— А-а-а!! — Она грянулась о дверь и заголосила уже из комнаты: — Хулиган! Я скажу маме!

Оська перепугался. Но лишь на миг. Завопил в захлопнувшуюся дверь:

— Сама такая! Почему я хулиган?!

— Сколько раз говорила: не входи тайком!

— В колокол, что ли, бить?! Я же не знал, что ты гуляешь тут как в бане!

— Бессовестный!..

— Я же еще и бессовестный!.. Да ладно, уймись ты. Подумаешь, не видал я, что ли, голых девиц…

— Что-о?! — Анка, закутанная в мамин халат, возникла на пороге. — Где это ты их видел?.. А-а! Ты после двенадцати смотришь такие передачи! Ну, я точно маме скажу!

— Бестолковое ты чудовище, Анаконда! Как я могу их смотреть, если телевизор на кухне, а вы с мамой сами там до ночи… Я их в другом месте видел. И даже хватался за них всячески и таскал с места на место.

— Я скажу ма… Где таскал?! Зачем?

— У Сильвера, в его музее. Русалку и Наяду передвигали, когда генеральную уборку делали.

— Тьфу на тебя! Они же деревянные!

— А ты хотела, чтоб какие?

— Балда! Это же скульптуры! На них надо смотреть как на произведения искусства…

— А я так и смотрю. А ты как думала? Я и на тебя так же смотрел, хотя ты, конечно, не наяда… Ай! — Это потому, что Анка ухватила его за локоть и дала крепкого шлепка.

— Господи, какое счастье, что Василий Юрьевич приезжает! Уж он-то за тебя возьмется…

Василий Юрьевич был отец.

— Когда приезжает?! Чудовище! Говори немедленно! А то…

— Через пять дней. Пришла радиограмма…

— Анечка! — Оська повис у нее на шее и чуть не уронил. — Я тебя люблю! Я тебя так люблю, больше, чем твой Гайчик!.. Ну ладно, ладно, не больше, а так же!

Он получил еще один шлепок и, радостно сопя, предложил:

— Хочешь, наколдую, чтобы он любил тебя крепче всех до старости? И чтобы скорее получил квартиру! И чтобы у вас было двенадцать детей — розовых, здоровых, как в рекламе о памперсах… Ну, хорошо, не двенадцать. Сколько скажешь, столько и наколдую. А ты мне за это сейчас выстирай юнмаринку. Хорошо? И погладь. А то она где-то с прошлого года перемазанная, мятая валяется.

— Сам ты мятый и перемазанный! Мы с тетей Ритой еще в марте генеральную стирку провернули. Возьми в большом шкафу, на средней полке…

— Анка, я тебя правда люблю, хотя ты и Чудовище!

Юнмаринка пахла… да, летним ветром, честное слово. Она стала чуть покороче, но по-прежнему была просторной. В невесомой этой одежонке Оська ощутил новый приступ радости. Этакую крылатость.

— Анн е т! У тебя есть жетон для автомата?

— Еще и жетон ему…

И все же она принесла жетон.

— Держи, обормот… И еще вот это. Забыл про него, а потом будешь спрашивать.

— Ох… — Это был металлический барабанщик. Оська и правда забыл о нем. Осенью оставил в кармане юнмаринки — и с концом.

— Маленький ты мой, прости меня…

“Может, все зимние невзгоды от того, что я забросил этого ольчика? Конечно, есть шарик, но старых ольчиков забывать нельзя. Как старых друзей… А кроме того, он ведь барабанщик , как Даниэль”.

Нет, солдатик не был похож на Даниэля. Прямой, с барабаном, с крошечным неразличимым лицом. И все-таки, все-таки…

Ноги барабанщика-малыша были теперь без подставки, чуть согнутые, исцарапанные кромками замочной скважины…

— Я тебя вылечу. А пока иди в карман, будем снова вместе…

С автомата у булочной Оська позвонил в редакцию.

— Ховрин! Привет!

— Я работаю.

— А я про работу и звоню! Послушай! Помнишь, ты писал, как Даниэль выбросил медаль? Это по правде было или ты придумал?

— Ну… так сказать, доля авторского воображения. А что? Разве плохая деталь?

— Замечательная! На том бастионе, у рынка, ребята в самом деле нашли такую медаль! Среди камней!

— Ух ты! Можно будет взглянуть?

— Можно!

— Любопытно… Хотя, конечно, это просто совпадение. Мало ли кто из солдат мог ее потерять…

— А может, твое воображение было правильным! Бывает, что сперва воображение, а потом правда!

