— Евангелие.

— А это что?

— Переплет.

— Из чего переплет?

— Серебряный.

— А что за украшения?

— Бирюза, халцедоны.

— Драгоценные камни?

— Полудрагоценные.

— Что это вы прибедняетесь? Есть верующие, есть неверующие, а полуверующих не бывает. Драгоценные или не драгоценные?

— Ну, ценные камни.

— Так и говорите. Придется забрать.

— Не могу я отдать Евангелие, я без него службу справлять не могу.

— А мы ваше Евангелие не заберем, серебро с него только снимем.

И Еремеев рывком содрал серебряную ризу с Евангелия.

— Что ж это вы…

Отец Валерий даже всхлипнул.

— Для голодающих!

Отец Валерий тронул висевший у него на груди крест.

— Тоже прикажете снять?

Еремеев хищно взглянул:

— А он серебряный?

Но Данилочкин решил проявить великодушие.

— Крест-то лично ваш или церковный?

— Крест мне был пожалован…

— Ну носите себе на здоровье!

Немного ценностей наберется в обычной деревенской церкви, и пуда серебра не нашлось, ссыпали все в корзину, понесли в исполком, еще раз пересчитать и переписать.

— Я на минуточку, — сказал Слава Данилочкину. — Сейчас вернусь…

Огородами побежал домой.

Покуда он ходил от иконы к иконе, ему все больше становилось не по себе. Голод, голод… Это не просто слова, это жизни людей, это благосостояние государства. Трудно, значит, правительству, если оно решилось собрать золото, хранимое в церквах. Ценности, накопленные церковниками, — это в общем-то пот и кровь множества людей, отрывавших от себя последние копейки в пользу церкви. А ведь сколько золота еще у людей! Если бы все собрать…

Вот и у мамы лежит брошка, думал Слава. Воспоминание о свадьбе. Много, немного, но чего-то она стоит. А он знает и мирится с этим…

В доме тишина. Нигде никого. Федосея с Надеждой Павел Федорович послал на хутор полоть капусту. Одна Вера Васильевна мыла на кухне посуду.

Слава подбежал к матери, запыхавшийся, взволнованный.

— Мама, где твоя брошка?

— У меня.

— Отдай ее мне!

— Погоди, Слава, объясни.

— Видишь ли, мамочка, собирают золото для голодающих…

— Ты очень щедр! А если с нами что случится? Это все, что у нас есть на черный день.

— Он уже пришел, черный день. Не для нас. Для таких, как мы…

Вера Васильевна могла затеять разговор надолго, а Слава торопился, брошка нужна немедленно.

— Если ты не отдашь брошку, я уеду и ты никогда, — слышишь? — никогда уже меня не увидишь!

Из корзиночки с бельем достала Вера Васильевна металлическую коробочку с пуговицами, в этой коробочке и хранилась пресловутая брошка, завернутая в папиросную бумагу.

Так же стремительно, как бежал домой, Слава понесся в исполком.

Члены комиссии окружили стол, на котором разложены вещи из потускневшего серебра, дароносица, чаша для причастия, кадило, оклады с икон…

Введенский начисто переписывал акт об изъятии ценностей.

Данилочкин строго посмотрел на Славу.

— Где это ты пропадал?

Теперь следовало незаметно присоединить ко всем этим церковным вещам мамину брошку.

Он выбрал себе в соучастники Данилочкина и быстро положил брошку в дароносицу.

— Василий Семенович, тут еще какая-то брошь. Похоже, что с бриллиантами.

Данилочкин догадался, кто ее принес, и вступил в игру.

— Отнес небось кто-нибудь попу на сохранение, а теперь пойдет на доброе дело…

Упомянули в акте и брошь: «женское украшение из золота пятьдесят шестой пробы с прозрачными белыми камнями».

Однако Данилочкину хотелось знать, откуда взял ее Слава.

Отвел Славу к окну.

— Откуда она у тебя?

Слава замялся.

— Все ясно, — догадался Данилочкин. — Изъял у своего дяди?

— Какого дяди? — удивился Слава.

— Как какого — у Астахова.

— Какой же он мне дядя? — возмутился Слава.

— Да я тебя не корю, — примирительно сказал Данилочкин. — Правильно поступил, об этом даже написано: грабь награбленное, ведь не для себя взял, а для государства.

