Однако шевельнуться было страшно. Может, лучше замереть? Голышом не побежишь, а пока одеваешься, кто-нибудь обязательно схватит за бока… К тому же, если шевельнешься, от разжижающего страха может случиться совсем нехорошее дело. Конечно, в банной сырости это незаметно, однако как потом вспоминать такое?..
Маркелыч шумно возник на пороге с глиняным кувшином в руках.
— Вот, попробуй-ка, что за квасок Настенька готовит! Как глотнешь — разом будто все атаки отбил. Полный отдых душе и телу.
Коля торопливо глотнул. Квас и правда был замечательный. В меру прохладный, пахучий, шипучий, разбежавшийся по жилам пушистыми щекочущими шариками… А Маркелыч был… вовсе ни какой не злодей! Наоборот, замечательный Марелыч! Потому что вернулся так быстро! А про Колины страхи он, конечно же, и не догадывался. И чтобы не догадался впредь, Коля глотнул еще и бодро сказал:
— Спасибо! Маркелыч, а на тендере «Курган», на котором вы ходили, есть трюмник?
— Да кто же его знает? Не встречал. Они же не всегда на людях показываются. Да скорее всего, что и нет. Который прежде был, ушел небось за матросами, когда оставили тендер в Синекаменной бухте. А новый так и не завелся…
— Значит, «Курган» — это правда «Македонец»?! — подскочил Коля. Даже про страхи позабыл.
— Федос говорит, что так. Будто бы, когда он его купил, можно было разобрать краску прежнего названия…
— А зачем он дал ему другое имя?
— Ну, решил, видать, что негоже гвозди да табак возить на славном «Македонце». Обидно, мол, для геройского судна. И получится, что вроде как к чужой славе примазываешься… Но возможно, что и врет старик. Он такой, любит поболтать да туману напустить. Может, нарочно выдает кораблик за «Македонца», чтобы найти покупателя. «Македонец»-то был ходок не в пример другим тендерам да шхунам…
— А разве Макеев хочет его продать?
— Хочет. Старый стал, не управляется… И цену, надо сказать, просит по нашим временам пустяковую, да вот что-то никто и такую не дает… Иногда сижу да мечтаю: подкопить бы деньжат да купить этот «Курган». Ходил бы куда хотел, по всему Черному морю, сам себе хозяин, волны да ветер, другой жизни не надо… — Маркелыч засмеялся. — А вашу команду взял бы в матросы. Я гляжу, вы народ дружный…
— А много ли надо денег?
— Э, да чего говорить. Вроде и не много, да нам с Настенькой столько сроду не иметь…
Коля подумал.
— Маркелыч, а вы слышали, будто лейтенант Новосильцев английское золото нашел?
— Были про то всякие разговоры. Я их еще мальчишкой слышал, в конце осады. Чего только не болтают языками. Однако Новосильцев, он офицер был в полном смысле. Хоть и сказывали, что сгоряча мог матросу вмазать по уху, но насчет честности тут дело железное. Кабы что нашел, отдал бы в казну до последней денежки.
— А если не успел? Или не смог взять с собой? Вдруг какой-нибудь золотой запас спрятан на «Кургане»? Может быть, в трюме есть тайник!
Маркелыч взъерошил Коле мокрые волосы.
— Если бы и был тайник, Федос его давно бы разнюхал, еще при ремонте, он мужик дотошный. И к тому же какое золото там ни отыщись, оно все равно не наше с Настенькой, а того, чье судно. Вот кабы купить, а потом найти… А на что купишь-то? Видишь, какое получается кольцо… Ну, давай-ка собираться. Пойдем, а баньку слегка остудим. Не ночевать же Ерофею на холодном дворе…
Поздно вечером, в постели, Коле казалось, что он весь пропитан горячим березовым воздухом. А свежие рубашка и постель были прохладными, ласковыми, словно он лежал внутри летнего облака. От кашля не осталось и следа, дыши хоть во всю мощь. Но Коля дышал потихоньку. И думал.
Он думал о том, что и правда было бы замечательно, если бы Маркелыч стал хозяином тендера. Ну, в матросы мальчишек он всерьез не принял бы, конечно, однако взять в плавание разок-другой согласился бы. Потому что Маркелыч, он чем хорош? Вроде бы и взрослый дядька, а в то же время иногда совсем как мальчишка. Дурачится с ребятами, болтает по-свойски, рассказывает всякие веселые истории про свою прежнюю службу. Настенька порой только головой качает: «Ну, чисто дитя малое, одни игрушки на уме». Но не сердится… Может, Маркелыч научил бы Колю и его приятелей кое-каким парусным хитростям. Это ли была бы не радость!..
