Дворцовая стража не стала медлить, впуская их внутрь. Даже не заглянув в паланкин, они проводили троянцев через огромные ворота во двор.

Выглянув из паланкина, Мирина увидела четкие очертания дворца на фоне яркого голубого неба, и еще – широкие ступени лестницы, заполненные людьми. Это было величественное зрелище, куда более грандиозное и куда более утонченное, чем вид храма богини Луны, и Мирина невольно восхитилась тем, что все это великолепие было возведено ради простого смертного человека.

Потом занавески паланкина отодвинулись в стороны, и Парис протянул Мирине руку, чтобы помочь выйти.

– Царица Мирина, – произнес он очень серьезно, без малейшей улыбки. – Прошу следовать за мной.

Выходя из паланкина, Мирина обнаружила, что ее окружают троянцы, стоявшие с каменными лицами, и ужасно важные на вид дворцовые глашатаи; она вдруг ощутила себя невероятно маленькой. Хотя на ней были изящные туфли на деревянном каблуке, купленные вместе с платьем, которые делали девушку чуть выше, ей все равно казалось, что она уменьшилась в размерах, когда сбросила с себя тунику из змеиной кожи и надела дорогой наряд. Парис был высок ростом, но прежде он не так сильно возвышался над ней. И не важно, что теперь его золотой венец был на голове Мирины; наследник троянского царя до кончиков ногтей выглядел царевичем, стоя в расшитой синей тунике и накидке, в то время как Мирина, при всей ее позаимствованной элегантности, никогда не чувствовала себя столь малорослой.

И хотя троянцы были правы, уверяя Мирину, что она обладает благородной внешностью и легко сойдет за женщину царской крови, она только и думала, чтобы шагать как можно грациознее в опасной обуви. И хотя она достаточно долго прожила в храме богини Луны, где женщины носили только платья, Мирина никогда не чувствовала себя достаточно удобно в просторных и легких одеждах жрицы.

– Мирина, ты же не сурка выслеживаешь! – как-то раз выбранила ее верховная жрица, к немалому веселью Кары и Эги. – Ты божественное тело, звезда в небе, которой чужды любые мысли!

Но Мирина, при всем ее желании соответствовать таким определениям, так и не освоила искусства изображать из себя божественное тело. И сейчас, отпуская руку Париса, чтобы неловко приподнять подол юбки, она испугалась, что дворцовые стражи увидят в ней не царицу и даже не женщину, а простую разодетую чужестранку.

Но если стражи что-то и заметили, то ничем этого не показали. Кланяясь Парису и семерым троянцам с предельным уважением, глашатаи повели гостей по искусно выложенному цветными плитками полу – ничего подобного Мирина не видела даже в священных залах своего храма.

– Видишь двусторонний топор? – прошептала она Парису, кивком указывая на рисунок. – Это же священный символ!

Пока они поднимались по чисто выметенным белым ступеням в зал приемов, Мирина оглядывала двор, гадая, почему это открытое место порождает в ней смутную тревогу. В дальнем конце вымощенного плиткой квадрата в бледно-желтую кирпичную стену была врезана двойная красная дверь, резко выделявшаяся на светлом фоне, и золотые изображения бычьих голов и скрещенных топоров на перемычке над ней заставляли предположить, что за дверью скрывается какое-то священное место.

– Запомни как следует, – прошептал Парис, крепко сжимая локоть Мирины, – когда мы войдем в тронный зал, то должны сначала поклониться Священной Матери, даже если реальная власть принадлежит Миносу.

Несмотря на пышное название, тронный зал оказался не слишком большим, зато был так набит людьми, что Мирина не заметила бы Священную Мать, если бы не высматривала ее специально. Сидя на троне на фоне ярко расписанной стены, чуть обмякнув, словно в дремоте, госпожа Кносса производила впечатление крупного дикого животного, одетого в человеческие наряды и втащенного в дом против своей воли. И только когда Мирина опустилась перед ней на колени, женщина подняла голову и сосредоточила усталый взгляд на золотом обруче, венчавшем кудрявую голову необычной просительницы. А потом, медленно подняв унизанную кольцами руку в жесте какого-то ленивого отказа, женщина показала в сторону истинного правителя Крита.

