Погладил Карпова по волосам.
— Посидите здесь…
Оставил ребят в исполкоме, отсутствовал с четверть часа, позвал мальчиков на улицу, у крыльца Григорий с двумя оседланными лошадьми.
— Садись! — Быстров, указал Карпову на Маруську, на которой не разрешалось ездить никому, кроме ее владельца. — За пятнадцать минут домчит тебя до твоей Козловки. На огородах слезешь и пойдешь домой, а коня отпусти, только повод оберни вокруг шеи. Сама придет обратно. И чтоб все тебя видели, чтоб ни у кого мысли, что ты здесь был. Узнают — могут убить. Понятно?
— Спасибо, Степан Кузьмич.
— Дура, — с невыразимой лаской промолвил тот. — Это тебе спасибо. Нам тебя сохранить важно.
Подсадил Мишку на Маруську, шлепнул лошадь по боку, и она тут же пропала в темноте.
Подошел к другой лошади, проверил подпругу.
— А теперь следом и я…
— Степан Кузьмич… — У Славушки задрожал голос. — Можно и мне…
Быстров резко обернулся:
— Не боишься?
— А вы?
— У меня должность такая… — Славушка не увидел, услышал, как Быстров усмехнулся. — А впрочем… садись за спину, коли удержишься!
Он вскочил в седло, подождал, пока сзади взгромоздился Славушка, и тронул поводья.
— Вернусь завтра, — на ходу бросил он Григорию и осторожно направил коня вниз, к реке.
Над водой стлался туман, никто не попался им по пути, только где-то на дальнем конце села повизгивала гармонь да лениво брехала собака.
Они пересекли Озерну и стали не спеша подниматься в гору.
— Карпов нас минут на двадцать опередит, — как бы про себя заметил Быстров. — А тут и мы подоспеем… — Он на мгновение обернулся. — Однако держись.
Подогнал коня, и Славушка крепче обхватил Быстрова.
Ехали молча. Было тихо. Лишь слышно, как дышит лошадь, размеренно и тяжело, совсем непохоже на нервное и частое дыхание Маруськи.
— Это даже неплохо, что явимся вдвоем, — внезапно произнес Быстров, отвечая себе на какую-то мысль.
И опять замолчал, свернул на проселок, еле видимый в темноте, и сказал уже специально для Славушки:
— Урок классовой борьбы… — Помедлил и добавил: — Для тебя.
Они подъезжали к Козловке. Еще не поздно, а темно, над головами ни звездочки, все небо застлали черные облака, в домах еще ужинали, и девки только еще собирались в хоровод.
Быстров придержал коня посередь деревни, припоминая, где живет Выжлецов, и затем уверенно направил к большой, просторной избе на кирпичном фундаменте с раздавшимся крыльцом.
Они одновременно соскочили наземь. Быстров прикрутил повод к перилам, взбежал на крыльцо и без стука дернул на себя дверь.
За столом чаевничали сам Выжлецов, его молодая жена, его мать и двое мрачных, незнакомых Быстрову мужиков.
Быстров прямиком направился к хозяину с протянутой рукой:
— Семену Прокофьичу…
Слава видел Выжлецова впервые, он представлял его себе пожилым, рослым, неприветливым, а перед ним был сравнительно молодой, никак не старше тридцати лет, маленький, вертлявенький, плюгавенький человечек с рыжими усиками и крохотными голубыми глазками, моргающий, как вспугнутый зверек, внезапно ослепленный ярким светом.
От неожиданности Выжлецов растерялся, вскочил, выбежал из-за стола, засуетился, полез в шкаф за чистой посудой.
— Чайку с нами, Степан Кузьмич…
На столе кипел медный самовар, в вазочке алело варенье, на тарелке ржаные коржики.
Жена Выжлецова, миловидная молодая бабенка, и мать, сморщенная старушка, тоже поднялись из-за стола, но двое незнакомых мужиков даже не шевельнулись и только вопросительно поглядывали на хозяина.
— Милости просим, милости просим, — продолжал Выжлецов, сглатывая слоги и расставляя чашки для новых гостей. — Рады, рады вам…
— Ну, радоваться-то особенно нечему, — спокойно возразил Быстров, усаживаясь, однако, за стол, точно он и впрямь прибыл в гости.
— И вы, и вы… — пригласил Выжлецов Славу.
