– Как же я все это время жил? Что ел, что пил? Кто кормил меня?

– Не думай об этом, божественный кузнец. Все прошло, и ты победил. Остальное не важно. Перун, сынок, – обращается она к подростку, – погуляй.

– Отец, я возьму вот это? – Перун показывает на выкованный Сварогом кинжал, полный аналог бронзового акинака. Коротковатый, и, как теперь видит сам Сварог, неуклюжий.

– Возьми, Перун, возьми.

– Придешь, когда начнет смеркаться, – говорит Рыська.

– Ну, мой колдун, начнем вспоминать жизнь. А то ты совсем забыл о человеческом, общаясь с Богами.

Он сжал ее в каких-то судорожных объятиях, неловко, как будто ощущая некую коросту на своем теле. Коросту, которая мешала им слиться.

Она все поняла.

– Не спеши, волхв, не спеши и не смущайся. У нас впереди весь этот вечер и еще целое бессмертие.

Какое ладное, ловкое у нее тело. Как будто отлитое из серебра и отполированное. Кожа, кажется, светится в ночи. Ночи? Но ведь они остались лишь на вечер. И где Перун?

– Спи, кузнец, спи. Не волнуйся ни о чем, и не задавай вопросов.

И опять луна светит в затянутое пузырем маленькое окошко.

– Как ты думаешь, Веда стала Богиней?

– Не думаю, Сварог, а знаю. Стала, конечно, стала. Она наша Богиня мудрости и знания. Богиня, которая покровительствует тем нашим родовичам, кто ищет ответы на вызовы Судьбы, кто пытается разгадать тайны мироздания.

– Ты, теперь не только красавица, Рыська, но и мудрая ведунья.

– А тебе это странно? Все думаешь, что я глупая девчонка Рыська?

– Да нет… С чего ты взяла?

Рыська смеется. Как же хороша ее лукавая улыбка, светящаяся в полумраке. Как многого он себя лишал, отказывая в счастье видеть эту улыбку. И это было несколько лет?! Непостижимо! Ему показалось, что прошло пару месяцев.

– Завтра начнешь учить Перуна своему ремеслу.

– Отдых кончился?

– Волхвы от долгого отдыха устают, а Боги тем более.

– Я не Бог.

– Но от отдыха все равно устаешь.

– А вот Зев и Яра наверное не устают от вечного праздника в теплых краях.

– Какое нам дело до них.

Нет, есть к ним одно дельце, есть, – подумал Сварог. – И завтра мы с сыном начнем это дельце делать.

– Отец, не надо ковать скифские акинаки из твоего металла.

– А что, по-твоему, надо ковать?

– Смотри, можно выковать длинный прямой меч. Ведь он не расколется при ударе. Он не из бронзы. Наш металл прочнее.

– Где ты так изучил акинаки, и как ими пользоваться?

Перун смеется.

– Я не мальчик, отец.

– Да, не замечаешь, как растут дети. Ты и летать умеешь?

– Конечно. Мама научила. А еще мне нравится, как играет Купала.

– Ты и его знаешь? Откуда?

– Он прилетал как-то на Волчью гору.

– А чего меня тогда не позвали?

– Веда не велела. Она сказала, что нельзя тебя тревожить.

– Слушай, ну скажи, как мужчина, не скрывай. Как я это время жил, кто меня кормил, менял одежду?

– Тоже мне, тайна, – смеется Перун. – Мы с мамой. Да Веда иногда приходила, наблюдала за тобой исподволь.

– Странно, а я не помню.

– Отец, ты и не должен помнить. Ты творил чудо. Ты воплощал Божий замысел.

– Ладно, знаток Божьего замысла. Давай раздувать горн, да ковать твой меч.

Руки, привычные к тяжелому молоту ловко вертят меч. Он чертит сливающиеся сверкающие круги в воздухе.

– Смотри, отец!

Меч обрушивается на закрепленный в расщепленном стволе акинак. И вдребезги разбивает его. Бронза акинака колется от удара длинного меча.

– А смотри, что еще можно!

Перун крутит меч и так и этак. И почти остригает наголо стоящую рядом небольшую березку.

– Здорово, сынок! Да ты владеешь им как Бог.

Перун вдруг становится серьезным.

