И Коля оказался в этом сумраке.

Нет, кромешной тьмы, конечно, не было. Смутно светились побеленные изгороди. Даже разбитые, пустые дома отражали остатки рассеянного света, потому что сложены были из белого инкерманского камня. В отдалении светились два желтых окошка. В небе разгорались звезды. Да много ли проку от этих окошек и звезд!

Все страхи сразу ожили в душе у Коли. И каждый шаг он теперь делал с усилием, как среди черной душной ваты. А потом остановился совсем — укрылся в нише глубокой, прорезанной в ракушечнике калитки. Потому что впереди, там где окна, мелькнули невысокие тени. Может быть здешние псы, а может быть… Если собаки, то ладно. Он добродушные, а некоторые даже и знакомые. Но от собак бывает хоть какой-то шум, а тени скользнули беззвучно.

Может, трюмники?

«А что они тебе сделают? — попытался образумить себя Коля. — Они же безобидные и к людям относятся по хорошему!» Но сердце ухало как припадочное. Оно боялось не какого-то определенного зла, а замирало перед неведомым…

Калитка, в которую Коля вжимался спиной, была целая. Но двор за ней — заброшенный, и дом в нем — пустой, с проваленной крышей. И в той заброшенности тоже мог бродить кто-то… Эта мысль как бы толкнула Колю в спину. Он на цыпочках побежал через кремнистую дорогу, зацепился сапожком за камень, упал, расшиб колено, расцарапал ладони, вскочил и спрятался у другого забора. Но забор был светлый, и, разумеется, Коля был виден на нем всем ночным существам, которые водились здесь…

Презирая и ненавидя себя, Коля свернул узкому каменному трапу, чтобы оказаться ниже по склону. Там тянулась Ростиславская улица, где большинство домов были обитаемы и можно было встретить не трюмников, не духов, а настоящих людей.

Нет, людей не оказалось и здесь, но окошки светились во многих местах, и сердце стало колотиться послабее. Правда и по этому пути Коля шел с великой опаской, часто замирал у калиток. Но все же приближался к своему Косому переулку. Скоро повезло — подбежал из темноты знакомый кудлатый пес Нагель. Сперва напугал, потом обрадовал. Коля ухватил Нагеля за густую шерсть загривка и с таким вот безбоязненным спутником добрался наконец до своей калитки.

— Наконец-то!.. Силы небесные, на кого ты похож! Где ты был?!

Вот ведь одно невезенье за другим: Тё-Таня уже дома!

— Я гулял…

— Я понимаю, что не уроки учил! Где ты гулял и почему до такого времени?

— В войну играли. Потом Женю проводил… Я разве виноват, что солнце садится в одну минуту? — сказал Коля тетушке. А себе мстительно добавил: «Вот тебе твоя дурацкая трусость. Сейчас расплачивайся…» И почуял, что расплата, кажется, и правда не за горами. Потому что Татьяна Фаддеевна смотрела странно. Очень странно.

— Значит, виновато солнце?

— Ну… не только. Я тоже виноват… — На всякий случай он решил не ершиться (к тому же ведь и вправду виноват). — Тё-Таня, я впредь буду внимательней следить за временем…

— Полагаю, ты станешь очень внимательным… после того примерного наказания, которое получишь сегодня. Потому что у меня кончилось последнее терпение.

У Коли охнуло под сердцем. Или под печенкой, не разберешь. «Вот оно… Достукался». И главное, не было ни сил, ни слов для противодействия. Только все более, как тяжелая жидкость, наливалась в него виноватость. «Так тебе и надо!.. Может, хоть это выбьет из тебя наконец всю твою трусость!»

— Ты слышал, что я сказала?

— Да, — грустно отозвался он. И попытался спрятать обмирание за последней капелькой юмора: — Вы, верно, опять про метод Пирогова?

— К сожалению, нет. Я поняла, что у меня не поднимется рука… Я просила научить тебя уму-разуму Бориса Петровича, но он почему-то отказался…

— Ну и правильно! — вскинулся Коля. — Разве он имеет право? Он же все-таки не родственник!

— Что значит «все-таки»?!

— Ну… то и значит. А как же вы собираетесь… учить меня уму-разуму?

— Как скверного и упрямого мальчишку, которого, к сожалению, некому выдрать! Ты будешь два часа стоять в углу! На коленях!.. — Видимо, тетушка совсем недавно придумала этот метод воспитания и теперь вдохновлялась на ходу. Добавляла подробности: — Да! И не просто так, а на сухом горохе. Голыми коленями… Как ленивый и непослушный деревенский школьник.

