В глубине массивного позолоченного кресла, обитого пурпурным бархатом, сидел маленький, почти незаметный человечек в красной сутане кардинала. Его руки, сухие, словно птичьи лапки, отточенными за долгие годы движениями быстро перебирали четки. Лицо кардинала Винченце, тоже очень сухое, маленькое, все в мелких морщинках, лишенное какого-либо выражения, было отрешенно и пусто, и лишь нервозное мелькание черных полированных шариков указывало на то, что хозяин огромного кабинета чем-то серьезно взволнован.

Чуть поодаль на простом деревянном табурете в позе смиренной и выжидательной сидел еще один человек. Мелкий, невзрачный, с припухлыми серыми щечками, он казался еще более затертым, чем то скромное монашеское одеяние, в которое был облачен. И преданно слезящиеся глаза его, и чуть виновато приподнятые плечи, да и вся поза выражали исключительное почтение, будто указывая, что чин у посетителя небольшой и пришел он сюда не иначе как с какой-нибудь мелкой просьбою, на исполнение которой в общем-то не надеется. Но как поразился бы непосвященный, узнав, что на самом деле скрывается за этим кротким и смиренным взором. Брат Антоний, так робко ютившийся на табурете, при случае мог конкурировать и с гремучей змеей — настолько коварен и безжалостен он был. Жесткий и злопамятный, он лгал виртуозно, предавал легко. Его не без основания опасались не только братья-монахи, но и иерархи. Каждый, кто хоть раз сталкивался с братом Антонием, надолго запоминал этот тихий, сладкий, тянущийся, словно хвост гадюки, голос и желтоватые маленькие злые глазки. Он никому ничего не прощал, а месть его была так же неизбежна, как и наступление ночи. Хитрый, пронырливый, он не знал ни дружбы, ни жалости, злобной дерзостью своих поступков приводя в замешательство даже своего непосредственного патрона, кардинала Винченце, которого в принципе удивить какой-либо пакостью было не просто.

Но сегодня брат Антоний пребывал в весьма приподнятом настроении, о чем свидетельствовало легкое подрагивание подбородка и, против обыкновения, блестящие глаза.

— ...Ваше преосвященство, наш новый папа, да продлит Господь его дни, человек немолодой. Грустно об этом говорить, но путь его земного паломничества скорее всего не будет столь же долгим, как путь его предшественника. — Монах молитвенно сложил руки, возвел очи горе и с чувством выдохнул: — Святой, святой был человек!

Его патрон тоже на секунду обратил взор к небу:

— Воистину так... Но к чему весь этот разговор? Да, Бенедикт XVI не молод, так что с того?

— У него должен быть преемник.

Кардинал Винченце на секунду остановил бег четок. Лицо стало строгим.

— Разумеется, у него будет приемник. И что?

Брат Антоний тотчас расплылся в сладчайшей улыбке. Удивительно, но его угодливость выглядела еще более отвратительно, чем его злоба.

— А то, что вряд ли конклав сможет выбрать более достойного преемника, чем вы, ваше преосвященство...

Кардинал Винченце лишь горько рассмеялся:

— Ты шутишь, наверное... Я для этого слишком молод. Я чуть ли не самый молодой из всех кардиналов.

Монах улыбнулся еще слаще, еще шире.

— Нет, нет, ваше преосвященство, не говорите так! Лучше взгляните на эту проблему в ином ракурсе. Когда наступит скорбный час и настанет очередь нового папы предстать перед Создателем, то, боюсь, еще свежи будут воспоминания и о его предшественнике... И тогда злопыхатели скажут: святая римская церковь переживает кризис, она напоминает СССР перед своим распадом, когда руководителей страны хоронили так часто, что впору было приобретать абонемент на эти мероприятия. Зачем же нам такие аналогии?

Хозяин кабинета тихонько вздохнул, как бы выражая пассивное согласие.

— Допустим, в твоих словах есть рациональное зерно. Но ты же знаешь наши правила.

— Правила! — Монах вскинул короткие ручонки. — Разве этот мир вечен и неизменен? Нет. Неизменной остается только наша вера. Но вот правила... — Лысоватая голова качнулась из стороны в сторону. — Правила меняются. Признайте это, ваше преосвященство.

