— Постарайтесь, вспомнить, Виктор Михайлович, — мягко надавил Воронков. — Это важно.

Тёзка принялся стараться. Вообще, память у моего соседа по сознанию весьма своеобразная. Господинчика этого я припоминал и сам, а раз видели его мы с тёзкой оба, то было это уже после моего подселения. Чёрт, где же он нам попадался?… Ну точно же!

— На выставке германского художника Адольфа Гитлера в Москве, — ответил тёзка с моей подсказки, назвав дату. — Он, как и я, был там среди посетителей. А это кто?

— Прошу меня простить, Виктор Михайлович, пока сказать не вправе, — уклонился от ответа сыщик. — Однако же хорошо, что вы его опознали, благодарю. А имя Александр Александрович Тихонов вам что-нибудь говорит?

Ну ни хрена ж себе! Я сразу велел тёзке изобразить задумчивость, как будто бы он пытается вспомнить, а сам лихорадочно соображал. Так, если назван Тихонова, но не названы Михальцов и Брянцев, да и фотографии этих двух Воронков не показывал, может и проскочить…

— Нет, ничего, — я разрешил-таки тёзке соврать. Тёзка, стоит отдать ему должное, не только соврал легко и непринуждённо, но и разбавил свой ответ шуткой: — Кто это такой, тоже пока не скажете?

— Не скажу, — сразу согласился Воронков. — Сказать, по чести, и сам не знаю, прозвучало почти что случайно при розыске. Имя, судя по всему, вымышленное, ни среди попавших к нам на заметку, ни среди их окружения такого человека нет.

Да, службу свою здешние сыщики тянут на совесть, ничего не скажешь. Где же, интересно бы знать, это имя прозвучало, да так, что его услышали в полиции? Спрашивать о том Воронкова нельзя, сразу полетит к чертям наше с тёзкой враньё, но узнать было бы неплохо… Что за персонаж был на выставке Гитлера и чем он интересен полиции в связи с нашим делом, тоже, кстати, знать хотелось бы. Тем более, сами сыщики и им, и Тихоновым интересуются плотно — иначе не поехал бы Воронков в Покров, чтобы спросить о них тёзку. Хуже тут было другое — имя водителя, что привёз меня на встречу с тёзкой, здесь находилось в связке с доктором Брянцевым и его клиникой, пардон, лечебницей, а раз так, полиция рано или поздно выйдет и на коррумпированного доктора. Что-то мне подсказывало, что долго молчать он не станет, и тогда вопросы к дворянину Елисееву у коллежского секретаря Воронкова появятся совсем другие, неудобные, прямо скажем, и неприятные. А что работает тут полиция умело и добросовестно, я уже не раз убеждался, вот и сегодня тоже.

Кстати, о полиции. Воронков от тёзки отвязался, у Грекова вообще больше пока не было о чём спрашивать, так что с тёзкой они простились. Покинув полицейское управление, мы кратенько посовещались, и я в очередной раз убедился, что мыслим мы с дворянином Елисеевым по-разному. На вопрос о Тихонове обратили внимание мы оба, но если тёзка посчитал его нашим успехом — ну как же, сыщики впустую потратят время на поиски несуществующего в этом мире человека, то меня такой оборот насторожил, я уже объяснил, почему. По-разному восприняли мы и то, что ни Греков, ни Воронков даже вида не показали, что им интересно, действительно ли дворянин Елисеев обладает необъяснимыми способностями, или же это какая-то ошибка — меня этакое умолчание откровенным образом пугало, не дураки же они, должны были перед собой вопрос этот поставить, и раз не задали его, так сказать, виновнику торжества, то для себя ответ наверняка уже сформулировали, причём ответ вполне себе предсказуемый; а тёзка этой их молчаливости просто не заметил. Эх, пропал бы он тут без меня…

В общем, когда я уклонился от дальнейшего обсуждения и явочным порядком поставил дворянина Елисеева перед фактом того, что я сейчас обдумаю наше положение и доведу до него свои выводы, некоторая обида со стороны тёзки меня не особо и взволновала. Нет, я, конечно, отреагировал, пообещав тёзке, что последующие наши действия мы с ним ещё обсудим, но так, исключительно для его успокоения. Уж обсуждать те самые действия я собирался так, чтобы у тёзки не оставалось никакого иного выхода, кроме как со мной согласиться.