Слава, однако, не последовал приглашению, он чувствовал, как напряжен Степан Кузьмич, и понимал, что держаться надо настороже, ему была недоступна непосредственность, с какой вел себя Быстров, и на всякий случай остался у двери, и Выжлецов тут же утратил к нему интерес, дело было не в Славе.
Незнакомые мужики вновь вскинули глаза на Быстрова. Оба были немолоды, видать, умны, серьезны. Один, с сивой бородой, отнесся к появлению гостей как будто безучастно, зато другой, бритый, чернявый, с резкими чертами лица, казалось, с трудом скрывает свое волнение, он то и дело постукивал пальцами по расстеленному на столе рушнику.
— Председатель наш, товарищ Быстров, — ответил наконец на их немой вопрос Выжлецов и пододвинул к Быстрову вазочку с вареньем.
— Да не суетись ты, — заметил ему Быстров и, увидев, как чернявый сунул было руку под стол, повторил эти слова уже для чернявого мужика: — И ты не суетись понапрасну.
И сразу после этих слов за столом воцарилось молчание.
Позже, перебирая в памяти подробности этого вечера, Славушка говорил себе, что именно в этот момент Быстрова должны были убить, во всяком случае, логика событий подсказывала такой исход, однако Быстров всегда предупреждал события.
— Вы из Куракина? — быстро спросил он чернявого.
Тот молчал.
— Так вот, не будем шутить, — спокойно сказал Быстров, точно речь шла о самых обыкновенных вещах. — Я знаю, зачем вы приехали, и прямо говорю: ничего у вас не получится.
Выжлецов раздвинул свои губки в улыбке:
— О чем это вы, Степан Кузьмич?
Однако мужики из Куракина не ответили, и Славушка догадался, что они прислушиваются к тому, что происходит снаружи.
И Быстров, должно быть, догадался, потому что сразу сказал:
— Да не слушайте вы, никого там нет, я один. Только само собой, куда я поехал, известно… — Он ласково посмотрел на чернявого. — И кто вы такие, тоже известно. Поэтому давайте по-хорошему. Не будем ссориться, выкладывайте свою пушку.
И вновь произошло чудо: чернявый сунул в карман руку и положил на стол небольшой аккуратный пистолет.
— Так-то лучше, — сказал Быстров и повернулся к Выжлецову. — На большой риск шел ты, Семен Прокофьич, всего мог лишиться, и мельницы, и семьи. Про твое оружие нам давно известно. Не знали только, где спрятано, но все равно нашли бы… — Он протянул руку, взял пистолет, опустил себе в карман. — Не надо беспокоить ни мамашу, ни супругу, идите-ка втроем, несите сюда оружие.
И все трое — Выжлецов и его гости — молча поднялись из-за стола, вышли из избы и… вскоре вернулись, неся в руках и прижимая к груди винтовки.
— Куды их? — безучастно спросил мужик с сивой бородой.
— А хоть сюда… — Быстров указал на свободное место у окна, и кивнул Славушке: — Считай.
— Десять, — сосчитал Славушка.
— Отлично, — сказал Быстров и почти весело спросил Выжлецова: — А пулемет?
Выжлецов удивленно посмотрел на Быстрова.
— Тащи и пулемет! — строго приказал Быстров. — По-честному так по-честному.
Выжлецов вновь вышел вместе с чернявым и внес в избу пулемет.
— Все? — спросил Быстров.
— Все, — подтвердил Выжлецов.
Опять наступило молчание. Мужики стояли у двери. Быстров сидел. Он помолчал, поглядел на мужиков и… отпустил их.
— Можете ехать, об остальном с вами будет разговор в Куракине.
Мужики ретировались, и теперь один Выжлецов ждал распоряжений.
— Не возражаешь, переночуем мы у тебя? — спросил Быстров. — Поздно уже с винтовками по оврагам блукать…
Быстров так и сделал, как сказал. Лег на скамейку, даже принял от молодайки подушку, проспал в избе короткую летнюю ночь, а утром послал Выжлецова за председателем Козловского сельсовета Коломянкиным.
Через час Быстров и Славушка шли за подводой, на которой везли в Успенское отобранное оружие.
И снова Степан Кузьмич молчалив и невесел. Идет, почти не пыля, аккуратно отрывая от земли ноги. Поблескивает раннее солнышко, роса еще лежит на кустах и на траве. В небе заливается какая-то птица.
— Как это вы не побоялись?