Минос стоял в дальнем углу, буквально затопленный волной политиков. Окруженный людьми явно противоположных интересов, энергично размахивавших руками, Минос был из тех людей, которые редко пребывают в покое. И даже с большого расстояния нетрудно было заметить в его лице змеиное коварство; никто не мог бы составить более сильного контраста госпоже Кносса, чем этот мелкий, суетливый мужчина. Когда Мирина опустилась перед ним на колени, то попыталась представить, каковы были в действительности отношения между этими двумя людьми. Были ли они мужем и женой? Матерью и сыном? Трудно было сказать наверняка.

– Сегодня я привел к тебе царицу Мирину, – заговорил Парис, обращаясь к Миносу на том языке, на котором говорили в храме богини Луны, и в его голосе не слышалось ни малейших признаков смущения или неуверенности. – Она прибыла издалека, чтобы повидать эту страну и принести дары мира.

Он сделал короткий жест в сторону своего верного друга, длинноногого Энея, и тот выступил вперед, держа в руках небольшую глиняную табличку с текстом, который Кайми и Мирина сочинили этим утром.

Минос вдруг изменился, как по волшебству. Едва он увидел глиняный диск с элегантными письменами, он раскинул руки в самом что ни на есть радостном приветствии.

– Встань, царица! – воскликнул Минос, принимая табличку из рук Энея. – И расскажи мне о своем государстве. Из каких необычных сфер ты явилась?

Мирина не сделала даже попытки ответить. Парис весьма строго наставлял ее на этот счет, объясняя, что, несмотря на все добрые слова и жесты, только мужчины имеют право напрямую говорить с Миносом.

– Царица Мирина правит большой страной, – соврал за нее царевич. – Рядом с озером Тритонис.

– О! – откликнулся Минос, и его энтузиазм тут же угас, но потом разгорелся вновь. – Понимаю. Думаю, ты прибыла за пищей. Чтобы поддержать свой народ, пока не вернутся хорошие времена. – Он посмотрел на табличку, и его брови сдвинулись. – Я не знаю этого языка. Что за просьба здесь изложена?

– Это благословение, – пояснил Парис. – И предложение дружбы.

– Что? И никаких даров от ее народа? Ну, при таких обстоятельствах следует думать… – Минос перевернул табличку, как будто рассчитывал найти на обратной стороне ожидаемую просьбу. – Похоже, этот народ находится в отчаянном положении! – Он ткнул пальцем в сторону Париса, совершенно не обращая внимания на Мирину. – Она понимает, конечно, что боги разгневались на нее и их следует умилостивить.

Парис кивнул, и вид у него был по-прежнему абсолютно спокойный.

– Царица это понимает. Но она здесь не для того, чтобы раздобыть пищу. Она здесь потому, что знает: Крит в очень хороших отношениях с греками.

Минос внезапно выпрямился:

– Да, конечно… И сын царя Агамемнона только что побывал здесь.

– Вот как? – Парис бросил взгляд на Мирину. – Тогда, должно быть, он как раз вернулся с озера Тритонис.

Минос нахмурился:

– Он ничего не говорил о том, что ему приходилось волочить свои корабли через полные змей топи, чтобы вернуться к океану. Хотя что-то упоминал о большой черной статуе. Но могу ли я спросить, почему тебя так интересуют передвижения греков? Я искренне надеюсь, что никакого нового конфликта не назревает?

Мирина шагнула вперед, от волнения забыв, что ей следует хранить молчание. Но прежде чем она успела открыть рот, Парис так стиснул ее руку, что Мирина поморщилась.

– Около месяца назад, – пояснил царевич Миносу, – сын Агамемнона побывал во дворце царицы Мирины, изображая дружелюбие, однако отбыл оттуда, прихватив несколько священных предметов и прочих драгоценностей, включая девять кузин царицы, юных девственниц.

Минос отступил на шаг назад:

– Я потрясен!

– Само собой, – продолжил Парис, – царица пришла в ярость. Но она предпочла бы не начинать военных действий.