Ребекка замолчала и посмотрела на меня, и я знала, что мы с ней думаем об одном и том же. О том, что под этими руинами скрывается второй лабиринт – запретное место, известное лишь немногим.

– Да, для многих археологов это весьма щекотливая тема, – вступила я в разговор, боясь, что Ребекка вот-вот проболтается. – Но как еще объяснить то, что при всей внешней миролюбивости минойской культуры в священных подземных пещерах находятся целые груды человеческих костей с отметками от ножей?

– Такие находки могут быть исключениями, – возразил Ник.

– Могут, – кивнула Ребекка. – Но, как любит повторять мой друг мистер Телемакос, исключения – это исключения, а находки подобны муравьям; если увидел одного, не сомневайся, что поблизости их еще два десятка.

– А что насчет царицы и быка? – спросил Ник, подливая всем вина. – Наука что говорит об этом?

– По всей вероятности, – заговорила я, надеясь увести его от возвращения к бычьей теме, – это просто еще одна фантазия, порочащая женщин…

– Или, – возразила Ребекка, не в силах отказаться от демонстрации своих знаний, в особенности на такую смачную тему, – в культе быка имелись также элементы, – она снова порозовела, – hieros gamos, если воспользоваться греческим языком.

– Я не знаю греческого, – напомнил ей Ник.

При этих словах Ребекка восторженно улыбнулась, и на ее щеках впервые за долгие часы появились ямочки.

– Я могу вас научить.

– Чему? – поинтересовался Ник, тоже улыбаясь, хотя и не так открыто. – Греческому или hieros gamos?

Я откинулась на спинку стула, недоверчиво наблюдая за тем, как эта парочка тут же начала учиться произносить греческие фразы, к немалому веселью обоих. Я уже не в первый раз видела, как Ребекка выбиралась из своего унылого кокона после нескольких стаканчиков вина, но была изумлена тем, что и Ник с таким же азартом погрузился в игру. Не знай я его, то могла бы сказать, что он искренне наслаждается всем происходящим.

А может, так оно и было. Может быть, неуклюжее кокетство Ребекки затронуло нечто такое, что до этого момента было глубоко скрыто в этом непонятном человеке, – нечто такое, чего я бы могла никогда не обнаружить, поскольку не обладала чистой простотой Ребекки. Или же это перст судьбы? Тот самый, что велел Нику снова нанять меня и удвоить плату в тот день в Алжире… Тот самый, что приказал ему отказаться от собственных планов и последовать за мной на Крит? Вот только кому принадлежал этот перст? Мистеру аль-Акрабу? Или был кто-то еще, таившийся неподалеку, в смутной дымке, кто вынудил Ника растерять всю свою суровость?

– Что-то не так, Диана? – внезапно спросила Ребекка. – Что-то с едой?

– Вы меня извините, – ответила я, отодвигая стул и вставая, – но у меня жутко разболелась голова. Но вы не обращайте внимания, продолжайте…

– Я вас провожу, – тут же вскочил Ник.

– Нет! Нет, спасибо. Правда, не нужно. – Я жестом попросила его снова сесть. – Вы лучше… лучше оставайтесь здесь.

Вернувшись в свою комнату, я быстро переоделась в старые брюки и ветровку, которые Ребекка ссудила мне на вечер. Я теперь знала, что круглая глиняная табличка хранится в помещении с другими табличками, в том самом втором лабиринте дворца, о котором мы намеренно не стали рассказывать Нику. Когда мы с Ребеккой перед ужином обсуждали план наших действий, она сделала все, чтобы отговорить меня отправляться туда в одиночку, но гордость не позволила мне отказаться от плана, который я с таким старанием навязывала Ребекке. Более того, мое любопытство всегда брало верх над благоразумием, а уж теперь оно буквально подстегивало меня, издавая воинственные вопли амазонок.

Судя по всему, помещение, где хранились глиняные таблички, представляло собой нечто вроде коллективного бессознательного всех археологов, работавших на Кноссе. В его стенах скрывались сотни глиняных пластин, и на большинстве из них красовались длинные ярлычки, поскольку они были уже внесены в каталоги хранилища. Таинственная круглая табличка с бабушкиными письменами лежала здесь уже много лет, засунутая в какой-то темный угол; насколько было известно Ребекке, никто и никогда не предпринимал мало-мальски серьезной попытки расшифровать послание, так тщательно выдавленное в глине больше трех тысячелетий назад.

