— О! Виктор Михайлович! Рад, очень рад видеть! — похоже, подвыпивший толстячок и правда обрадовался неожиданной встрече, даже руки раскинул для дружеских объятий.

— Простите великодушно, что-то не припоминаю, — сухо ответил тёзка, отступив на шаг. Желанием обниматься с пьяным незнакомцем дворянин Елисеев вовсе не горел, да и вспомнить толстячка тоже никак не мог.

— Ну как же, Виктор Михайлович! — толстячок, похоже, готов был расплакаться от обиды. — Рождественский благотворительный вечер в губернском дворянском собрании! Неужели не помните⁈

Тёзка напряг память. Безуспешно. Я попытался ему помочь, проскочив по закоулкам его воспоминаний, результат оказался таким же, то есть никаким. Тёзка этого слишком уж эмоционального выпивоху и правда не помнил. Чёрт, а ведь дворянина Елисеева, похоже, пытаются надурить… Или придержать на одном месте?

Что происходит что-то не то, начал уже соображать и тёзка, но поздно — чьи-то руки грубо схватили его сзади и тут же к лицу оказалась прижатой мокрая тряпка с крайне неприятным запахом. Я успел опознать тошнотворно-приторную вонь хлороформа, прежде чем мы оба погрузились в забытьё…

[1] Епитимья — наказание, как правило, в виде особого послушания, назначаемое священником или духовником покаявшемуся грешнику

… — Ну наконец-то и ты очнулся! — ага, тёзка, значит, не только раньше меня по утрам просыпается, но и из-под воздействия хлороформа вышел первым. Молодец, что тут скажешь, прямо бодрячком держится. Ну, в его-то возрасте такое нормально, странно, если бы оно было иначе…

— Ты уже успел осмотреться, я так понимаю? — спросил я. Да, мысли в голове малость путались, но это, должно быть, ненадолго — раз тёзка пришёл в себя, то наше общее тело успело более-менее вернуться в нормальное состояние. А в здоровом теле — сами знаете что.

— Успел, — особой радости в словах тёзки не ощущалось. — Подвал какой-то, больше пока ничего не ясно.

Тёзка покрутил головой, чтобы и я смог оценить место нашего заключения. Да, и правда подвал. Хороший такой подвал, основательный, с кирпичными сводами, всё как положено в старинных домах. Тёзке в нём отвели небольшой закуток, отгороженный решёткой из толстых стальных прутьев, что интересно, не ржавых, крашеных чёрным. В решётке имелась дверца, закрытая, понятно, на замок (тёзка уже проверил), большая же часть перегородки была завешена брезентом, создавая некую иллюзию приватности. Гуманисты, мать их…

Да уж, гуманисты. Условия пленнику обеспечили более-менее приемлемые — железная кровать с толстым тюфяком, относительно свежим постельным бельём и верблюжьим одеялом, небольшой стол и табурет. Табурет, конечно, приделан к полу. Освещение электрическое, не сильно яркое, но и не сказать чтобы совсем уж тусклое. Вентиляционный ход под самым потолком и отсутствие параши обеспечивали свежий воздух, а подразумевающийся периодический вывод узника в уборную обещал вполне реальную возможность побега. Впрочем, это ещё надо будет выяснить поточнее.

— Чувствуешь себя как? — раз уж тело у нас с тёзкой общее, стоило поинтересоваться и его мнением на сей счёт. Я, например, состояние нашего тела ощущал как более-менее нормальное, но тёзкина оценка мне тоже пригодилась бы.

— Да неплохо… — тёзка прислушался к своим ощущениям и на всякий случай добавил: — Вроде бы.

— Ну раз для твоего молодого разума оно неплохо, то и правда хорошо, — что ж, тёзка меня порадовал, порадую и я его. — Значит, отравление хлороформом нам с тобой не грозит.

— Отравление хлороформом? — удивился тёзка. — А такое разве бывает? Хлороформ же только усыпляет!

— Хлороформ не только усыпляет, — принялся я восполнять пробелы в тёзкиных познаниях. — Если дышать его парами минут десять и дольше, это вызывает тяжёлое отравление, которое может закончиться смертью. Но раз мы с тобой не чувствуем ни затруднений с дыханием, ни нарушений работы сердца, ни поражения нервной системы, значит, такая смерть нам не грозит.

