– Но…

– Мирина… – Парис взял ее за подбородок. – Я сам выбрал это. Никто меня не принуждал. Я волен уйти, но не могу. Ты можешь подумать, что это доказывает, будто я люблю Трою сильнее, чем тебя, но на самом деле все наоборот. Человек, за которого ты вышла замуж, – человек чести. И именно ради тебя он намерен таким и оставаться до самого конца, когда бы тот ни пришел. Я бы предпочел видеть, что тебе сочувствуют из-за потери храброго мужа, чем обманывать и заставлять жить с трусом.

– Они мне сочувствовать не станут, – прошептала Мирина, прижимаясь щекой к его ладони, – потому что некому будет сочувствовать. Без тебя я не захочу жить.

– Это ты из-за замужества стала такой? – сердито хмыкнул Парис. – Гордая Мирина… Куда она подевалась? – Он похлопал ее по щеке. – Как мне быть храбрым, если ты уже похоронила нас обоих? Что будет с Парисом, если не останется никого, кто помнил бы о его достоинствах? Кто остановит продажных певцов, когда они начнут петь свои лживые песни? – Парис улыбнулся и потерся носом о нос Мирины. – Ты, моя царица, должна жить и помнить. Таково мое благословение и твое проклятие.

Схватка между царевичем Трои и царевичем Спарты должна была состояться в полдень, когда слепящее солнце стояло в зените. Более того, она должна была произойти за северными воротами города, дабы знатные люди Трои могли наблюдать за ней с огромной башни крепости.

Наверное, ничего удивительного не было в том, что мать Париса не сумела найти в себе сил, чтобы встать со своего кресла и подняться по ступеням башни. И не только она, но и трое служанок должны были остаться рядом с ней и обмахивать свою госпожу пальмовыми листьями в день схватки и разрешения спора, и все знали, что царица Трои уже зажгла свечи для богов подземного мира за своего сына.

Что до Мирины, то она тщетно умоляла Париса позволить ей быть ближе к нему во время тяжкого испытания. Она предполагала спрятаться среди стражей, выбранных для сопровождения Париса, но он эту идею немедленно отверг. Мирина должна была находиться на вершине башни и оттуда наблюдать, как ее муж сражается на пыльной дороге. Она должна это сделать ради тех людей, которые будут стоять на стене крепости.

При этом никому из ее сестер не позволили подняться наверх, чтобы поддержать ее. С самого момента смерти Елены и сражения у реки Скамандр царь Приам строго-настрого приказал беспокойным амазонкам держаться подальше от греков.

Дочери Отреры, все еще оплакивавшие потерю Пентесилеи, могли бы уже уехать, если бы царь Приам не указал им, что куда благоразумнее оставаться в Трое до тех пор, пока не станет известен исход схватки. Менелай поклялся, что, если он проиграет, Агамемнон должен будет увидеть в этом знак божественного правосудия и вернуться домой без дальнейших споров и жалоб. В таком случае госпожа Отрера, возможно, захотела бы изменить свое решение и не удирать, как кролик от лисицы, чтобы не очутиться в итоге среди волков.

Но хотя подруг и не было рядом с ней на башне, Мирина знала, что Лилли, Кайми и Питана молятся за Париса во дворце внизу. И Кара тоже заливалась слезами, когда Мирина уходила от них, с несчастным видом сидевших возле кухонного очага, и снова и снова просила прощения за те беды, что им причинила.

Однако Мирина не верила, что Кара действительно сожалеет о содеянном.

– Зачем ты старалась ее спасти, перевязывая ей запястья? – спросила она Лилли. – Ты ей вовсе не оказала услуги. Она хотела умереть.

Лилли покачала головой:

– Она никогда не хотела умереть. Она просто хотела новой жизни. И именно это я и пытаюсь ей дать. – Когда Мирина попыталась возразить, Лилли прижала ладонь к ее губам. – Тебя ведь не было с нами на том корабле, что увез нас в Микены. Так что кое-чего ты не знаешь. Когда мужчины обнаружили, что я слепа, они хотели выбросить меня за борт. Но Кара этого не допустила. Она сумела убедить сына царя, что я обладаю священной силой. Именно тогда она и привлекла его внимание. – Лицо Лилли исказилось от гнева. – Она спасла меня, и это стало ее гибелью.

