— «Подавать»! Ну, как при дворе Людовика Четырнадцатого!.. Рано же еще.
— А она заранее спрашивает. А пока варит.
Лизавета Марковна готовила еду для Коли у себя, так оно проще.
— Скажи, что в два часа… А сама приходи снова, если хочешь. Мы тут про всякие интересные дела говорим.
Это он так сказал, из вежливости. Иначе получилось бы, что выставляет Сашу, как кухарку. А она неожиданно обрадовалась:
— Хотите, я карты принесу? Можно будет поиграть как-нибудь…
— Тащи, — грубовато от неловкости согласился Коля.
Когда Саша ушла, Женя спросил:
— А тебе позволяют играть в карты?
— Конечно. А что такого? Мы с тетей Таней по вечерам иногда играем в подкидного.
— А мне сестра не велит. Лена… Говорит, что карты людей губят.
— Ну, так это если на деньги играют, как в «Пиковой даме» у Пушкина. А в «дураке» что опасного…
— Я про пиковую даму не читал, — вздохнул Женя. — У нас дома сказки Пушкина есть и стихи, а повестей его нет и достать негде… Но мне Лена рассказывала…
— У нас тоже нет. В Петербурге эта книга была, да все ведь не повезешь в такую даль… У Фрола есть толстенные «Сочинения Александра Пушкина», ему давно еще подарил их квартирант, инженер… Фрол больше всего «Дубровского» любит, вспоминает его то и дело.
Женя сказал, что про Дубровского ему тоже рассказывала Лена.
Пришла Саша с растрепанной карточной колодой. Сыграли в «дурака», но втроем было неудобно, лучше, когда парами. Саша спросила, знают ли мальчики игру в «Пьяного шкипера». Те не знали. Игра оказалась простая, но забавная. Когда прозеваешь карту — обязательно смех. А проигравшего следует щелкать оставшимися в колоде картами по носу. Хорошо, если осталось немного, а когда колода почти полная — ой-ей-ей…
Так, веселясь и потирая носы, не заметили, как возникла Лизавета Марковна:
— Ишь, да вас двое соколиков. Ну, идите на кухню, усаживайтесь…
— И Саша!
Саша за столом вела себя чересчур чинно, оттопыривала мизинец, когда держала ложку. Но в общем-то не очень стеснялась.
После обеда Женя сказал, что пора домой. И, по правде говоря, это было хорошо, потому что засветло. А то ведь одного не отпустишь, а провожать в сумерках — сами понимаете…
Проводили его вдвоем с Сашей. Не до дома, а только до горжи Седьмого бастиона, под которой шумел рынок. Оттуда Женя резво ускакал вниз по лестнице, махая на прощанье мятой заячьей шапкой.
Дома Коля поспешно сел за уроки. Тё-Таня в этих вопросах была строга. И это не зря: с гимназистов-экстернов на экзаменах спрос не шуточный.
С задачками Коля разделался быстро, а вот греческий… В прогимназии этот предмет изучали еле-еле, а тут ведь спросят. И кто это придумал мучить людей скучнейшими строфами из «Гомера»? Будто мало для этого латыни!..
Пришла Татьяна Фаддеевна и осталась весьма недовольна Колиным пересказом греческого текста.
— Неужели за целый день нельзя было приготовить как следует!
— У меня от этих переводов уже голова пухнет.
— Вот провалишься, будешь знать…
Коля сцепил на левой руке два пальца и мысленно плюнул через плечо.
— Я завтра выучу.
— И, пожалуйста, помни, что учишь не для меня, а для себя.
— Ну, помню я, помню… О, Господи…
— Все-таки Николай Иванович Пирогов был прав, — вздохнула Татьяна Фаддеевна и пошла к Лизавете Марковне договариваться насчет ужина. И жаловаться на непутевого племянника.
А Коля сел опять к столу и открыл тетрадь. Он ведь обещал себе, что будет регулярно вести «жизненный журнал». Однако много писать не хотелось. Коля решил, что достаточно нескольких слов, чтобы потом он смог вспомнить в подробностях все прошедшие дни, все интересные случаи и разговоры.
Вот как читалась его первая запись:
«Переписал стихи. Женя. „Македонец“ и л-т Новосильцев. Что с ним стало? Английское золото. „Курган“ — это „Македонец“? Пьяный шкипер. Зачем учить греч. яз.? Нахлобучка (не сильная). Пора спать».