– Веда сказала, что я буду Богом войны. И мне нравится крутить меч. Я мечтаю о победах. Я хочу петь победные песни с родовичами, избавившимися от страха перед потомками людоедов. Но, отец, мы же победим их всех, всех наших врагов! Это же ясно, как день. А потом?

Сварог печален.

– Боюсь, сынок, не все так просто. И врагов нам хватит не на одну ведовскую жизнь. Ведь мы не бессмертные. Мы просто живем долго. Пока не выполним своего предначертания.

Твое предначертание – быть волхвом справедливой войны белых людей за свободу. Но эта война не только и не столько с чужими. Это война и с собой. С ленью, тупостью, злобой, жадностью в собственных сердцах. И здесь не поможет никакой волшебный меч.

Но, не победив себя, бесполезно сражаться с другими. Просто станешь таким, как Зев. Знаешь о таком?

– Знаю. Мне рассказывал о нем белый волхв с Каменного пояса, сын Тамирис. Зев подослал скифов, и они убили его мать.

– И еще многих. Многих…

– Ты расскажешь мне о них?

– Конечно, расскажу. Но после. А сейчас, давай к горну. Ты заметил, что иногда наши мечи получаются упругие и твердые, а иногда гнутся и не так тверды?

– Заметил, отец. Но даже наши плохие мечи лучше бронзовых.

– Да, но у Богов должны быть мечи волшебные. Будем искать секрет этих упругих твердых мечей.

– Будем, отец.

Гера отпила темного вина из красивого серебряного кубка, украшенного искусной золотой чеканной накладкой.

– А неплохой кубок сварганил мой уродец. А, Афина?

Афина длинная костлявая белобрысая девица, в чем-то несколько мужеподобная, несмотря на легкость, и, можно сказать, даже некоторую хрупкость, молча усмехнулась.

– Чего ухмыляешься, доченька?

– Я тебе не доченька, Гера. И, по-моему, ты много пьешь.

– Не тебе меня учить, потаскуха.

– На себя то посмотри.

Гера вдруг легко рассмеялась, видно вспомнив какое-то милое приключение, и забыв, о чем был текущий разговор.

Но Афина вернула ее к ее же вопросу.

– Кубок хорош. Да, твой сын Гефест, настоящий мастер, божественный кузнец. Но благодарить за такого сына ты должна Фетиду.

– Чего благодарить эту зевсову шлюху.

– Все мы зевсовы шлюхи. И потом, это как посмотреть. Чего-то ты царица белых богов рассуждаешь, как семитская фараонша, а не ведунья с вольного севера.

– А-а-ах, – Гера пьяно махнула рукой, – где тот север?

– Тебе виднее. Я там не была.

Афина действительно не была на севере. Она была одной из немногих богинь Олимпа, найденных Зевсом в самой Элладе. Несомненно, в ней текла северная кровь. Но она была уроженкой этих мест. И ее светлые волосы слегка курчавились, а светлые глаза имели дымчатый оттенок, как это бывает у светлооких коренных южанок.

Да и имя у нее было явно семитское. Афина, по древне-еврейски означает «гавань».

Вот такой гаванью и стала Афина для Зевса, когда поток пришлых ведуний с севера иссяк, и он начал искать пополнение на месте. Нашел немногих. И среди них была Афина. Она немного летала, быстро научилась волховать.

Но, в сущности, была ведуньей достаточно средней.

Выделил ее Зевс за иные качества. Пресыщенному царю богов показалось пикантной некоторая ее мужеподобность и резкость. Но, несмотря на это, она оказалась прекрасной любовницей.

И настолько понравилась Зевсу, что он решил, как сказал бы потомок, повысить ее статус. И объявил своей дочерью, которую он якобы произвел на свет без помощи какой-либо матери.

Фактически Афина стала его второй постоянной женой. Современный сексолог нашел бы это вполне естественным. Медленно, но неуклонно полнеющую и рыхлеющую Геру, эта костлявая девица дополняла великолепно.

Именно на ее фоне царица богов сохраняла привлекательность слегка увядающего, но умопомрачительно сладкого и дурманящего плода.

По одиночке они были не так хороши. Но вместе, да на одном ложе…

Да, любил царь богов импровизации в делах любовных.

Вот и стали эти богини полу подругами, полу врагами, полу родственницами

И теперь Афина язвительно напоминала Гере историю с ее сыном Гефестом.