— А люди? — неуверенно спросил Норик. — Ну, Остапов и те, кто с ним были… они куда подевались?

— Про то неведомо. По крайней мере, в “Мальчике” следов людей не нашли. Ни скелетов там никаких, ни одежды… В общем, загадочная история.

— А другие истории… — Оська поудобнее устроился на мягком кранце. — Ну, те, которые случались с Остаповым и “Мальчиком”. Вы их знаете?

— Кое-какие слышал. И от старика Тараса Гаврилыча, царство ему небесное, и от других… Не все, конечно. Однако, даже их, дорогие вы мои, хватило бы на целый роман.

— Ну, хоть одну… — жалобно попросил Норик.

— Это можно… да вам, небось, домой пора?

— Ой, мамочка! — Оська наконец глянул на часики. Вскочил. Было двадцать минут седьмого.

— Вот и оно, что “мамочка”… — Сильвер тоже поднялся. — Приходите в другой раз. Будут и другие истории…

— А можно завтра? — торопливо сказал Норик.

— Хоть каждый день. У вас вот эти штучки на цепочках теперь как постоянный пропуск…

С карманным фонариком Сильвер проводил мальчишек до решетки. Достал ключ. Кряхтя, повозился с замком.

Оська погладил в кармане своего ольчика. Барабанщика. Может, он, как Даниэль, тоже помог бы пленникам — открыл бы в конце концов замок. Если бы Норик в ту минуту не услыхал Сильвера…

Жаль стало маленького — пострадали у него ноги. Как рука у Даниэля…

— Иван Сергеич! А когда вы сделаете руку Даниэлю?

— Сделать не хитро. Надо только понять: какая она была? Что он нес в ней?

— Может, факел? — спросил Норик. — Освещал беглецам дорогу?

— Я уж думал про это. Но нет. Факел заметили бы часовые…

— Иван Сергеич! — Оська затанцевал от радостной догадки. — Он держал в руке ключ! Тот, которым открыл замок!

— Ишь ты… — Старик выпрямился. Расцвел улыбкой. — А ведь правда… Так и порешим. Спасибо твоей лохматой голове, — он узловатой пятерней взъерошил Оськины волосы (“патлы”, как выражалась Анаконда). Потом растворил решетку.

— Ну, летите, птенцы. Да прилетайте опять, не забывайте Сильвера…

Жары уже не было совсем, ветер стал резким. Желтое солнце висело над морем в дымке, обещавшей скорую непогоду. Низко висело. Как утонет — сразу тьма.

Не было времени, чтобы по немыслимо длинным скальным лестницам карабкаться наверх — за обувью, спрятанной в траве-мартынке у края обрыва. Придется топать домой босиком.

— Тебе влетит? — спросил Оська.

Норик беззаботно отмахнулся.

— Скажу, что промочил кроссовки, когда брызгались у колонки, и оставил сушить на дворе у знакомых ребят… А ты?

— Придумаю что-нибудь.

— А завтра придем и заберем, да?

— Конечно! И сразу опять к Сильверу… Только не по цепи!

— Ох, это уж точно, — засмеялся Норик.

Самый удобный путь домой был теперь на пассажирском катере от Чернореченского причала. Катер за четверть часа добежит до Адмиральской пристани. А там до Оськиного дома — еще десять минут. Норику тоже было недалеко — он жил в Боцманской слободке над рынком.

Катер как раз подвалил к пирсу.

— Норик, бежим!

Босиком-то по тропинке с гравием не очень побежишь, они еле успели. Запрыгнули последними. Сердитая с виду кондукторша тут же надвинулась на них.

— Это что за босая команда к нам пожаловала? Билеты брать будем?

У Оськи денег не было совсем. У Норика хватило бы на автобус, но на катере — в три раза дороже.

Оська разжалобил кондукторшу тут же сочиненным рассказом. Они, мол, сидели на мостках, бултыхали в воде ногами, а кроссовки и сандалии поставили на краешек. И положили в кроссовку бумажные десять гривенников — чтобы не намокли в кармане, если они, дурачась, спихнут друг друга в воду. А тут какая-то шальная моторка, от нее волны во-от такой высоты! Вмиг смахнули обувь с досок. Обе пары — буль-буль на глубину. С деньгами.

— Теперь еще и дома попадет, — притворился печальным Норик.

— Вот и хорошо, что попадет, — с удовольствием сказала кондукторша. Но прогонять не стала.

На Адмиральской пристани они расстались. Уже синели сумерки и густо пахло водорослями.

