… — Горазд же ты спать! — тёзка, похоже, уже какое-то время пытался до меня докричаться.

— Ага, и тебя с добрым утром, — я посмотрел на часы, они показывали восемь с четвертью. Вполне нормальное время, обычно я примерно во столько и встаю, вот чего, спрашивается, он прицепился?

— «С добрым утром», ха-ха, — передразнил меня тёзка. Ох, уж мне эта молодёжь… И куда, хотелось бы знать, делись хорошие манеры, которыми он вчера меня удивлял? — Я уже и умылся, и гимнастику сделал, и позавтракал, а ты — с добрым утром.

— Утро вообще добрым не бывает, — насчёт завтрака, это он молодец, сытость в теле ощущалась. Так-то я обычно по утрам просыпался всю жизнь со слегка пугающим пониманием того, что целую ночь не ел, похоже, теперь пришло время от этакой напасти избавляться. С гимнастикой и умыванием тёзка, пожалуй, тоже не промахнулся — наше с ним общее тело пребывало в хорошем таком тонусе. Но никакого права критиковать меня за привычный режим дня ни то, ни другое, ни третье ему всё равно не даёт.

— Скажешь тоже! — возмутился тёзка. — Не бывает! Ещё как бывает!

— У тебя, может, и бывает, — ворчливо согласился я. — А у меня нет. Вот ты сегодня чем завтракал?

— Яичницей, хлебом с маслом и сыром, хлебом с ветчиной, чаем, — ответ я, понятно, уже знал, но в воспитательных целях показывать это своё знание не стал.

— Вкусно было? — продолжил я спрашивать.

— Очень! — подвоха тёзка не уловил.

— Во-о-т! — назидательно подхватил я. — А я, между прочим, по твоей милости этих приятных вкусовых ощущений оказался лишён! И где, скажи мне, тут доброе утро, а? С чего бы это ему быть добрым?

— Так проснулся бы со мной вместе, вот и стало бы добрым, — он продолжал настаивать на своём.

— Я создам комиссию по рассмотрению этого вопроса, — затягивать дискуссию не особо хотелось, но и оставлять за тёзкой последнее слово тоже.

— Хорошо сказано, я запомню! — хмыкнул он.

— Запомни-запомни, — насколько позволяло наше мысленное общение, я постарался, чтобы в моих словах чувствовался сарказм. — Раз уж ты выбрал чиновничью службу, там тебе такое пригодится. Правда, придётся для начала дослужиться до чина, в котором будешь иметь возможность создавать комиссии.

— Дослужусь когда-нибудь, — беззаботно отмахнулся тёзка. — Лучше расскажи мне, наконец, как это у вас сословия отменили.

Я и рассказал. Не щадя тёзкиного самолюбия, кратенько обрисовал, до какой степени к 1917 году деградировало в России дворянство, ну и далее по порядку — революция, последовавшая за ней каша из крови и дерьма, ужасы и кошмары «построения нового мира», война, победа, тихое сползание страны в сонную одурь «развитого социализма», уголовно-реформаторские девяностые, беспрерывная череда войн по периметру России, постепенное оживление нулевых, новая война, в общем, тезисно прошёлся по основным историческим вехам. Даже не знаю, что шокировало тёзку сильнее — гибель российского дворянства, примерное количество людских, территориальных и прочих потерь страны от всех этих пертурбаций, нынешнее положение дел, изменения общемирового характера или что ещё, но мой товарищ по разуму выпал, что называется, в осадок.

По счастью, не первый уже раз за время нашего недолго знакомства я убедился, что тёзка мой — человек разумный и предусмотрительный. У него оказалась припасена бутылочка крепкой рябиновой настойки, и он даже без моей подсказки махнул одну за другой пару довольно больших, крупнее привычных мне, стопок, которые тут называют чарками. [1]

— На случай простуды держу, — пояснил он, — так-то я и не пью почти.

— Не оправдывайся, я всё понимаю, — постарался я его утешить.

Ни одно доброе дело, как известно, не остаётся безнаказанным, вот и за проявленное мною понимание незамедлительно наступила расплата — тёзка поведал мне историю своего мира, и тут уже пришла моя очередь охреневать. Впрочем, в отличие от тёзки, в названное состояние я впал совсем по другой причине. Если в моём мире нетрудно было поверить в некий всемирно-исторический заговор, потому как нам раз за разом нам доставались худшие варианты, то здесь всё происходило строго наоборот — Российская Империя в историческую лотерею чаще всё же выигрывала, пусть и ни разу не срывала джек-пот.