Но намного хуже этой небольшого и быстро улаженного недопонимания с тёзкой было тут другое. Вверх тормашками летел мой хитроумный план поставить интересующихся тёзкиными способностями в положение просителей, причём план, уже обсуждённый и утверждённый совместно с дворянином Елисеевым. Раз ни институтчики, ни неведомые преступники так до сих пор и не почесались, а сыщики начали что-то нащупывать, перед нами вставала необходимость действовать на опережение, а сделать это без того, чтобы тёзка сам и первым вышел на кого-то из них, никакой возможности не оставалось…

— Кажется, здесь, — не шибко уверенно сказал тёзка.

— Нет, вон там, чуть дальше за спиленным деревом, — поправил его я. — Подойдём или подъедем?

— Подъедем, — ответил тёзка. — Зачем зря ходить туда-сюда?

Спорить тут было не с чем, так что подъехали. Не знаю уж, почему в прошлую нашу поездку в Москву я не захотел остановиться на том самом месте, где мы с тёзкой встретились и где я по суровой необходимости подселился к нему в голову, почему захотелось остановиться сейчас, не знал тем более, но вот же, появилось вдруг такое желание. Тёзка и сам был не против, и теперь мы искали точное место того исторического для обоих события. Искали и вроде бы нашли — дерево, спиленное не до нормального пня, а до обрубка высотой около полутора метров, я помнил.

Под ярким солнцем выглядело всё по-другому, но да, это было то самое место. Хорошо, что выехали мы очень рано, машин на дороге было совсем мало, и мы даже смогли походить взад-вперёд по проезжей части, пока оба не уверились, что никакой ошибки нет.

— Знаешь, Виктор, нехорошо, наверное, такое говорить… — виновато начал тёзка. Хм, что это с ним?

— Да ты скажи, а там и посмотрим, хорошо оно или где, — подбодрил я его. Почему-то мне представлялось важным, чтобы тёзка высказался.

— Здесь же такое горе случилось… А мне сейчас на этом месте тепло как-то… На душе тепло… Как будто что-то хорошее тут произошло… — излагал свои ощущения тёзка не особо внятно, но я прислушался к его мыслям и чувствам — да, ему сейчас и правда было хорошо на душе. С чего бы, интересно…

— Ну, хорошее тоже случилось, — напомнил я. — Помереть совсем, с концами, было бы, согласись, намного хуже, уж для меня точно. Спасибо, что приютил.

Тёзка выдал что-то не особо вразумительное в том смысле, что не стоит, мол, благодарности, что сам рад такому обороту, пусть и не понимает, как такое могло произойти. Ага, можно подумать, я понимаю…

Уже в машине, когда мы покатились дальше, я поймал себя на том, что и для меня посещение памятного места не прошло просто так. Нет, какой-то душевной теплоты я в себе не обнаружил, зато и мысли мои, и чувства были наполнены спокойствием и уверенностью, что всё у нас с тёзкой получится.

Эти самые спокойствие с уверенностью меня, должен признать, неплохо так озадачили — ведь никакого внятного плана выйти на Михайловский институт так, чтобы тёзка не выглядел при этом просителем, я так и не придумал, и в Москву мы сейчас ехали лишь потому, что тёзка согласился на время отложить в сторонку свою дворянскую гордость и действовать сообразно складывающимся обстоятельствам. Уговорил я его, короче. Ну что ж, теперь и сам чувствовал, что уговорил не зря.

Выбраться в Москву в этот раз тёзке оказалось проще, чем когда мы отправились на поиски Михальцовых. Батальон подполковника Елисеева выдвинулся на учения, командир, естественно, отправился с ним, а в отсутствие отца договориться с матерью у тёзки получилось не так и сложно, хотя мне, например, совесть не позволяет повторить здесь ту белиберду, что он наплёл матушке и сестрице. Зато напустить туману старшей сестре у тёзки вышло уже с некоторыми затруднениями, Ольга то ли сообразила, то ли почувствовала, что не всё так гладко и складно, как объясняет ей братик, но тёзка честно старался, не без моей, кстати, скромной помощи, заливался, можно сказать, соловьём и в конце концов добился успеха, уверив-таки сестру в том, что собирается уточнить и перепроверить результаты, полученные у доктора Брянцева. Заодно товарищ обогатил свой лексикон выражением «компостировать мозги», уж очень оно ему понравилось. Здесь, кстати, это звучит даже веселее, чем в моём мире, потому что «компостирование» тут — не пробивание дырок в билетах на общественном транспорте, а естественное разложение всяческой органики, включая навоз и дерьмо, для последующего удобрения земли полученным компостом.