На “Соловьевске”, кстати, остались теперь только шестеро: капитан Чалка, второй штурман (которого назначили старпомом), радист, боцман и два матроса. Жилось им там голодно, приходилось подрабатывать на загородной ферме, но близились торги, и отец сообщал, что “теперь уже скоро…”

В конце марта Оська начал торговать газетой. Не только ради заработка. Просто ему это нравилось. Мама сперва не хотела его пускать, пугалась. Ей казалось, что мальчишки-газетчики — это отвратительные хулиганы и беспризорники. Но Оська сказал:

— Это смотря какую газету продавать! Для “Посейдона” нужна ин-тел-ли-генция.

Мама засмеялась и махнула рукой. У нее теперь были новые заботы, медицинские.

Анка в конце зимы влюбилась. В портового радиста Шуру Гайчика. Расцвела, пополнела и реже грозила Оське “я скажу маме”. А если грозила, Оська обещал:

— Вот наколдую, не будет у тебя счастья в личной жизни!.. Ну ладно, ладно, не буду колдовать. А то у тебя сразу нос набухает.

Даже в школу Оська ходил в бейсболке с надписью “Посейдон Ньюс”. Чтобы завистники не стащили кепку в раздевалке, Оська брал ее на уроки с собой, прятал в рюкзаке.

— Газетчик, — иногда хмыкал Тюрин среди своих дружков. — С буквы “г” начинается…

Оська плевал на это.

А потом пришел тот день, когда охранник в коричневом камуфляже, стремительный бег по лестнице, незнакомые ребята, подземелье и…

— Норик…

— Оська…

— Я тебя сразу узнал, хоть ты и не в юнмаринке, — сказал Норик. И уши его знакомо порозовели.

Оська и Норик сидели на верху полуразрушенной башни, между зубцами. Под башней был заросший скальный уступ. За уступом — небольшой откос, под которым тянулась тропинка. По ней на рынок и от рынка спешили разноцветные тетеньки. Но они были “в другом пространстве”. А в этом — только двое: Норик и Оська.

Компания Мамлючи поняла: встретились два друга, которым надо побыть вместе. Их проводили на верх башни и оставили одних.

— Я тебя тоже узнал, неловко сказал Оська, — хотя ты нынче не совсем желтенький, а с черным кругом…

Вот ведь ерунда какая! Казалось бы, столько всего надо сказать при встрече, столько спросить, а язык мелет всякие пустяки…

Они поболтали ногами, стукая пятками о желтые камни. Норик объяснил:

— Я просил, чтобы тетя Зоя сшила новую рубашку совсем желтую, как старая. Но она желтых флагов в магазине не нашла, только такие…

— Это сигнал “Индиа”, буква “И”— сказал Оська.

— Да?! — старательно обрадовался Норик. — Тогда хорошо! Потому что моя фамилия тоже на букву “И” — Илькин. Подходит… А штаны прошлогодние остались, от старой юнмаринки. Те, что старик зашил. Сильвер… Вот… — Норик пальцем провел по боковому шву.

— А ты… больше не заходил к Сильверу?

— Нет… — Норик искоса глянул на Оську и опять постукал о камень пятками. — Я же неделю назад сюда вернулся. А тогда… Ты, наверно, думаешь: почему не пришел? Да?

— Думаю, — вздохнул Оська и стал смотреть на свои сандалии.

— Я не мог… Я в тот вечер, когда мы разошлись, шел домой и попался этим… всяким “малосольным”. Мелкие такие гады, но много, штук семь… Прижали к забору и давай трясти: “Деньги есть?” У меня была мелочь, помнишь, от автобуса осталась… И не жалко даже, но почему вдруг я им обязан отдавать?! Ну и начал отмахиваться…

Оська понял, что густо краснеет. Вспомнил, как поспешно сдался компании Мамлючи. Хорошо, что под загаром краснота почти неразличима…

— …А они все навалились и давай карманы выворачивать, рубашку изодрали в клочья, надавали мне по всем местам, руку чуть не сломали. Я уж думал, совсем забьют, а тут эти ребята. Мамлюча и мальчишки! Как налетели на тех! Особенно Бориска. Ну, это который с бантиком…

“Вот так “артист”!” — подумал Оська

— …Налетели, и от тех только пух и перья!.. А потом меня домой проводили… Я сперва думал, что все нормально кончилось, а утром проснулся и встать не могу. Голова кружится… ну и всякое такое. У меня это бывает. Четыре дня лежал, а на пятый — телеграмма из Среднекамска: маму освободили. Меня сразу на самолет — и туда…

Оська обнял себя за плечи. Сказал, глядя перед собой:

— Ты не думай, что я забыл про главное. Я все время хотел спросить, но боялся… Значит, с мамой все в порядке? Исполнилось желание?.. Норик…

А он тоже смотрел перед собой. Пальцы втиснулись в камень.