— Оська, — вдруг сказал Ховрин. — Норик нашелся, да?

Ховрин давно все знал про исчезнувшего Оськиного друга. Но как он догадался сейчас?

— Ты будто сквозь стены видишь…

— Чего там видеть, если ты булькаешь от радости. Приводи его ко мне, познакомимся.

— Ховрин, в редакции есть книга Свода сигналов?

— М-м… не знаю. Посмотрю.

— Посмотри в ней, что значит двухбуквенный сигнал И Эн…

— Именно так? А не Эн И?

— Не-ет! Норик же был на Цепи сверху, надо мной!

— Но ты говорил, что он совсем желтенький, юнмаринка “Кэбек”…

— Это в прошлом году! А сейчас “Индиа”!

— А вы что, и сейчас туда собираетесь? Опять? Голову откручу!

— Да не собираемся мы! Просто… ну, посмотри, ладно?

— А если сигнал… какой-нибудь неподходящий?

— Тогда… лучше скажи, что не нашел книгу.

И Оська поскакал к дому. Летучий, бело-синий, как сигнальный флаг буквы N. Уроков на завтра была куча! Каникулы на носу, а задают на всю катушку!.. Норику хорошо: у них в Федерации уже каникулы, он прилетел сюда шестиклассником, а несчастный Оскар Чалка, все еще в пятом… Но даже эти мысли не испортили настроения.

Царапалось в глубине души другое. Он-то радуется, что Норик нашелся, а у того… Да, и у Норика радость, но за ней каждый миг тревога: “Мама…”

А что Оська мог сделать?

Оказалось, что мог…

Конечно, не одного Оськи была эта затея. Он там даже и не первую роль играл. Это Мамлюча достала катер. Вошла в сговор с каким-то дальним родственником, парнем лет двадцати. Тот, правда, сказал:

— Имейте в виду, в это дело я встревать не буду. К борту доставлю, а дальше вы сами. Там, где оружие, меня нет и нет…

А без оружия было не обойтись.

Оказалось, что Мамлюча и мальчишки в здешних подземельях откопали немало “всякого такого”. Отчистили, привели в порядок. Был даже пулемет с дырчатым кожухом на стволе и похожим на патефонный диск магазином.

И патронов хватало. Причем, они были не тусклые, не зеленые от старости, а новенькие. Как золоченые орехи. Оська при свете фонаря пересыпал их, ронял, и они падали ему на колени, как холодные гирьки…

Снарядили магазины. Мамлюча сунула в карман драных джинсов черные лимонки.

Оська выбрал себе немецкий автомат с длинным прямым рожком и пистолетной ручкой. Не тяжелый…

Трудных задач было много. Самая первая — проскочить на выходе из бухты боны заграждения. Надо было идти впритирку за каким-нибудь большим судном, тогда не заметят. Или примут за лоцманский катер…

Так и сделали. Оська плохо помнил, как выходили из бухты. За каким-то черным сухогрузом. Все сошло гладко. И вот они уже на внешнем рейде.

Ночь была темная и звездная. Моторы рокотали глухо, и даже здесь было слышно, как на берегу трещат ночные кузнечики. “Или звезды?” — подумал Оська. По горизонту мигали маяки и огни на плавучих буях. С веста шла пологая зыбь, катер то подымал нос, то плавно уходил им вниз. Оську стало слегка укачивать. Начало казаться даже, что это сон. Будто катер — не катер, а парусник, и у него под бушпритом фигура: летящий над волнами Даниэль с ключом… Или это был уже сам Оська?

Он тряхнул головой. Он был не под бушпритом, а на палубе катера, с автоматом под локтем. Встречная волна пошла сильнее, стали залетать брызги. Рядом в темноте дышали мальчишки. Чумазый Гошенька, “артист” Бориска, его растрепанный белобрысый друг Вовчик. И увешанный ольчиками рыжий Вертунчик. И еще несколько ребят, Оська их не знал.

А Норика не взяли. Даже ничего ему не сказали. Потому что, если сорвется — как он это вынесет? С его-то “порогом сердца”…

Мамлюча была в рубке, рядом с хозяином катера (кажется, его звали Максимом). Следила за курсом по шлюпочному компасу. Катер был просторный — человек двадцать могло поместиться. Корпус из гладкого пластика, обводы как у гоночного судна, моторы — два могучих “Беркута”. От такого не уйдет самый современный теплоход, не то что эта посудина “Согласие”.