Свернула история с привычного мне пути тут в конце восемнадцатого века и начался этот поворот в Европе. Ну а где ещё-то ему начаться? Всё, что так или иначе влияло на судьбу мира, со времён Древнего ещё Рима там и начиналось. Можно, конечно, обозвать это оголтелым евроцентризмом или другой какой ярлык навесить, а можно просто принять к сведению, что нравится вам или нет, но так оно и есть, или, по крайней мере, было в нашей истории до того самого семнадцатого года. В общем, французская революция тут хоть и потрясла мир цареубийством и беспрерывной работой гильотин, но Бонапарта не породила. Тёзка, например, вспомнить, кто это такой, так и не смог, хотя честно пытался. Чтобы корсиканец совсем уж никак себя не проявил, это, конечно, вряд ли, но, похоже, то ли погиб молодым, то ли ещё что-то нехорошее с ним случилось. Надо будет потом поискать, когда время найдётся. А дальше уже пошло-поехало — и французская экспансия без Бонапарта тут иначе происходила, и ответ Европы на неё, а уж какие последствия всё это имело для России…

Последствия, прямо скажу, более чем благоприятные. Не вторглись к нам двунадесять языков в 1812 году, не было Польского восстания 1831 года — уже, знаете ли, нехилый такой исторический бонус. Но самым большим, на мой взгляд, плюсом для страны оказалось двадцатитрёхлетнее правление Павла Первого. Здесь он тоже стал жертвой заговорщиков, и даже не один, а вместе с сыном Александром, которого хоть и провозгласили императором Александром Первым, однако из-за тяжёлых ран, полученных от рук заговорщиков, процарствовал он чуть меньше трёх недель, да и то, почти не приходя в сознание.

Главным событием в правлении Павла, повлиявшим на всю дальнейшую русскую историю, стали ограничения, наложенные им на крепостное право. [2] В нашей-то истории он успел их только провозгласить, а тут у него хватило времени и на внедрение тех ограничений в жизнь, и на жёсткий, в своём неподражаемом стиле, контроль за их исполнением. Всё, как Павел Петрович умел и любил — включая отправку в Сибирь особо упорствующих.Так что ничего удивительного, что среди дворян государь, мягко говоря, особой любви не снискал, и на стороне заговорщиков сражались против верных царю войск целые отряды самозваного дворянского ополчения.

Ответка дворянству прилетела от государя царя-батюшки Николая Павловича. У нас этот, в общем-то, довольно волевой император так и не решился на отмену крепостного права, опасаясь рассориться с дворянством, а тут и опасаться было нечего, так что в истории тёзкиного мира Царём-Освободителем как раз Николай Первый и стал. Правда, отменить, как собирался, указ Петра III о вольности дворянства и пересмотреть екатерининскую жалованную грамоту дворянству Николай Павлович не успел, но это сделал Александр Второй, заодно и сокративший численность дворянского сословия, извергнув из него едва ли не половину имевшегося на тот момент состава, и сохранив принадлежность к благородному сословию и прилагающиеся привилегии тем лишь дворянам, чья верность престолу не вызвала сомнений у очень пристрастных проверяющих.

Впрочем, из всех перечисленных перемен Россия вышла сравнительно благополучно, и окончательно добил меня тёзка, в хорошем смысле добил, я имею в виду, показав мне карту Российской Империи. Да, без Польши и Финляндии, но оно, по мне, и к лучшему — в привычной мне истории что поляки, что финны играли в имперском организме роли паразитов и болезнетворных бацилл, причём умудрялись делать это одновременно. Про неоднозначную, мягко говоря, роль евреев, огромное количество коих попало в Россию как раз вместе с Польшей, я вообще молчу, это отдельная проблема. А тут обошлось. Финляндию, кстати, здесь вообще не присоединяли, если я ничего не путаю, из-за отсутствия соответствующей войны со шведами, с Польшей всё происходило сложнее, но в конце концов осталась и она, только в сильно урезанном виде. Зато Россия тут с Аляской, куском Маньчжурии и — вишенка на торте — с Константинополем и проливами. Мне, в общем, понравилось.