— Пусть тебе оседлают коня — обойдешься без пролетки, и сыпь в Колпну.

На конном дворе дали иноходца, крупного, в яблоках.

Слава собрался за полчаса; в укоме договорился, что днем позже выедет в Колпну Ушаков, вдвоем они всю волость расшевелят; ремнем привязал к седлу портфель и поскакал вроде как бывалый кавалерист — ноги в стременах, пришпорил бы, да нет шпор!

Миновал последние дома, дорога потянулась меж овсов, зеленые кисти клонились к земле, среди зелени лиловел мышиный горошек.

До чего ж хорошо в поле! Впереди небо и позади небо, и сам он летит в неведомые края!

Если бы не конь! Споткнулся о выбоину, и тупой болью отдалась та выбоина, передняя лука трет и трет, хоть слезай и иди пешком…

Слава попридержал лошадь, качнуло вправо, качнуло влево — ох, дьявол, до чего больно! — оглянулся, нигде никого, только коршун висит в небе, да свистят в поле кузнечики.

Перекинул ногу через седло, свесил ноги на одну сторону, как амазонка, никто не видит, а так легче, и подумал, что «до Колпны еще ой-ой как далеко».

Впереди телега, на телеге баба в желтом платке.

Снова ноги в стремена, даже рысью промчался мимо бабы.

То вприскочку, то еле-еле тащась, то боком затемно добрался Слава до Колпны.

Торчали старые ветлы, а за ветлами лежало село, тускло светились окна, и в отдалении повизгивала гармошка.

Слава медленно двигался по сельской улице. Мимо, хихикая, прошли девки. Выбежал из подворотни пес и тут же скрылся.

Двухэтажный дом волисполкома, низ кирпичный, верх деревянный, сразу видно, строен торговцем, внизу три больших окна закрыты ставнями, а наверху все окна освещены.

Слава соскочил с коня, привязал повод к столбу, поднялся по неосвещенной лестнице на второй этаж.

Он нашел Заузолкова, председателя Колпнянского волисполкома, они встречались в Малоархангельске, и Заузолков тоже сразу узнал Ознобишина.

— По молодежным делам или еще что? — спросил он, пожимая гостю руку.

— Можно сказать, и так, и эдак, — отозвался Слава. — Жалуется на вас молодежь. Нет у них крыши…

— На нас, а не на вас? Дитя не плачет, мать не разумеет… — Он снисходительно смотрел на Ознобишина. — Покалякаем завтра утром. Сегодня у нас исполком заседает. Делим косилки и жатки…

— Между кем делите? — поинтересовался Слава.

— Собрали по волости, у кулачков отобрали лишнее, в помещичьих экономиях кое-что осталось. Вот и раздаем сельсоветам, чтоб помогли бедноте. Куда ж нам тебя определить на ночевку? — задумался он. — Тут у нас разговоров до утра!

— Да я здесь где-нибудь, — предложил Слава.

— Зачем? — возразил Заузолков и поманил к себе человека в солдатской фуражке. — Товарищ Крептюков, председатель сельсовета, Иван Афанасьевич, — представил. — А это молодежный секретарь с уезда товарищ Ознобишин. Будь ласков, Иван Афанасьевич, отведи товарища Ознобишина… К Федорову. Пожалуй, так сподручней всего. Попроси Евгения Анатольевича принять гостя как положено.

Крептюкову, должно быть, не впервые приходилось водить приезжих по указанному адресу, он выжидательно посмотрел на гостя из Малоархангельска, а Заузолков тут же отошел и вмешался в чей-то спор.

Слава вновь очутился на улице.

— Ваш? — спросил провожатый, указывая на коня. — Забирайте с собой.

Свернули в проулок в сторону от села, Крептюков вывел приезжего на широкую аллею, в темноте Слава не мог рассмотреть таинственно шелестящие деревья.

Шли долго, Слава успел и звезды пересчитать, и лермонтовские стихи вспомнить…

Наконец спросил:

— А Федоров — кто он такой?

— Как вам сказать… Помещик, — ответил Крептюков.

— Помещик? — испугался Слава. — Зачем же к нему?

— А мы у него часто ставим приезжих, — равнодушно пояснил Крептюков. — Евгений Анатольевич не хотят с нами ссориться, приезжие остаются довольны.

— И что ж это за помещик? — спросил Слава.

— Обыкновенный, — продолжал объяснять Крептюков. — Десятин сто было, сад, коров с десяток. Землю забрали, коров тоже, а дом и сад пока при нем.