А ежели в самом деле пробраться на «Курган» да пошарить в трюме? Тендер стоит недалеко, в Артиллерийской бухте, никто его не караулит. Сам Федос Макеев живет в домике на Бутаковском спуске, а денег на сторожа у него, конечно, нет.
А где может быть тайник?
Коля представил внутренность трюма — длинные стрингера и выгнутые шпангоуты, вроде как на модели в школьной мастерской. Там легко спрятать все, что хочешь. Под любым флор-тимберсом, под плоским настилом кильсона, в пустоте между стрингером и обшивкой. Особенно, если не совать кубышку с золотом просто так, а выдолбить в дереве специальное гнездо…
Коле и впрямь уже стало казаться, что клад обязательно там. Надо только сговорить ребят на поиски. И глядишь, в самом деле можно будет купить тендер для Маркелыча…
Маркелыч говорит: «Золото не наше». Ну и не Макеева же! Он его не покупал! Оно английское. И, значит, сейчас трофейное. А трофей — он того, кто его добудет!
Коле ясно представилось, как они вшестером: он, Женя, Фрол, Макарка, Ибрагимка и Федюня (малыша Савушку лучше не брать), — ушибаясь о ребра корабельного набора, пробираются в носовую узкость, где форштевень и киль соединяются большущей треугольной кницей под названием «кноп». В кнопе наверняка выдолблена глубокая выемка. И незаметно прикрыта тонкой досочкой. Оторвешь ее, а там парусиновый сверток или глиняная посудина… Скорей открыть — и звонкий блеск монет рассыплет по трюму в свете фонаря золотые блики…
Это были уже не просто мечты, а, наверно, сон. Или почти сон. Слишком уж отчетливо виделись деревянные сплетения корабельного каркаса и ясно слышалось таинственное сопение ребят… И вдруг:
— Да ничего там нет, дурни окаянные! Зря только пыхтите тут, никакого от вас покоя! — Это из-за толстого основания мачты высунулась большущая кудлатая голова с растрепанной, как веник, головой. Трюмник!..
Наяву они, конечно, пришли бы в себя только на берегу, далеко от пристани. А сейчас… Коля понял, что сидит в постели и дышит, как после отчаянного бега.
Где он? Ох, слава Богу, дома. Здесь-то уж, конечно, никаких трюмников нет. Хотя… кто их знает… В комнате полутемно. У образа Николая Угодника горит лампадка, да в окно светит круглая, как масленичный блин, луна (наверно, потому, что и вправду скоро Масленица)…
Коля опасливо повертел головой. Нет, здесь все в порядке. Это его комната, его привычные вещи. Даже полумрак — тоже его, привычный. К тому же в соседней комнате виден через щель прикрытой двери свет и слышен шелест книги — Тё-Таня еще не легла. Под этой крышей ничего сейчас Коле не грозит.
Да, а там, в трюме?
А на улицах, в развалинах, на пустырях?
А вообще в жизни?
Коля старательно вздохнул, попытался разозлиться на себя и стал размышлять разумно.
Конечно, никаких трюмников на свете нет. И призраков нет. И всяких смутных опасностей, которые иногда грозят непонятно чем, не существует тоже. Есть риск провалиться на экзаменах, заболеть, наткнуться на разбойников, лишиться (не дай Бог!) Тё-Тани или попасть в разные другие беды. Но этот риск, по правде говоря, совсем невелик. Самая реальная опасность — это наткнуться на невзорвавшуюся бомбу. На спящую бомбу. Нечаянно ударить ее или поднять и уронить. Но вот этот страх у Коли был как раз самым маленьким. Когда он повторял в уме стихи Шарля Дюпона, они с каждым разом казались ему все менее страшными и все более светлыми. С этакой спокойной печалью. «Давно закончилась осада. В приморском воздухе теплынь. У крепостного палисада седеет древняя полынь…» А рассуждения о бомбе, которая ждет поэта… Это просто боязнь, что откроются старые раны или каким-то другим способом аукнется давняя война.
А для него-то, для Николая Вестенбаума, как она может аукнуться? Он никогда не воевал, он ни в чем не виноват ни перед этим городом, ни перед теми, кто его защищал и осаждал. Наоборот, он хочет, чтобы город скорее вырастал из руин, делался радостным, живым, шумным (как предвещал в легенде белый всадник!) Чтобы все больше судов приходили в его бухты. Чтобы все больше ребят (веселых и дружелюбных) играли на заросших бастионах. Чтобы здесь появлялись школы и гимназии и не надо было таскаться по сырой рыжей степи в губернский Симферополь. Коля часто представлял себе такой город и заранее любил его. Но он любил его и нынешний. Несмотря на запустение, малолюдность и развалины. Несмотря на свои страхи.