Это был все-таки не «метод Пирогова»! В облегченной Колиной душе опять шевельнулась искорка смеха.

— У нас же нет гороха.

— Есть у Лизаветы Марковны. Ты пойдешь к ней и попросишь две горсти. И скажешь, зачем. Пусть она и Саша знают, чего ты добился своим поведением.

Этого еще не хватало! Вот стыд-то!

— Тё-Таня! Лучше уж не на горохе! Лучше… вот на этом! — Коля полез в карман когда-то новеньких, а теперь уже обтрепанных штанов (они уже не застегивались под коленками, потому что «гудзики» отлетали, сколько тетушка ни пришивала). Нащупал горстку пуль — круглых и «минек». Протянул на ладони.

Татьяна Фаддеевна возвела брови.

— Разве это лучше, чем горох?

— Ничуть не лучше, даже больнее. Но зато… как-то достойнее. Будто расстрел вместо повешенья…

У тетушки дрогнули губы. Она зажала поехавшую улыбку и отвернулась.

— Ты… совершенно несносное создание… На сегодня ты лишаешься ужина! Умывайся и немедленно марш в постель. Никакого чтения, никаких игр. Саше я скажу, чтобы не приходила. Будешь лежать и размышлять о том, как исправиться…

— Но еще же только девятый час!

— Предпочитаешь стояние в углу?

Коля засопел и стал стягивать сапожки.

— Что у тебя с чулками? Почему опять дыры на пятках?

— Я, что ли, нарочно их дырявлю? Если хотите, могу босиком гулять. Многие уже так гуляют…

— Твоя деградация идет с нарастающей скоростью, — скорбно сообщила Татьяна Фаддеевна. Известно тебе, что такое деградация?

— Известно… — буркнул Коля. — Воды-то хотя бы можно попить?

— Можно. И немедленно стели постель. А я ухожу к и вернусь после полуночи.

— Надеюсь, доктор проводит? — дернуло за язык Колю.

— Ты глупый мальчишка! Я иду к Лизавете Марковне. Она хочет научить меня новому сложному пасьянсу. Вернее, гаданию… А ты… надеюсь, для человека, который болтается в темноте по улицам, не будет казаться страшным провести вечер одному в собственном доме?

— Ни в малейшей степени, — тем же тоном отозвался Коля. После уличных страхов собственный дом ему и в самом деле казался безопасным. Так что напрасно тетушка думает, будто одиночество станет для него дополнительным наказанием.

Когда он лег, Татьяна Фаддеевна задула на столе лампу.

— Оставить в моей комнате свет?

— Как хотите, — самым безразличным тоном отозвался Коля.

Она оставила. И ушла, сухо сказав «покойной ночи». Щелкнул на двери внутренний замок новейшей английской конструкции. Коля натянул до носа одеяло и стал смотреть в потолок. И думать о всем случившемся.

Что же все-таки делать-то?

Почему он такой трус?

Так невозможно жить дальше. Уже и мальчишки догадываются и, скорее всего, знает про его страхи и Саша. Сколько же можно так существовать? До старости, что ли?.. А как вылечиться?

В глубине души Коля даже сожалел, что тетушка не решилась, а доктор отказался применить крайние меры. Может быть полноценная вздрючка выбила бы из него всю недостойную мужчины боязливость? В конце концов, не зря же придуманы наказания… И ведь именно из-за своего дурацкого страха оно слишком поздно пришел домой!

«Сейчас ты получишь то, что заслужил», — мрачно пообещал себе Коля. Встал с постели. В углу под горящей лампадкой разложил на половицах пули — близко друг другу, двумя аккуратными блинчиками, под оба колена.

«Будешь стоять два часа!»

Он опустился коленями на пули, поддернув ночную рубашку… О-о-ой! Какие там два часа! И двух минут не выдержишь! Лучше бы уж прут, им хоть быстро… Свинцовые зубы безжалостно вгрызлись в коленные чашечки. «Стой, негодяй! Сам виноват!..» Но терпеть не было сил. Коля вскочил. Впившиеся в кожу пули отвалились и застучали об пол. В глазах стало сыро… И сделалось вдруг очень стыдно. Потому что увидел себя как бы со стороны. Съеженного, в рубахе до щиколоток, изъеденного, как морским червем, страхами всех сортов и размеров… До чего же это глупо! Разве стоянием на коленях изменишь свой характер? И битьем не изменишь…