— Сперва было в порядке. Освободили… Ну, не совсем, а до суда, с подпиской о невыезде. Но адвокаты говорили, что суда не будет, потому что… ну, подстроено же все, это каждому было понятно! Генералы хотели, чтобы больше никто не протестовал, вот и склеили дело. А оно стало рассыпаться… И мы совсем успокоились, а недавно маму вызвали… и опять в изолятор…

Норик чуть вздрогнул, и Оська понял: сейчас заплачет. И придвинулся, вжался своим плечом в плечо Норика. А что он еще мог?

— …За мной отец приехал, чтобы увезти к себе в Краснохолмск. А я не хотел… Я сразу — к маминым друзьям, а они со мной в аэропорт. Как раз одна их знакомая летела сюда, мне оформили билет. Еле деньги наскребли… Понимаешь, здесь лучше! По километрам дальше от мамы, а на самом деле ближе, чем если бы я в Краснохолмске был. Дядя Игорь и тетя Зоя почти каждый день звонят маминому адвокату, он говорит, что все будет хорошо. Он с другими адвокатами добивается, чтобы маму и ее подруг судил суд присяжных. А присяжные-то их точно оправдают, потому что в Среднекамске митинги в их защиту… Ведь никто же не хочет, чтобы солдат опять в мясорубку! В Саида-Харе кончилось, а в Йосской области началось опять…

— Это из-за нефти, да?

— Ну да. А еще из-за власти. Генералы власть делят, а мы все как заложники…

“Заложники!” — толкнулся в памяти давний разговор с Ховриным. Там, у Сильвера…

— Норик… а ты все-таки думал пойти к Сильверу?

— Я хотел сразу, как приехал. Но… я побоялся.

— Понимаю, — горько сказал Оська. — Ты подумал: как бы снова не было обмана, да? Тогда спустились по Цепи и желание сперва исполнилось, а потом опять беда…

— Да нет же! Обмана не было! Просто дело еще не кончено! А кончится хорошо… Потому что вот… — Норик выдернул из-под желтого ворота шарик на цепочке. — Я его беру в руку, и он сразу теплеет…

Уши Норика опять порозовели, но он смотрел Оське в лицо и глаз не отводил. И только сейчас Оська разглядел — глаза у него того же цвета, что янтарная смола шариков.

— Я другого боялся, Ось…

— Чего?

— Что приду и узнаю… тебя там больше не было, и где искать — непонятно…

— А я про тебя в газету писал. Вот в эту… — Оська шевельнул на коленях нераспроданные экземпляры. — Чтобы ты откликнулся… Ну, вроде объявления…

Норик помолчал и сказал виновато:

— Я не знал. В Среднекамск эта газета не ходит. А тетя Зоя и дядя Игорь не читают объявлений… Ось, я думал, что ребята помогут тебя найти! Они же здешние, весь город знают. Я уже собрался их попросить… Это хорошие люди. Они меня вон как тогда отстояли… И в этот раз, когда я приехал, они меня так встретили… ну, будто своего…

— Я понял, что хорошие, — неуверенно сказал Оська. И ощутил укол ревности. И тут же обругал себя идиотом. Норик, видимо, ничего не почуял, весело объяснил:

— Мамлюча такая отчаянная! Ее все “малосольные” в Боцманской слободке боятся.

— Потому и прозвище такое? “Мамлюк” — это ведь что-то вроде разбойника.

— Нет! Это сокращенная “Мама Лючия” Потому что “Лючия” — имя, а “Мама”… Ну, она о всех в своей компании заботится так… по-матерински…

Оська сразу почуял: за оживленностью Норика — снова тревога за маму. Чтобы отвлечь его, он спросил первое, что пришло в голову:

— А те двое… они что мастерили из бутылок?

— Бориска и Вовчик? Ты не поверишь! Машину времени! В виде песочных часов… Они говорят, что открыли новый закон природы: из бутылки со знаком плюс в бутылку со знаком минус песок течет быстрее, чем обратно, хотя полагается одинаково. Они этой машиной хотят регулировать время, управлять им… А может быть, и проникать в другие пространства… Ну, конечно, им не очень верят, а они все равно… А Вертунчик вот что мне подарил… — Норик завозился, полез в кармашек рядом с крепким швом Сильвера, вытащил темный металлический кружок с петелькой, с выпуклой буквой N и венком из листьев.