— А сестра выздоровела?
— Да, она сейчас с ним, они живут вдвоем… Борис Петрович, получив диплом, рассудил весьма логично, хотя многие и осуждали его…
— Как же он рассудил?
— Николя! Я не понимаю твоего насмешливого тона!
— Тё-Таня, я серьезно! Мне интересно.
— Он решил, что если не смог помочь защитникам города, то обязан помогать тем, кто станет возвращать город к жизни. И приехал сюда, хотя и не сразу. Представь себе, он не изменил решения, даже когда его невеста отказалась ехать с ним. Сказала весьма циничные слова: «Дорогой, я не жена декабриста…»
— Дура…
— Николя!..
— Но ведь правда же!
— В любом случае не следует употреблять такие слова… А теперь Борис Петрович хлопочет об устройстве здесь настоящей больницы… Признаться, я ему завидую.
— Так за чем дело стало? — тут же вырвалось у Коли.
— Ты это о чем, шер ами?
— Ну, вы же тоже здесь… То есть мы… А доктору наверняка нужны помощники. И не какие-то синие от водки фельдшеры, а образованные, понимающие в медицине дамы…
— Не говори глупости!
— Какие? Вы же в самом деле всякие курсы кончали и очень образованная. К тому же еще не старая и симпатичной наружности…
— Николя!
— Что, Тё-Таня? — сказал он невинным голосом.
— Ты знаешь, что я всегда преклонялась перед авторитетом Николая Ивановича Пирогова…
Коля знал. Великий хирург и герой Севастополя был кумиром тетушки.
— …И не разделяла лишь одну его точку зрения — на воспитание. Когда он утверждал, что для приведения в чувство таких вот болтунов бывает полезно их знакомство с розгой… Теперь я понимаю, что Николай Иванович и здесь был прав.
— Тё-Таня вы мне это говорили тыщу раз!
— Именно говорила. А сейчас вижу, что пришло время не слов, а дела.
— Ну… хорошо, — отозвался он с дурашливой покорностью. Пусть… если это вам доставит удовольствие. Но потом не поедем в Ялту, ладно?
— Что-о?
— А что нам делать в Ялте? Там, говорят, деревня…
— А здесь руины! Не хватает, чтобы ты стал трущобным мальчишкой!
— Я поступлю юнгой на торговую шхуну. А вы будете работать в больнице и приносить пользу народу. Вы же всегда хотели…
— Ты несусветный болтун…
— Нет, я это… «сусветный», — с удовольствием сказал Коля, понимая, что заронил в душу тетушки первое зерно сомнения.
— Прими порошок и не смей сегодня вставать из постели.
— Тогда достаньте мне из чемодана Гоголя. «Вечера на хуторе…»
Доктор Орешников появился на следующий день близко к вечеру. Кажется, тетушка слегка нервничала, что его долго нет, хотя Коля был уже на ногах (и отчаянно скучал). Пришел доктор не один, а с полным круглощеким господином веселого нрава.
— Коля, я вижу, вы молодец! Татьяна Фаддеевна, позвольте представить Ивана Ювенальевича Брешковского, моего коллегу… — Оба поцеловали у тетушки руку. Борис Петрович продолжал: — Иван Ювенальевич сегодня, по счастью, оказался у меня в гостях. Вообще же он служит в Симферополе и весьма известен как специалист по лечению легочных заболеваний и курортному делу. Я попросил его осмотреть Колю, если с вашей стороны не будет возражений…
Тетушка, разумеется, не возражала. Наоборот!.. Хотя заметно было, что опасается: как бы доктор Брешковский не опроверг вчерашний добрый диагноз Бориса Ивановича.
Иван Ювенальевич не опроверг. После долгих прощупываний и прослушиваний он похлопал Колю по острым лопаткам и заявил, что «общее сложение хрупковато, но ничего такого внутри у пациента он не улавливает, и, видимо, это был временный недуг».
— Хотя, конечно же, в любом случае крымский климат для мальчика полезнее прибалтийского. Так что возвращаться вам, пожалуй, не резон…
Коля сунулся в разговор:
— А климат в Ялте отличается от здешнего, от севастопольского?
Тетушка быстро взглянула на него.
— Не сильно, — отозвался доктор Брешковский. — Есть специфические отличия, но они не существенны, если человек не очень болен.
— Спасибо, Иван Ювенальевич, — учтиво сказал Коля, а тетушка опять взглянула.