— Допустим, меняются. И что с того? Я все равно не вижу ни одной причины, по которой конклав склонился бы в мою сторону.

— А я вижу.

— Например?

— Во-первых, следующий папа обязательно должен быть итальянцем.

— Почему?

— Дабы избежать ненужного соперничества между странами и континентами. Выборы начинают приобретать политический характер: вместе с папской тиарой в глазах обывателя та или иная часть света получает и некие привилегии. Святая церковь рискует потерять часть своей паствы. Италия же — родина пап, и с этим никто не станет спорить.

Видя, что его слова произвели впечатление, брат Антоний придвинулся ближе и чуть усилил нажим:

— Вчера поздно вечером я узнал, что ваш главный недруг, кардинал Молино, этот интриган, которого Господь создал не иначе как в наказание всем истинным христианам, так вот, этот проныра заявил своей любовнице...

— У Молино есть любовница? — изумился кардинал Винченце.

— Разумеется. — Монах, казалось, был удивлен вопросом своего патрона. — Как вы могли этого не знать?

— Я занят делами более важными, — ответил кардинал и тут же спросил: — И ты сможешь получить доказательства?

— Они уже у меня. И ждут своего часа, монсеньер. — Брат Антоний почтительно склонил голову.

Кардинал Винченце удовлетворенно кивнул — лучше помощника и впрямь не сыскать.

— И что же Молино?

— Так вот, Молино утверждает, будто обладает достоверной информацией о том, что следующий папа — а выборы его, увы, не за горами — непременно будет итальянцем и как можно более молодого возраста. Однако, чтобы заполучить святой престол, ему потребуется...

Подавшись вперед, кардинал вытянул сухую шею.

— ...сотворить чудо.

Кардинал Винченце недоуменно приподнял брови, ему показалось, что он ослышался.

— ...Да-да. Общественности должен предстать образ нового Спасителя — Христа XXI века — молодого, энергичного, с безупречной репутацией и, разумеется, сверхъестественными способностями. Это должна быть харизматическая личность, способная повести за собой народы, невзирая на различия между конфессиями, а для этого весь христианский мир следует объединить.

Кардинал разочарованно откинулся назад:

— Понятно. Я знаю, откуда ветер дует. — Он досадливо отмахнулся. — И не слишком-то в это верю.

— А вот Молино верит.

— Потому что он болван.

— Зато вы умны, ваше преосвященство. — Монах почтительно склонился.

— Спасибо, мой друг. Только что с того?

— Явите миру чудо, и люди пойдут за вами.

Кардинал окинул своего помощника уничижающим взглядом:

— Если бы ты не служил мне верой и правдой столько лет, я бы выгнал тебя взашей. Нашел время шутить!

— Но, ваше преосвященство. — Брат Антоний принял обиженный вид. — Я вовсе не шучу. В самое ближайшее время вам следует сотворить чудо или это сделает кто-то другой. Конкуренция слишком велика.

После этих слов кардинал Винченце как-то весь съежился, казалось, еще чуть-чуть, и он совсем исчезнет в глубине своего огромного кресла.

— И у тебя есть идея? — проскрипел он из своей щели.

Дряблый подбородок монаха предательски задрожал, выдавая торжество.

— Так, есть одна, — с деланным равнодушием ответил он. — Хотя, сказать откровенно, годится эта идея лишь на крайний случай.

— Я уже понял. — Кардинал возобновил бег четок. — Можешь считать, что этот крайний случай настал, говори.

Брат Антоний бочком поднялся с табурета и, чуть прихрамывая, приблизился к креслу патрона.

— Нужно быть абсолютно уверенными, что нас никто не подслушивает... — прошептал он, выразительно указывая глазами на парчовый полог за креслом кардинала. Хозяин кабинета состроил ироническую гримасу. Нет, не то чтобы он уж совсем не принимал своего помощника всерьез, просто цена вопроса была огромна, казалось невероятным, что хоть кто-нибудь на земле способен ее решить.