Противники явились на место битвы ровно в полдень, как и было условлено.

Менелай с ревом примчался с берега на колеснице в сопровождении ободряющих криков его людей. Парис в то же самое мгновение появился на своей колеснице из северных ворот, не дав возможности противнику покрасоваться перед зрителями в одиночку.

Но наследника Спарты было не так-то легко огорчить. Входя в большой круг, очерченный на гравии, он как будто и не замечал громких ободряющих криков иноземных моряков, собравшихся вокруг, чтобы полюбоваться на представление. И точно так же он и глазом не моргнул в ответ на оскорбления, которые, словно метательные снаряды, летели с городской стены. Мирина знала: если бы она могла видеть его лицо, то не прочитала бы на нем никаких чувств, поскольку он смотрел на противника так, как смотрит мясник на тушу, которую он разделывает.

У обоих мужчин были мечи и метательные дротики; ни один из них не потрудился прихватить копье, поскольку круг не давал места для разбега. Из них двоих Менелай выглядел куда более защищенным, хотя щита у него не было. Доспехи не только прикрывали его торс, но и охватывали шею и бедра. К тому же он водрузил на голову остроконечный серебряный шлем с красным плюмажем и щитки на руки и голени; таким образом, все его тело, кроме лица, локтей и коленей, было закрыто.

В отличие от него, на Парисе были только простые легкие латы. Он предпочел закрываться от ударов щитом из бычьей шкуры, а не носить ее на себе. Это делало его более уязвимым, но в то же время, пожалуй, и более подвижным. На голове Париса был тяжелый бронзовый шлем, увенчанный полумесяцем и гребнем из конских волос, но двигался Парис так легко и свободно, словно на нем вовсе не было никакого головного убора.

И только когда мужчины воткнули свои мечи в землю, показывая, что готовы к бою, Мирине пришло в голову, что она никогда прежде не видела Париса с настоящим боевым оружием в руках. Она знала, каждое утро он тренировался вместе с другими воинами, и частенько видела, как они устраивают бои с Энеем и Даресом на корабле, но это всегда было просто игрой…

Размышления Мирины были прерваны громкими голосами.

Прибыл Агамемнон.

Желая проявить добрую волю, Приам предложил владыке Микен удобное место на северной башне, однако Агамемнон вежливо отказался, сославшись на свой траур. Но человек, только что появившийся рядом с местом схватки на колеснице, запряженной двумя лошадьми, куда больше походил на военачальника, чем на отца, потому что был одет в сияющие бронзовые доспехи, как будто и сам намеревался вступить в бой.

И теперь, когда Агамемнон прибыл, схватка могла наконец начаться.

Кто-то бросил камень в середину круга, и, как только этот камень коснулся земли, подняв при этом небольшое облачко пыли, оба воина принялась кружить по полю битвы. Словно желая доказать противнику, что без щита гораздо удобнее, Менелай несколько раз перебрасывал меч из руки в руку, явно одинаково владея обеими.

Наблюдая за всем с башни, Мирина вспомнила одно из тех правил, которым учил ее Парис: всегда заставляй врага недооценить тебя. И, судя по маневрам Менелая, спартанец уже совершил свою первую ошибку, сочтя себя неуязвимым в своих доспехах. Но как только он атаковал, Мирина поняла, что у Менелая действительно были причины считать себя победителем, поскольку двигался он с такой силой и стремительностью, что его первые удары заставили Париса попятиться, с трудом отбивая их щитом.

Зажав рот ладонью, чтобы не закричать, Мирина наблюдала за схваткой с растущим страхом, потому что спартанец наседал на Париса снова и снова, подбираясь к нему под разными углами. Но Парис продолжал уклоняться с обычной для него ловкостью: он пригибался и отпрыгивал в сторону, уходя от дротика и меча.

Тяжелая рука, легшая на плечо Мирины, напомнила ей, что она не одинока в своем горе.

– Не теряй веры, женщина, – сказал царь Приам, и по его обычно суровым губам скользнула странная улыбка. – Это же мой сын. Лучший из всех воинов, каких только знала Троя.