— До завтра, Норик!

— Да! До завтра!

— Ровно в двенадцать!

— Да! Наверху у цепи!

Назавтра Норик не пришел.

…Оська уже с утра чуял неладное, смутно было на душе. Может, от того, что день начинался пасмурный, со штормовым ветром. В окна стучали сорванные с ближнего дерева каштаны. Осень стучала…

Анка, ворча, разыскала в шкафу старый Оськин свитер и вельветовые штаны. Не длинные, до колен, но плотные, в самый раз для нынешней погоды.

— А субмаринку свою давай сюда. Надо стирать да чинить… Вон как извозил-то!

— Не субмаринку, а юнмаринку. Свихнулась на битлах… — Анка “балдела” от песни “Желтая субмарина”.

— Все равно. Где тебя вчера носило?

— Где надо, там и носило… Некоторых чудищ “не спросило”.

— Вот скажу маме…

— О-о, как же ты мне надоела! Наколдую опять чирей, тогда узнаешь!

— Я тебе наколдую! Шваброй по одному месту.

— Сама швабра…

— А ты… Ой, что это? Я палец поцарапала! — Она вынула из кармана юнмаринки крошку-барабанщика. — Таскаешь всякий хлам…

— Положи обратно!

— А как стирать?

— Приспичило тебе стирать! Все равно теперь не носить ее до будущего лета… — И опять стало тревожно.

А про барабанщика он решил: пусть пока живет в привычном кармане, отдыхает, залечивает помятые ноги. Потому что теперь был у Оськи другой ольчик — шарик с крошечной церковкой в янтарной глубине. На якорной цепочке.

Оська погладил шарик под футболкой и полез головой в нелюбимый свитер..

— Ты куда опять нацелился из дома? Мама велела, чтобы читал учебники! Думаешь, если забастовка, то заниматься не надо?

— Куда надо, туда нацелился.

— Я скажу ма…

— Чирей, чирей, народись! С Анакондой подружись!.. Ай! — Домашняя туфля попала ему между лопаток. — И после этого я должен сидеть дома? С риском для жизни?

— Хоть бы скорее твой папа вернулся! Он тебе устроит риск!

— Папа мне никогда ничего не устраивает! У нас дома только женский гнёт.

— Это я тоже скажу маме… Ну куда пошел?! Отвечай сейчас же!

— К Сильверу пошел! К одноногому! Думаешь, вру?

Перепалка слегка улучшила настроение. Но в автобусе у Оськи опять заныло в груди.

Уже от остановки он увидел, что у камней с цепями никого нет. А было на часиках двенадцать ноль-ноль. Оська пошел через пустырь. В сером небе летели сырые сизые клочья. Ветер теперь не шипел, а свистел в ломких стеблях мартынки.

У бетонных площадок никого не оказалось (до той поры Оська надеялся: вдруг Норик прячется за камнем с перекинутой цепью?).

Внизу по свинцовой бухте бежали барашки. Пассажирские катера мотало у пирса. У горизонта, на дальних хребтах лежали набухшие сыростью облака…

Оська нашел в траве у бетона кроссовки Норика и свои сандалии (сейчас он был в кедах). Значит, Норик не приходил!

Почему?

Может, не отпустили, потому что вчера пришел поздно? Но за обувью-то должны бы выпустить из дома. Кроссовки не такие, что на выброс, почти новые.

А вдруг случилось что-то… совсем нехорошее?

Или Норик просто опаздывает? Возможно, он по своей натуре такой неаккуратный человек. Ну и пусть! Лишь бы пришел!

Оська томился на ветру минут сорок. Пока не понял сердцем: Норик не придет.

Но в чем же причина?

Неизвестность хуже всего.

Адресов друг другу они не оставили. Зачем, если твердо решили встретиться завтра!

Что теперь делать? Поехать в Боцманскую слободку? Там полтора десятка переулков, не одна сотня домов. Можно, конечно, походить, поискать. Но… если найдешь, тогда что? Вдруг Норик нарочно не пришел? На кроссовки наплевал, лишь бы не встречаться больше. Может, затаил на Оську какую-то обиду? За что?

А что Оська вообще знал об этом пацане с головой-луковкой и тонкими ушами? Ну, спустились вместе по Цепи. Ну, была минута откровенного разговора в темноте. Ну… да, казалось потом Оське, что они знают друг друга давным-давно. Это ему, Оське, казалось. А Норику? Может, уже и не помнит про вчерашнее знакомство…