За деревьями показался дом, не то, чтобы очень большой, однако заметный, с широким балконом, с колоннами, с полукруглыми высокими окнами, слабый свет лился из-за опущенных штор.

Крептюков постучал в окно, штора тотчас отдернулась, мелькнуло чье-то лицо, отворилась дверь.

— Кто там? — послышался хрипловатый голос.

— Это я, Евгений Анатольевич, — отозвался Крептюков. — Принимай гостя.

— Пожалуйте.

— Да нет, я пойду, — сказал Крептюков. — Привел к тебе человека. Из Малоархангельска. Слышал небось про комсомол? А это у них самый главный. Приюти на пару дней.

— Разумеется, — приветливо отозвался хозяин. — Милости просим.

— А я пошел, — сказал Крептюков. — Дела еще. Бывайте!

Он сбыл приезжего с рук и скрылся в темноте.

— Заходите, — пригласил гостя хозяин и шире распахнул дверь. — Не споткнитесь о порог…

Слава переступил порог.

«Логово врага», — мысленно и не без иронии произнес он.

Но логово оказалось таким милым и привычным, что на него сразу пахнуло чем-то знакомым, давнишним и домашним. Настоящая столовая, в каких ему приходилось бывать в довоенной Москве. Обеденный стол, стулья с высокими спинками, старинный буфет, картины, круглая висячая лампа под белым стеклянным абажуром, скатерть на столе, блеск самовара, вазочки с вареньем и печеньем…

Самому Федорову за пятьдесят, вдумчивые глаза, седая бородка. Супруга помоложе, пышные волосы, легкий румянец, приветливая улыбка. Две барышни-погодки лет по двадцати. Дочери, конечно…

Нравилось ему и как Федоровы одеты — и серая тужурка на хозяине, и темный капот на хозяйке, и ситцевые платья на девушках.

— Давайте знакомиться, — сказал хозяин дома. — Меня зовут Евгений Анатольевич. А это моя супруга, Екатерина Юрьевна. А это Оля и Таня. Как у Лариных. А вас как?

— Вячеслав.

— А по батюшке?

По отчеству его редко называли, только незнакомые мужики да Федосей с Надеждой в Успенском.

— К чему это?

— Лет вам мало, но вы уже начальство.

— Какой я начальник!

— А к нам только начальников и приводят.

— Николаевич.

Иронии в тоне Федорова Слава не уловил, и если она имела место, то относилась больше к собственной незавидной участи принимать всех, кого ему ни пошлют.

— Со мной лошадь, — нерешительно сказал Слава.

— А мы ее в конюшню. Овса, извините, нету, а сена сколько угодно.

— Присаживайтесь, — пригласила хозяйка. — Позволите чаю?

«Какая милая семья», — думал Слава.

Легко завязался разговор: о газетах, о новостях, о том, как трудно налаживается мирная жизнь…

Узнав о том, что Ознобишин родом из Москвы, заговорили о столице, вспомнили театры, музеи. Федоровы, и отец, и мать, пожаловались, не знают, как быть: дочери Тане надо продолжать образование, и боятся отпустить одну; выяснилось, что Оля — племянница, недавно приехала из Крыма, тоже собирается в Петроград или в Москву; барышни поинтересовались, собирается ли учиться Слава…

Такой разговор мог возникнуть в Москве с любыми родственниками Славы, окажись он среди них: все вежливы, тактичны, доброжелательны.

Федоров посетовал на свое положение.

— Помещик, — сказал он с иронией. — Представитель дворянского оскудения.

Разорился еще его отец, оставалась какая-то земля, но и с той пришлось расстаться. Слава богу, сохранился дом. Он всегда был лоялен к новой власти. Теперь вся надежда на университетское образование. Он филолог.

— Буду проситься в учителя. Если возьмут.

Федоров достал из кармана часы, нажал пружинку, часы тоненько прозвонили четверть двенадцатого.

— Поздно, — сказала Екатерина Юрьевна. — Устроим вас в кабинете.

В резных шкафах стояли книги, не какие-нибудь редкие старинные книги, обычная библиотека среднего русского интеллигента начала двадцатого века. Издания Вольфа, Девриена, Маркса, литературные приложения к «Ниве», Шеллер-Михайлов, Писемский, Гарин, Гамсун, Ибсен, Куприн, сборники «Просвещения», «Шиповника», томики Блока, Гофмана…