— Вот как? И о каком же?

— Двадцать два года назад, ночью, при ограблении музея был убит мой дедушка.

Стас все еще смотрел недоверчиво:

— Ну и что с того?..

Девушка вспыхнула:

— Что с того, что убили моего деда?

— О, Господи, конечно, нет... Я не понимаю, зачем твоему отцу понадобилось убивать своего тестя, да еще в музее? Дед там сторожем работал?

— Директором.

— А что тогда он в музее ночью делал?

— Кто-то бросил ему в окно камень с запиской, мол, в замок проникли грабители. Дедушка сразу же оделся и поехал выяснять, в чем дело.

— Чушь какая-то. Зачем кидаться в окно камнями? Что, телефонов не было? И зачем твоему отцу ночью лезть в этот замок?

— Потому что там когда-то жили его предки.

Стас присвистнул:

— Черт побери... Значит, твой дед был директором музея в замке Гедиминов?

Рогнеда резко вскинула голову:

— Откуда ты это знаешь?

— Что?

— Я спрашиваю, откуда ты знаешь, чей был замок?

На красивом лице отразилась растерянность:

— Ты меня не поняла... В принципе... — Он обезоруживающе улыбнулся. — Да я просто больше в Литве никаких других родов не знаю. — И тут же переспросил: — А что, твой отец принадлежал к какому-то другому роду? Тогда извини, я в истории не очень силен.

— В Литве было много знатных родов, — сухо обронила Рогнеда. — С чего ты вообще взял, что мой отец принадлежал к знати?

Стас хмыкнул.

— Что-то давно я среди крестьян Рогволдов не встречал. Да еще владеющих замками.

— Ну, допустим, замок принадлежал не самому отцу, а его деду...

— Горжусь знакомством с тобой. — Стас с жаром начал трясти руку девушки. — Рад, княгиня, очень рад.

— Хватит дурака валять. — Бледные щеки слегка порозовели. — Ко мне это вообще не имеет никакого отношения. Лучше скажи, что с этим письмом делать?

— А что делать? Порвать, и вся недолга...

— Как это — порвать? Ты что... Мама его не просто так написала. Она явно хотела это письмо отправить.

— Но ведь не отправила же.

— Ей помешала болезнь.

— Ерунда. Она могла попросить тебя.

— Попросить меня отправить письмо в Интерпол?!

— А что такого?

— Ничего. — Рона пожала плечами. — Кроме того, что я бы обязательно спросила о его содержании.

— Какая ты любопытная! Она ведь могла и не ответить.

— У нас не было тайн друг от друга.

Стас покачал головой и похлопал по заднему карману джинсов, где лежал конверт.

— Сдается мне, что были.

Рогнеда закусила губу.

— Это другое, — едва слышно проговорила она.

— Другое?

— Да. Ты не знал мою маму... Просто она не хотела, чтобы я жила с сознанием... — Кошачьи глаза стали наливаться слезами. — Что я дочь убийцы. Боже, как я его ненавижу! Это из-за него мама заболела.

Стас издал тяжелый вздох.

— Господи, как у вас, графьев, все сложно. — Откинувшись на спинку дивана, он закинул голову к потолку. — Ну хорошо, допустим, твой папа по какой-то причине убил твоего дедушку... — Тут он задумался. — Хотя это, наверное, впервые в истории: невестка со свекровью бьются насмерть — это нормально, зять с тещей — тоже не беда, но вот зять с тестем... Ну да все равно, допустим, так оно и было. Но зачем ему понадобилось грабить собственный замок, да еще ночью? Ну сколько добра он мог оттуда вынести?

— Какое это имеет значение... — Голос дрожал, грозя сорваться.

— Большое. Ему проще было сделать слепок с ключей тестя и стибрить приглянувшуюся вещичку в любой подходящий момент. Все безопаснее, чем по ночам лазить... Слушай, а давай я сожгу это чертово письмо? Ну чего прошлое-то теребить...

Рогнеда всхлипнула:

— Ты не понял самого главного. Мама очень любила отца. Своим поступком он разбил ей жизнь. Она больше никогда ни с кем не встречалась. Понимаешь?

