всё так же готов бить берсеркеров, комендант. Нет ли в этом файле заметки, комментария командора Принсепа? Он-то уж скажет, как здорово я себя зарекомендовал.

Марут выразил своё пожелание, чтобы на астероиде приземлился хотя бы один корабль с Благих Намерений.

– В лучшем случае нам удастся его реквизировать.

– Сомневаюсь, что они пошлют боевой корабль. Они уже выслали все корабли на патрулирование.

– Ладно, по крайней мере, мы смогли бы хотя бы сбыть этого маньяка туда, где ему надлежит находиться.

– Фактически, как мне сказали, Гавота вовсе нельзя назвать маньяком.

– А вдобавок я слыхал, что фактически он и не садист. Скажите это его жертвам – глядишь, им полегчает. Кстати, было бы любопытно знать, сколько их было всего.

– Не знаю и не хочу знать. Никого из моих людей он сюда не причислит. Да, сбыть мистера Гавота с рук было бы очень недурно. Но куда важнее позаботиться, чтобы остальные добровольцы зарекомендовали себя достаточно хорошо для дела.

До сей поры результаты тренировок остальных добровольцев из первой партии подавали надежды.

Оказаться за решеткой, едва вдохнув сладкий воздух свободы – этот удар по психике Гавота оказался куда более сокрушительным, чем он продемонстрировал коменданту и сержанту. Разумеется, он ничуть не удивился, – удивительно скорее то, что ему позволили разгуливать на свободе настолько долго, – но возвращение в тюремную камеру потрясло его сильнее, чем он ожидал.

Уже давным-давно, и в больнице на Бане, и за годы до того, он чуть ли не упивался опасливыми взглядами людей. Но за последние месяца три-четыре он мало-помалу начал чувствовать, что подобные взгляды сидят у него в печёнках. Затем, стоило ему сесть на борт корабля до Гипербореи, и всё переменилось. По отношению остальных рекрутов было сразу же ясно, что никто из них даже не догадывается о его прошлом. Да и ни один из членов экипажа корабля, доставившего сюда, не ведал о его… особых полномочиях. Просто великолепно!

Конечно, всё это было слишком уж замечательно, чтобы продолжаться в том же духе. И возвращение за решётку отнюдь не удивило Гавота – и всё же стало для него достаточно чувствительным ударом.

Любопытно, скольким из его новых потенциальных товарищей по службе поведали о его биографии, и сколько именно сказали.

– Хавать пора.

Гавот поднял голову, удивлённо заморгав при звуке этого жизнерадостного голоса. Пришёл сержант, тот самый, что так ловко упрятал его в карцер, с подносом в руках, в сопровождении солдатика с широко распахнутыми глазами. Как сказал сержант, отныне и впредь забота о Гавоте поручена именно этому солдатику.

Судя по всему, обоих блюстителей порядка весьма основательно просветили на предмет статуса и подноготной их подопечного. По меньшей мере, им известно, в какой больнице он содержался и за что был туда отправлен.

Гавот уныло осмотрел содержимое подноса, когда молодой солдатик просунул его сквозь окошко в стене. Ладно, не хуже, чем можно было ожидать.

Сержант спешил по каким-то другим делам, но перед уходом всё-таки дал своему помощнику какие-то наставления – слишком тихо, чтобы Гавот смог разобрать хоть слово.

Несмотря ни на что, Гавот не удержался, чтобы не похвастаться.

– А знаешь, сержант, в больнице мне… назначили особого сожителя?

– А?

Оба синхронно повернули к нему головы – естественно, ни тот, ни другой не догадывались, куда он клонит.

– Я что-то не улавливаю… – произнес сержант.

– О, простите, я выразился несколько туманно. – Гавот вежливо тряхнул головой. Шагнул вперёд, прислонившись к статглассовой стене и прижав к ней губы, будто собираясь что-то сообщить по секрету. – Нас двоих, с точки зрения персонала являвших одну и ту же специфическую проблему, поселили в одной комнате. Отнюдь не случайно, уверяю вас. Нет, они искренне надеялись, что один из нас хотя бы устранит другого, таким образом сократив число специфических проблем ровно вдвое. – Гавот замолк.

– И?

Молодой человек в тесной камере приподнял брови.

– И вот я здесь. – Голос его прозвучал даже ласковее обыкновенного.

Пошёл седьмой день со времени прибытия Гарри Сильвера на базу. Тот самый день, когда новый экспедиционный корпус по графику должен отправиться к Летнему Краю на перехват Шивы.

В то утро, когда прибыл Гарри, комендант Норманди издала приказ, отменявший ряд запланированных увольнительных. А четыре дня назад зашла ещё дальше. Отдых был отменён напрочь, не считая минимального времени, необходимого на еду и сон. Все её люди, не занятые на вычислительном центре или выполнением прочих обязательных дел, были брошены либо на переоборудование десантных ботов, отработавших своё курьеров и даже спасательных шлюпок в фиктивных берсеркеров под руководством капитана Марута и его лейтенанта, либо помогая в учебных манёврах. Час за часом напряжение нарастало, пока не стало чуть ли не осязаемым.

Три дня назад капитан подговаривал Клер приказать всем на базе без исключения отложить обычные обязанности, чтобы помочь в подготовке к предстоящей вылазке.

Комендант Норманди спокойно, непререкаемо заверила его, что это невозможно.

– Комендант, – опешил Марут, – Мне неизвестно, каковы обычные обязанности большинства ваших людей, но…

– Совершенно верно, капитан, вам это неизвестно. Так что уж поверьте мне на слово, я обязана оставить хоть минимальное число людей – не менее двенадцати, а лучше пятнадцать – на более приоритетной работе.

– Более приоритетной, чем ликвидация Шивы?! – вытаращился капитан, не в силах постичь такую возможность.

– Вот именно, – кивнула Клер Норманди.

– Не понимаю. Что ж это за работа за такая?

– Капитан, это обсуждению не подлежит.

Марут всё не мог взять в толк, как такое может быть. Ничего, переживёт. Комендант не сводила с него взгляда в непроницаемом молчании.