– Я понимаю, в это трудно поверить, – сказала Ребекка в ответ на мой скептицизм, – но мистер Телемакос утверждает, что ходят слухи о проклятии, наложенном на эту табличку. Кое-кто из тех, кто к ней прикасался, попадал в разные аварии, и… Ну… – Ребекка закатила глаза. – Ты ведь знаешь, как такое происходит. Может быть, именно потому ее и спрятали подальше.

Когда я уже собрала все, что мне было нужно для экспедиции, – сумку, фонарь и клубок шерстяных ниток, на котором настояла Ребекка, – я вдруг услышала тихий внутренний голос, который говорил, что мне бы не следовало вот так бросаться в новую авантюру после недавно пережитого в Алжире страха. Но я прекрасно понимала: отступать некуда. Я обещала Ребекке, что выберусь из подвала задолго до рассвета, и была полна решимости скрывать круглую табличку от Ника до тех пор, пока не пойму, что именно на ней написано. И даже не из-за того, что он был связан с Фондом Акраб, а потому, что Ника – по его собственному признанию – преследовали какие-то расхитители гробниц и террористы, так что мои шансы на раскрытие тайны бабушкиной тетрадки могли быть скомпрометированы его вмешательством.

Надо сказать, что после долгих и тщетных поисков надежного местечка, где можно было бы спрятать десять тысяч долларов, выданных мне Ником в Алжире, я решила просто сунуть деньги в сумку и постоянно носить ее с собой. Мне было не по себе при мысли о том, чтобы оставить такую кучу наличных в комнате, всего в нескольких шагах от человека, который привлекает к себе разного рода воров, куда бы он ни направился.

К тому времени, когда я отправилась в поход, уже почти стемнело. Следуя инструкциям Ребекки, я быстро пересекла грязную парковку и прокралась на раскоп через дыру в изгороди. Судя по словам подруги, это должно было быть весьма просто, однако, когда я протискивалась сквозь крохотное отверстие, торчащая проволока зацепилась за мои волосы и одежду, напоминая мне, что я значительно крупнее Ребекки.

Продвигаясь по вязкому грунту, я старалась наступать на разбросанные тут и там камни. Но, несмотря на все мои усилия, сырость очень быстро начала пробираться мне под брюки, и когда я наконец добралась до навеса, который подробно описала Ребекка, ноги у меня насквозь промокли.

Я на ощупь прошла вдоль неровного фасада, пока еще не осмеливаясь включить фонарь из страха быть замеченной. Когда я наконец нашла вход, я проскользнула внутрь как можно быстрее, сильно надеясь, что никто не услышал скрипа ржавых петель.

Сарай встретил меня той особой подавляющей гнилостной вонью, которая обычно предвещает наличие паучьих сетей, и я чуть было не выскочила опять наружу. Но Ребекка утверждала, что именно отсюда можно наиболее безопасным образом спуститься в подземелье древнего дворца. В него имелись и другие входы, но гораздо более рискованные; на самом деле, когда я наконец включила фонарь и увидела грубые деревянные ступени, исчезавшие под землей у моих ног, до меня дошло, почему ненавистный Ребекке руководитель раскопок считал наказуемым смертью преступлением посещение хранилища табличек в темноте и без разрешения.

С бешено колотящимся сердцем я достала из кармана карту, которую начертила для меня Ребекка, и начала спускаться по весьма непрочной лестнице. Постояв некоторое время у ее основания, я с помощью фонаря изучила окружавшую меня затхлую темноту, пытаясь определить, как именно нужно держать карту.

Древний коридор, протянувшийся в обе стороны от меня, куда больше похожий на длинную подземную пещеру, чем на нечто, созданное человеком, явно был лишь малой частью необъятного комплекса служебных помещений под старым дворцом. Обводя его взглядом, я наконец-то поняла, зачем Ребекка всучила мне клубок пряжи.