— Ты, смотрю, и в медицине толк понимаешь, — уважительно прокомментировал тёзка мою краткую лекцию.

— Больше в торговле медицинскими препаратами, — напомнил я.

— Значит, и в самих препаратах, — со свойственным ему здравомыслием постановил тёзка. — Надо же иметь представление о товаре, которым торгуешь!

Возражать на эти слова я не стал, но были у меня припасены для тёзки и более интересные новости.

— Кстати, усыпление хлороформом — это на самом деле ненадолго, — принялся я разрушать в тёзкином сознании расхожие заблуждения. — И что у нас из этого следует?

— Что держат нас где-то поблизости от места похищения, — тёзкина сообразительность нравилась мне всё больше и больше.

— Молодец, правильно, — похвалил я его и продолжил: — Но не только.

— А что ещё? — недоумённо спросил тёзка. Нет, успехи его, хвалить, конечно же, необходимо, но в этот раз я с похвалами, похоже, несколько поторопился.

— Пока тот пьяный клоун заговаривал тебе зубы, пырнуть тебя сзади ножом в печень или охреначить кирпичом по башке было бы куда проще, чем связываться с хлороформом, — тёзку аж передёрнуло, однако правоту этого утверждения он, пусть вынужденно, но признал. — А значит, количество твоих неизвестных недоброжелателей как минимум удвоилось, причём если один из них хочет тебя убить, второму ты для чего-то нужен живым.

— Точно! — я бы, конечно, предпочёл, чтобы тёзка догадался сам, но и полное принятие им моего вывода выглядело уже обнадёживающе. — Вот только кому и для чего?

— Скоро узнаем, как я понимаю, — предсказал я.

Сбылось моё предсказание быстро, меньше чем через час, точнее не скажу, потому что часы у тёзки отобрали вместе с пистолетом. В дверном замке довольно негромко, выдавая хорошее состояние запирающего устройства, дважды провернулся ключ и дверь открылась, пропустив к нам высокого и весьма крепкого на вид мужика, одетого в короткую песочного цвета курточку с накладными карманами поверх народной рубахи-косоворотки, светло-серые широкие полотняные брюки и рыжеватые туфли с матерчатым верхом, уж не знаю, спортивными они тут числятся или просто летними. Лицо он замотал не особо чистой тряпкой, оставив просвет для глаз. Несколько напрягла табуретка, что он держал в руке, но бить тёзку он ею не стал, а просто поставил её с другой стороны стола, а сам отошёл к двери. Тут же вошёл и другой человек, здесь и сейчас, похоже, главный, одетый в серый в буроватую клетку костюм, рубашку с галстуком и начищенные остроносые ботинки. Лицо он не скрывал, да оно ему и не требовалось в силу абсолютной и полной обыкновенности того лица, начисто лишённого каких-либо особых примет.

— Присаживайтесь, Виктор Михайлович, побеседуем, — указал он тёзке на приделанный к полу табурет, сам устроившись на том, что принёс охранник. — Ты, — это уже как раз охраннику, — выйди пока что.

— А есть о чём? — в вызовом в голосе спросил тёзка. — И кто вы такой⁈

— Есть, Виктор Михайлович, конечно же, есть, иначе вас бы тут не было, — миролюбие в голосе клетчатого звучало явственно, но воспринималось и мной, и тёзкой исключительно как показное. Да и как ещё было его воспринимать в имеющихся обстоятельствах? — Представляться, уж простите, пока не стану, подождём до лучших времён.

— Это каких же? — тёзка решил, что называется, держать фасон, я в выборе именно такой линии поведения полностью его поддерживал.

— Когда наладится наше с вами сотрудничество, добровольное и, поверьте, очень даже взаимовыгодное, — клетчатый продолжал выставлять напоказ миролюбие и доброжелательность.

— И в чём же вы предлагаете сотрудничать? — тут тёзка подбавил в голос сарказма. Нет, ну молодец, так молодец!

— В использовании ваших… — тут клетчатый слегка замялся, подбирая нужное слово, — … способностей. Ну, вы меня понимаете. Я найду, как на них заработать, за что и попрошу себе сорок процентов дохода.