Рядовых матросов и солдат разместили в казарме, офицеров — в командирском крыле. Взяли с них слово, что не будут делать попыток к бегству и дождутся обмена пленными, и после этого разрешили гулять по территории казарм.

Оказалось, что пленный мальчишка — офицер. Он был всего на год старше барабанщика, и в начале войны его записали во флотские юнкера, но в условиях обороны время считалось не как в мирной жизни. Месяц — за год. И за два дня до штурма вышел приказ о присвоении юнкеру звания мичмана. Вот так! Жаль только, что не успел обзавестись офицерской формой…

Юный мичман служил порученцем у начальника третьей артиллерийской дистанции и накануне решительной битвы пришел на Главную высоту с пакетом. Здесь он заночевал. Поэтому и оказался в гуще боя. И, говорят, воевал не хуже других…

Но все это наш мальчик узнал позже.

А сначала он издалека, со щемящим любопытством приглядывался к т о м у м а л ь ч и к у, когда они оба бродили по мощеному ракушечными плитами двору. На плитах лежали десятифутовые якоря со сгнившими дубовыми штоками.

Несколько раз пленный мальчик встречался с барабанщиком взглядом и, кажется, улыбался снова. Без заискивания, без вызова. Просто у л ы б а л с я.

Наконец, словно подчиняясь натянувшейся между ними каучуковой нити, они сошлись у изъеденного ржавчиной громадного якоря.

И каждый стал смотреть на сапоги другого.

Потом пленный спросил:

— Вас как зовут? — На языке противника он говорил как на своем.

— Даниэль Дегар… Барабанщик. Только барабан разбило… А вы… кто?

— Мичман Астахов. Виктор…

— Викт о р?

— В и ктор. А можно Витя…

— Вить\'а…

— Ну да. Или Витька… Если "Витька", тогда не "вы", а "ты".

Барабанщик Даниэль Дегар запустил руку в карман широких красных брюк. Вынул яблоко — их добывали в захваченных деревнях интендантские разъезды.

— Хочешь?

— Ага… гран мерси. — И растянул в улыбке широкие, в мелких трещинках губы. Лицо у него было круглое, курносое, а глаза серые.

Потом губы сжались, и мичман Астахов, то есть "Ви-ть-ка", с усилием разломил яблоко.

— Вот так лучше. Держи…

Они сели на плиту, привалились плечами к якорному штоку — Витька левым, Даниэль правым. Дым над городом во многих местах развеялся. Сильный дождь, который шел всю ночь, погасил пожары. Видны были круглые белые облака. Нигде не стреляли.

Потом они часами сидели рядом и говорили про всякое. И про свою прежнюю жизнь говорили. Витькин отец, морской офицер, умер перед войной. А его, Витьку, определили в юнкерскую роту. Мать с сестренками в самом начале обороны уехала в другой город, подальше от снарядов. Мальчишек-юнкеров, несмотря на их протесты, тоже вывезли в тыл, но Витьку перед этим отпустили проводить мать, и он будто бы случайно отстал от своей роты. И примкнул к флотскому экипажу, который занял позиции на третьей артиллерийской дистанции. Ну и… воевал как все.

— И повезло. За всю оборону — ни одной царапины.

— И у меня… Только вот рукав, — мальчик шевельнул плечом с зашитым сукном.

Потом помолчал и сказал, что застрелил бородатого солдата. Все поведал, как было. Как испугался. И как убили капрала Бовэ.

Витька проследил за полетом желтой бабочки и сказал с виноватой ноткой:

— Что поделаешь, война…

— А зачем?

— Зачем война?

— Да.

— Ну… не знаю. Это ведь… вы пришли к нам с десантом. А нам что делать? — Он будто оправдывался. А оправдываться было не в чем!

Мальчик сморщил лоб.

— Я не про то. Я вообще… про всё целиком. Нынче одни с десантом, завтра другие, каждый считает, что он прав. И убивают всех одинаково… Зачем?

— Но ты вот тоже… пошел в барабанщики.

— Так получилось. Я вообще-то хотел в моряки…

— И я! Моряки ведь не только воюют! Они делают открытия!