Следующие записи отличались той же лаконичностью. Например:
«Никакого разбойника не было. Длинная дорога. Револьвер и сабля. Скучный Симферополь. Экзамены вовсе не страшные. Г-н Раздольский. Жизнь за царя».
Экзамены и правда оказались не страшными. Может быть, оттого, что первым был французский. Коле вместе с тремя другими экстернами предложили сесть за парты в гулком пустом классе, и худой моложавый преподаватель с русыми всклокоченными бакенбардами и в маленьком хрустальном пенсне весело разразился длинной французской фразой. Смысл ее был тот, что нужен смельчак, который пойдет отвечать первым, и что смелость в начале дела — половина успеха. Пока трое Колиных «товарищей по несчастью» ежились за партами, пытаясь переварить сказанное, он (была — не была!) вскинул руку.
Испытание свелось к нескольким вопросам по неправильным глаголам и короткой живой беседе на тему погоды и Колиных впечатлений о губернском городе. Коля отвечал не сбиваясь. О погоде отозвался так, как она того заслуживала, а про город сказал, что видел его пока что мало и что по сравнению с разрушенным Севастополем центр губернии выглядит почти как столица, однако производит холодноватое впечатление; возможно, летом, в зелени, город выглядит уютнее.
— Весьма, весьма недурно, — подвел итог преподаватель и вписал в ведомость аккуратную пятерку. — Желаю вам, молодой человек, тех же успехов и в остальных предметах…
Тогда Коля набрался храбрости и сказал уже по-русски:
— Простите, пожалуйста. Могу я спросить?.. Правда ли, что ваша фамилия Раздольский?
— Точно так-с. Раздольский Иван Павлович. А в чем дело-с?
Коля, чувствуя спиной любопытные взгляды троих, опять перешел на французский:
— Месяц назад в газете были стихи месье Дюпона. Значит, это вы их перевели?
— О… да! Вы их читали?
— Я их даже в свою тетрадь переписал!
— Гм… значит, вы находите их… не совсем слабыми?
— Что вы, Иван Павлович! Они… такие… сразу запоминаются… — Это он опять по-русски. И вполне искренне. Можно было не бояться, что слова его учитель примет за лесть, ведь пятерка-то была поставлена раньше.
Раздольский с явным удовольствием на лице покивал:
— Весьма, весьма польщен… Рад был познакомиться… господин Вестенбаум. Думаю, мы еще не раз встретимся к общему удовольствию…
В тот же день после обеда Коля сдал латынь. Он ее вовсе не боялся. Для человека, знающего французский, латынь — предмет несложный.
Задачки по математике оказались пустяковыми, в прогимназии он решал посложнее. Труднее оказалась диктовка. Эта вечная проблема всех гимназистов: где писать букву «е», а где «ять». Но и здесь Коля справился без ошибок. Спасибо доктору Орешникову, он незадолго до экзаменов дал Коле мудрый совет:
— Вы ведь не раз читали-перечитывали Гоголя, «Вечера на хуторе». Помните, там изрядное количество малороссийских слов. Таких, что по-русски говорятся со звуком «е», а по-украински с «и». «Дивчина», «мисто», «дид», «бис»… Так вот, запомните: где украинское «и», там русское «ять»…
Коля запомнил, и это очень даже пригодилось. Жаль только, что пропустил в диктовке запятую и потому получил четверку.
Испытание по географии, истории и основам естественных наук ограничилось общим собеседованием с несколькими учителями в актовом зале. Видимо, прежние успехи третьеклассника Николая Вестенбаума были уже известны преподавателям, и его отпустили с миром после двух-трех пустяковых вопросов.
Наступил день грозного «греческого» экзамена. Коля накануне чуть не до полуночи сидел у лампы в холодном и неуютном гостиничном номере, сотый раз листая истрепанную хрестоматию с текстами древней Эллады. Наконец Тё-Таня отобрала книгу и погнала племянника в постель:
— Поздно цепляться за соломинку. Лучше выспись как следует. И… будь что будет.
Утром выяснилось, что ничего не «будет». Экзамен получился самым легким из всех. Оказалось, что греческий язык в этой гимназии вообще не обязательный предмет (или «почти не обязательный»). Наверно, потому, что некому его здесь было преподавать по-настоящему. (Вот тебе и классическая гимназия!) Коля быстро почуял, что седенький, часто зевающий преподаватель знает положенные по программе переводы не многим лучше, чем он сам. Обрел уверенность и вскоре ушел с заслуженной четверкой (сам не понял, почему не с пятеркой, да ладно, все равно — счастье!).