Потом она провожала докторов и, как и накануне, весьма задержалась при прощальной беседе. До ужина была она молчаливой и ушедшей в себя, а перед сном сказала:
— Видишь ли… то, что ты вчера высказал шутя… насчет здешней жизни…
— Я не шутя!
— То, что ты высказал шутя, сегодня Борис Петрович… предложил мне всерьез.
— Он сразу мне показался неглупым человеком…
— Николя!
— Знаю, знаю, вы о Пирогове!
— Ты можешь отнестись к нашей беседе серьезно?
— А зачем относиться! Я же вижу, что вы уже решили!
— Как я могу решить без тебя? В конце концов, именно ты — причина этого авантюрного переезда…
— Причина согласна!
— Подожди. Я хочу, чтобы ты понял меня… Раз мы оказались в Крыму, а ты… слава Богу, не столь уж нездоров… — она быстро перекрестилась, — надо, чтобы во всем случившемся был какой-то смысл. Может быть, это судьба привела меня в город, куда я стремилась двенадцать лет назад и где могила моего брата… — Татьяна Фаддеевна промокнула платочком глаза. — Мне кажется, мое место именно здесь…
— Конечно же!
— Но ты слишком поспешен и горяч. Я хочу, чтобы ты отнесся ответственно…
— Тё-Таня, я ответственно!.. Я вот что подумал. Мне ведь зимой придется ездить в симферопольскую гимназию, сдавать экзамены за полугодие. Отсюда дорога на Симферополь прямая, а у Ялты горные перевалы. Я слышал, что зимой они бывают перекрыты из-за снегопада.
— Ох… с твоим ученьем пока еще ничего не ясно…
Однако скоро прояснилось и с ученьем. С уезжающим в Симферополь Иваном Ювенальевичем Брешковским Татьяна Фаддеевна послала в гимназию письмо. В нем, излагая все обстоятельства, она просила директора и попечительский совет «зачислить экстерном» сироту, который является сыном участника прошлой военной кампании, умершего военного врача Федора Карловича Вестенбаума и племянником погибшего в Севастополе артиллерийского офицера Андрея Фаддеевича Весли. Необходимость экстернатного обучения объяснялась слабостью здоровья, при котором Николай Вестенбаум должен всегда находиться под наблюдением своей попечительницы и родственницы госпожи Лазуновой.
Ссылка на нездоровье после освидетельствования докторами Орешниковым и Брешковским выглядела не очень-то правдивой (и тетушка стыдливо морщилась). Но жизнерадостный Иван Ювенальевич объяснил, что это «всего лишь тактический ход, дабы гимназические крючкотворы не заупрямились». Да и не было другого выхода. Невозможно предположить, что Николай Вестенбаум согласился бы жить в Симферополе на квартире у чужих людей, чтобы ежедневно посещать уроки. Стоило ради такого дела приезжать в эти края!..
Для ответа указан был адрес Бориса Петровича Орешникова («для г-жи Лазуновой»), поскольку своего дома у Коли и тетушки еще не было.
Но вскоре появился и дом. Заботами того же Бориса Петровича. Он через служителей конторы узнал несколько мест, где хозяева сдавали жилье внаём. Остановились на домике вдовы Кондратьевой. Та запросила недорого, что при тетушкиной и Колиной пенсиях (которые следовало еще переадресовать) было весьма существенно.
Две недели ушло на обустройство (и это оказалось довольно увлекательным делом). Иногда ходили по городу — порой в поисках лавок и на рынок, порой просто так. Татьяна Фаддеевна смотрела на развалины с болезненной опаской, а Коля… он тоже с опаской (с затаённой), но и с любопытством, словно там, среди руин, жили тайны, ждущие от него, от Коли, разгадки. Впрочем, это было смутное ощущение — порой завораживающее, а порой с болезненным замиранием… Побывали на развалинах Четвертого бастиона, где храбро воевал граф Толстой, который написал про Севастополь знаменитые рассказы. Тетушка этим летом читала их Коле вслух (словно предвидела скорые события).
На бастионе Коля поднабрал еще пуль, осколков и «гудзиков». Татьяна Фаддеевна уже не спорила, только морщилась…
Иногда тетушка ходила в лечебницу, где вел прием доктор Орешников, помогала ему. Но пока чтоне часто. Для определения ее в официальную должность сестры милосердия требовался срок. Коля в отсутствие Тё-Тани скучал, делал заданные ею уроки или помогал Лизавете Марковне чистить овощи для обеда и ужина.