Стас неодобрительно заворчал:

— Господи, сейчас даже в кино так не говорят. «Своим поступком он разбил ей жизнь». Девушка, очнитесь, за окном третье тысячелетие! Сейчас вендетты не в моде. Да и не можешь ты судить. Во-первых, он твой отец, а во-вторых, тебя там не было. И мамы твоей не было.

— И что? — Девушка упрямо сжала губы. — Раз мама тогда с ним рассталась, значит, считала, что деда убил именно отец.

— Но наверняка она этого знать не могла. Кроме того, письмо так и не было отослано...

— Потому что ей было тяжело это сделать. В последние месяцы она не вставала с постели.

— Это не аргумент. Могла отправить письмо и раньше. Могла попросить соседку, знакомую, подругу. У нее же были знакомые?

Рогнеда бросила исподлобья сердитый взгляд:

— Я не пойму, что в тебе говорит? Мужская солидарность?

— Нет. Простая справедливость. Повторяю, я сомневаюсь, что твоя мама была абсолютно уверена в его виновности.

— А кто может быть уверен?

Стас пожал плечами.

— Не знаю. И боюсь, что свидетелей уже нет. Если они вообще когда-нибудь существовали.

Рогнеда отрешенно смотрела куда-то в пространство, узкое лицо стало прозрачным от горя.

— Если бы ты знал, как я его ненавижу...

Подойдя сзади, Стас обнял девушку за плечи:

— Ты это уже говорила. Но разве это что-то изменит? Все равно надо продолжать жить дальше.

Резким движением Рогнеда стряхнула его руки:

— Верни письмо.

— Зачем?

— Прочитаю на досуге. — Голос звучал глухо.

— Я же тебе уже все рассказал.

— Я хочу сама...

— Но...

— Верни письмо или уходи.

Немного поколебавшись, юноша протянул конверт:

— Надеюсь, ты не задумала никакой глупости?

— Иди спать.

Девушка спрятала письмо и потянулась к выключателю:

— У меня завтра тяжелый день.

Тело Петера лежало на мраморных плитах, обрамляющих бассейн. Вокруг сгрудились врачи, прислуга, полиция. И хотя каждый занимался своим делом: врачи — трупом, прислуга — бьющейся в истерике хозяйкой, а полиция — записью показаний, ощущалась какая-то странная неловкость.

— Я никогда себе этого не прощу! — рыдала белокурая вдова. — Он был так расстроен, он говорил, что плохо себя чувствует и потому не может ехать со мною в казино. — Она разрыдалась еще громче. — Как я могла, как я могла спокойно играть, когда мой дорогой муж умирал здесь медленной, мучительной смертью. Боже, Боже помоги мне...

Это было уже слишком. Никто из присутствующих не сомневался, что Господь и так помог ей, сделав ну очень богатой вдовой всего через полгода замужества.

— Возможно, мадам утешит тот факт, что ваш супруг совершенно не мучился, — деликатно заметил врач. — Он умер мгновенно.

— Каким образом это может утешить?! — взвизгнула вдова. — Вы бы еще поздравили меня с этим. — И тут же набросилась на остальных присутствующих: — Оставьте меня в покое, болваны! Все, слышите, все вон, убирайтесь отсюда!

— Боюсь, это невозможно, мадам.

Немолодой, с заметным брюшком полицейский поглядывал на красиво заплаканную вдову с нескрываемым раздражением.

— Что? — Софи подняла сверкающие голубые глаза. Слезы замерзли злыми льдинками. — Что вы сейчас сказали, мсье Леруа?

— Я сказал, что мне очень жаль, но нам все же необходимо побеседовать с вами.

— Правильно ли я поняла, что вы хотите меня допросить?

— Я сказал «побеседовать».

— О чем?

— О том, как вы провели последние шесть часов.

Белоснежное лицо неожиданно побагровело. Надо заметить, краснота совершенно не шла к прекрасным белокурым локонам.

— Мсье Леруа, вы что, идиот? Вы всерьез полагаете, что это я убила своего мужа?

— Пока я ничего не предполагаю. Я просто пытаюсь выполнять свои обязанности.

Чувствовалось, что полицейский с трудом удерживает себя от более резкой формулировки.

— Мне за это платят.

— Да? А может, оттого вы так стараетесь, что Петер предпочел вашей уродливой дочери меня? Не думайте, что я не в курсе. Вы до последней секунды не оставляли надежды поссорить нас и пристроить вашу гадкую Изабель.