— Эх ты, Котик-обормотик... Что же ты мне раньше не сказал?! Мои пацаны этому сраному Зайцу такое бы устроили! — сокрушенно проговорил Толик-Натанчик и вышел из душа.

Но тут в раздевалку вошли растерянный тренер Толика и двое молодых людей в застегнутых пиджаках. У одного пиджак сзади оттопыривался — там была кобура с пистолетом.

Из второй душевой кабинки вылез толстенький голый Котик.

— Который из них Самошников? — спросил один у тренера.

Тренер не успел ответить. Второй опер усмехнулся, сказал напарнику:

— Стыдно, коллега... Кто же в нашем районе Толика Самоху не знает? Да, Толик?.. А у дверей там — вся его хевра расположилась. Или нас увидела и разбежалась? Ну-ка, глянь.

Напарник приоткрыл дверь, выглянул в коридор. Не было там ни одного пацана. Стояла лишь растерянная Лидочка Петрова, держала в руках грамоту и медаль Толика Самошникова...

— Никого! — Новый опер прикрыл дверь. — Только девка какая-то...

— Не девка, а девочка. Понял, козлина немытая? — злобно сказал ему Толик и стал одеваться...

В нечистом и мрачном коридорчике, у дверей с табличкой «Следователь по делам несовершеннолетних» сидели отец Толика — Серега Самошников, бабушка — Любовь Абрамовна и дед — Натан Моисеевич.

В выходном костюме он смахивал на рождественскую елку — так был разукрашен боевыми орденами и медалями...

— Фирочке ничего не сказали? — спросила Любовь Абрамовна.

— Нет, — хором ответили Серега и Натан Моисеевич.

— Натан! Ты позвонил этому старику генералу, которому ты зимнее пальто шил из воинского отреза? — спросила Любовь Абрамовна. — В прошлый раз он таки очень помог...

— Звонил, — глядя прямо перед собой, ответил Натан Моисеевич.

— И что? Он придет?

— Нет.

— Почему?!

— Умер.

— Ну, чего, Самошников, до колонии допрыгался? Это который у тебя привод? Третий уже? — спросил тот, который был с пистолетом под пиджаком.

— Четвертый, — угрюмо сказал Толик.

— Тем более. Все. Отгулялся. Сейчас пока в камеру, а потом направим твое дельце в комиссию по несовершеннолетним...

К отделению подлетела потрепанная милицейская «Волга».

Из нее выскочила Лидочка Петрова, а из-за руля «Волги» — Лидочкин отец Николай Иванович Петров в гражданских брючках и потертой кожаной куртке.

— Папа! Папа!.. Второй этаж, налево по коридору!.. — нервно проговорила Лидочка.

— А то я не знаю. Не вздумай нос туда совать.

Худенький Петров в три прыжка одолел лестницу и...

...сразу же увидел всего в орденах Натана Моисеевича, испуганного Сергея Самошникова и плачущую Любовь Абрамовну.

— Николай Иванович! — всхлипнула Любовь Абрамовна.

— Тэ-экс... — сказал Петров. — Здрасте вам, пожалуйста! Ну-ка, все вниз — в машину. Я тут попробую сам разобраться, а потом вас домой отвезу.

С интересом оглядел Лифшица, увешанного боевыми наградами:

— Натан Моисеевич! Такой, можно сказать, боевой товарищ... и вы, Сергей Алексеевич... И не можете успокоить Любовь Абрамовну? Ну-ка, спускайтесь, спускайтесь вниз. Лидка вас проводит. Лидуня! Командуй...

Николай Иванович отдал Лиде ключи от милицейской «Волги» и без стука открыл дверь кабинета. Оттуда сразу же раздался удивленный голос:

— Елочки точеные!!! Товарищ подполковник! Какими судьбами, Николай Иванович?..