Всего три дня отпущено товарищу Ознобишину на поездку в Успенское, а сколько уже событий позади: похороны Ивана Фомича, встреча с Марусей, участие в изъятии церковных ценностей…

Только для родной матери нет времени!

Накануне отъезда он пришел домой с твердым намерением провести остаток дня с Верой Васильевной и Петей.

А Вере Васильевне просто необходимо поговорить с сыном.

— Все бегаешь, не посидишь, — упрекнула его мама. — А мне ведь не с кем посоветоваться…

Слава порывисто обнял мать.

— Я удивилась, что ты приехал, — призналась она. — До Малоархангельска неближний путь. Как это ты узнал о похоронах? Смотрю, подходишь прощаться…

— Ты разве была в церкви?

— Ох, Слава, Слава… Где ты только витаешь? Ничего не замечаешь. А потом исчез. Ты что, ходил на поминки?

— Ну что ты! Меня известила Ирина Власьевна.

— Для нее это страшный удар, да она еще на сносях.

Однако смерть Никитина удар не для одной Ирины Власьевны, это удар для всего Успенского, школа держалась Иваном Фомичом.

— А где ты сейчас пропадал?

— Гулял.

Он не хотел говорить, что ходил повидаться с Марусей.

— Ты голоден?

Она накормила сына, на кухне у Надежды одни щи, но Вера Васильевна нашла в кладовушке несколько яиц.

— Поживешь дома?

Слава виновато развел руками.

— Завтра обратно, ты не представляешь, какая у нас там горячка.

Вечер он провел с мамой и с Петей. Все трое не могли наговориться. Вера Васильевна мельком, почти не жалуясь, обронила несколько слов о том, что ей с Петей жить становится все труднее. Если бы Петя не работал наравне с Федосеем, пришлось бы еще хуже.

Перед сном Слава не выдержал.

— Мама, а Маруся Денисова еще учится? — спросил безразличным тоном. — Ей на будущий год кончать?

— Что это ты ее вспомнил? — удивилась Вера Васильевна.

— Встретил в церкви, — объяснил Слава. — Как похорошела!

— А ты заметил? — Вера Васильевна улыбнулась. — Первая на селе невеста.

— А за нее сватаются? — с тревогой спросил Слава.

— Уже не раз, — сказала Вера Васильевна. — Но она не торопится.

— И не надо, — поспешно согласился Слава. — Зачем бросать школу?

Но дальше он о Марусе говорить не захотел, принялся расспрашивать Петю о всяких деревенских новостях.

Утром пришла Надежда, позвала завтракать.

Вера Васильевна удивилась, Павел Федорович и Марья Софроновна ели отдельно от Веры Васильевны и Пети.

— Павел Федорович наказывали непременно…

Не иначе, их звали за общий стол по случаю приезда Славы.

Так оно и оказалось. Для обеда рановато, но по обилию блюд ровно бы и обед: куриная лапша и отварная курица, жареная свинина на сковородке, пшенная каша, творог.

Давно Слава не видел такого стола, да и Вера Васильевна с Петей отвыкли от подобного изобилия.

— Ну, Вячеслав Николаевич, с приездом, — приветствовал Славу Павел Федорович. — Твоя мамаша чего-то от нас отгораживается, а мы всегда рады посемейному…

Даже Марья Софроновна улыбнулась.

— Садитесь, садитесь.

— Садитесь и вы, невестушка, и ты, племяшок, — пригласил Павел Федорович Веру Васильевну с Петей.

Марья Софроновна придвинула к себе тарелку, поставила меж собой и Славой.

— Не побрезгуешь со мной с одного блюда?

Лапшу черпали из общей миски, а курицу Марья Софроновна положила себе и Славе отдельно, выбрала самые хорошие кусочки.

— Ешь, ешь, заголодовал небось в своем Малоархангельске. Тебе жениться пора, Вячеслав Миколаич. Коль пошел в самостоятельную жизнь, без женщины тебе невозможно.

— Ему еще восемнадцати нет, — вмешалась Вера Васильевна. — Даже по закону нельзя.

— Они сами себе законы определяют, — возразила Марья Софроновна. — Когда захочет, тогда и женится.

Доели курицу, принялись за кашу.

— Медку сейчас принесу подсластить, — расщедрился Павел Федорович.