— Я знаю. Я читал про капитанов Ла Перуза и де Бугенвиля…

— И я читал… А еще у меня вот… — Витька расстегнул потрепанный мундирчик, достал из-за брючного пояса плоскую книгу в оранжевом потертом переплете. — Это… мама подарила, когда мне двенадцать лет исполнилось. Я с ней нигде не расстаюсь. А там, в башне, она меня от раны спасла, от осколка. Видишь? — Верхний угол у корешка был прорублен, словно острым топориком.

— По… б… н… — попробовал Даниэль на свой лад разобрать незнакомые буквы.

— Робинзон, — улыбнулся Витька и открыл титульный лист. — Издание книгопродавца Лоскутова, Санктпетербург, тысяча восемьсот пятьдесят третий год. Она тогда новенькая была… Я помню, в тот день как раз после боя с турками вернулась наша эскадра… Смотри, тут картинок множество…

— Я знаю! — встрепенулся Даниэль, — Я помню! Мне давал “Робинзона” отец Бастиан. Картинки там были такие же!

Они полистали страницы, помолчали. Наконец Витька сказал:

— Когда вернусь из плена, пойду слушателем в морской корпус. У нас всех гардемаринов перед выпуском посылают в кругосветное плавание. Ну, я, конечно, уже офицер, но все равно обязаны послать, раз я еще не был…

— Счастливый ты… — сказал мальчик.

— А ты… можешь ведь тоже стать моряком. Ну, пускай сперва матросом, а не офицером, а потом…

— Да не в том дело, кем… — И мальчик признался, как страдал во время плавания.

— Да-а… — посочувствовал Витька. — Из-за этого дела уходят на сушу даже выпускники морского корпуса. Те, кто не смог себя пересилить.

— Я точно не смогу…

— А… что будешь делать? После войны.

— Не знаю. Наверно, вернусь в Пуль-Нуар. Отец Бастиан учил меня рисовать и говорил, что получается. Попрошу поучить еще, а потом буду ходить по разным городам, делать портреты для тех, кто пожелает… А еще у отца Бастиана есть ящик со стеклом, как у подзорной трубы. С его помощью можно делать портреты и картины на металлических пластинах. Я помогал обрабатывать эти пластины во всяких кислотах, готовил растворы. Научусь еще больше и тогда заведу себе такой же ящик…

"А еще можно разыскать Катрин", — подумал мальчик. Но почему-то застеснялся и ничего не сказал.

А Витька вдруг оживился:

— Послушай! Не обязательно же путешествовать на кораблях! Сейчас все чаще стали строить воздушные шары. Скоро воздухоплавание будет таким же обыкновенным делом, как плавания по морям. Ты можешь брать с собой свой ящик, летать над всякими странами и делать картины природы. Для разных журналов и книг по географии!

Витька здорово придумал! У мальчика просто затеплело в душе от этого.

— А ты думаешь, на воздушном шаре не укачивает?

— Конечно нет! Ты там будто висишь в неподвижности, а под тобой плывут разные незнакомые страны. Я про это читал в журнале "Картины природы", который мы получали до войны.

Прошло двое суток после штурма и переправы.

Стрельбы и стычек почти не было. Обе стороны понимали, что продолжать войну нет смысла. И сил нет. Захватив Главную высоту и основную часть города на Левом берегу, союзные войска могли считать. что одержали победу. Но победа была скорее моральная, а не стратегическая. Дальше-то что? Бастионы и каменные форты Правого берега смотрели на противника тысячей могучих корабельных орудий. Атаковать берег было безумием.

Понимание своего бессилия выводило командующего из себя.

"Маршал Тюл ю ппэ ведет себя глюппэ", — острили у него за спиной адъютанты, поднаторевшие в языке противника.

"Тюл ю ппэ" или "Тюлюпп э " было прозвище маршала.

Однажды во время зимнего перемирия, когда солдаты двух армий сходились на ничейной земле и по-приятельски хлопали друг друга по плечам, какой-то пехотинец в серой шинели спросил другого — в синей:

— Слышь, а вашего главного генерала почему так смешно зовут? То есть что оно означает это фамилие? Такое заковыристое.

Разговорчивый противник, как ни странно, понял вопрос. Настоящая фамилия маршала в переводе означала "накидка" или "шуба".