—... Месяц назад в парке Политехнического института такую драку устроили, кошмар!.. Просто-таки — стенка на стенку, Николай Иванович! С одной стороны — школьники, вот его банда, Самошникова! С другой — пэтэушники. Зайцев там один верховодит. По восемьдесят девятой и по сто сорок четвертой за кражи проходил... А чем дрались-то, Николай Иванович?! И цепи, и кастеты, и заточки, и чего под руку попадет! Брандспойтом разливали!.. Семь человек в травме, двое с черепно-мозговыми в третьей больнице. Уже — сто двенадцатая, часть первая! А привлечь не можем — малолетки! Ведь знают это, сукины дети, ни хрена не боятся! И вот этот чемпион гребаный — главный организатор и вдохновитель ихних безобразий... Идейный вождь, так сказать, чтоб он треснул! — И старший опер показал Николаю Ивановичу на сидящего Толика-Натанчика. — Можете познакомиться!

— Да знаю я его. Сосед. Дома — напротив. А сейчас за что?

— Прошлой ночью на спор с такими же обалдуями, как и он сам, фургон с горячими хлебобулочными изделиями угнал.

— Как угнал?

— А очень просто — пока водитель и экспедитор лотки с хлебом в магазин таскали, он сел за руль и угнал фургон. Рублей на сорок горячих батонов сожрали, фургон заперли и бросили его за спорткомплексом «Зенита». Ну что ты будешь делать?! И ведь четвертый привод... Сейчас оформим в райисполком на комиссию по делам несовершеннолетних. А они его пускай в колонию определяют... Рецидив за рецидивом.

— Ну, правильно! — сказал Николай Иванович. — Что с такими дураками еще делать? И с родителей стоимость похищенного... Вернее, сожранного, взыскать. Пусть выплачивают. Их только пожалеть можно. А пока...

Николай Иванович грозно посмотрел на Толика и сказал ему:

— Пошел в коридор. И ни шагу от дверей! Сядь и сиди. — Толик вышел. Николай Иванович вытащил из внутренних карманов кожаной куртки две бутылки коньяка. Поставил их на стол и спросил: — Занюхать есть чем?

— Обижаете, Николай Иванович! — радостно проговорил старший опер, быстро запер дверь кабинета на ключ и бросился открывать большой обшарпанный сейф...

Лидочка сидела впереди, а Натан Моисеевич, Любовь Абрамовна и Серега Самошников — сзади.

Серега наполовину опустил стекло у задней дверцы, нервно покуривал, выдыхал дым на улицу, стряхивал пепел наружу, за окно.

Все четверо напряженно смотрели на уличную дверь отделения.

Но вот дверь открылась, и все сидящие в старой милицейской «Волге» увидели, как вышли Николай Иванович Петров и Толик-Натанчик.

Подошли к машине, Николай Иванович сказал Толику:

— Садись вперед к Лидке. Подвинься, Лида.

Толик боком уселся спереди. Николай Иванович сел за руль...

... Когда отъехали подальше от милиции, Лида прижалась плечом к отцу, поцеловала его в щеку. Унюхала запах коньяка, сказала, чтобы хоть как-то нарушить тишину:

— Пьяный за рулем — преступник.

— Тогда можешь загадать желание, — усмехнулся Николай Иванович. — Сидишь как раз между двумя преступниками...

В большой комнате вся семья, кроме Лешки, была в сборе.

— Ты, шлемазл! — сказал дедушка внуку. — Ты хоть понимаешь, что еще один такой взбрык и — «...тюрьма Таганская, все ночи, полные огня, тюрьма Таганская, зачем сгубила ты меня?..».

— Натанчик, солнышко... — плачущим голосом простонала бабушка.

— Ты кому? Мне или дедушке? — попытался уточнить внук.

— Тебе, сукин кот!!! — яростно рявкнула бабушка.

— Мама! — строго прикрикнула Фирочка.

— Сынок, ты чего это взялся нас огорчать? — грустно спросил Серега. — Хочешь, чтобы мы все с ума сошли от горя, да?

— Нет, — опустил голову Толик-Натанчик.

— Так что же ты?.. Неужели самому не понятно, сыночек?

Не найдя больше слов, Серега притянул Толика-Натанчика к себе, обнял его, прижал к груди и поцеловал в макушку.

Толик замер... Потом неловко потерся об отцовское плечо, мягко отстранился и, с трудом сдерживая слезы, с фальшивой бодростью хрипловато сказал:

— Ну все, ребята, все... Притих — вот кто буду!.. Бабуль! Деда... Мамусь!.. И ты, па... Ну чего вы? Сказал же, что все! Завязал, чесслово... Ну, кончайте, в натуре!..