— Зайцев старший-то в запой ушел в страшенный... — сказала третья старуха и стала тревожно оглядываться. — Алик! Алик, ты куда запропастился?! Ну-ка вылазь из кустов счас же!

И на зов бабушки из кустов, обрамлявших унылую хрущевскую пятиэтажку, вылез пятилетний Алик...

В одной руке он держал малюсенького котенка, а в другой — очень большой грязный слесарный молоток...

Это был молоток Зайца, которым он убил Сергея Алексеевича Самошникова.

— Брось эту гадость немедля! — крикнула бабушка внуку.

Тот испуганно выронил молоток.

— Стой... — сказала одна из старух и с трудом поднялась со скамейки.

Она подошла к упавшему молотку, нагнулась над ним и, не прикасаясь к нему, внимательно разглядела молоток...

— Так он же весь в кровище засохлой!!! — сказала старуха.

— Ой, страсти-то какие!.. — воскликнула вторая. — А может, ржавый просто?.

— Да на нем волосы прилипшие!.. Какая там ржа?! Что ж я, зря двадцать лет заседателем в нарсуде отмантулила?! Никитишна! У тебя у одной телефон есть — звони-ка в Третье отделение... Уж не этим ли молотком Сереженьку нашего Самошникова убивали?..

В колонии шла обычная послеобеденная жизнь — строем маршировали через плац из учебных классов...

...грузили старые железные койки на грузовик...

...выносили чаны с объедками из столовой...

...кто-то из подростков учил уму-разуму младших — щелкал их по бритым головам, а те покорно подставляли свои головы и тихо плакали...

И все в одинаковой серо-мышиной мешковатой форме заключенных с дурацкими шапочками на стриженых головах...

В Ленинской комнате с жалким детским бюстиком Володи Ульянова с длинными волосиками, с обязательной наглядной «агитацией»...

...сидели оперативник Костя и Толик-Натанчик Самошников...

— Зайца убили в ваших гаражах... — глядя в сторону, сказал Костя.

Толик помолчал, сплюнул, сказал:

— Туда ему и дорога.

— Курить будешь? — Костя вынул сигареты и спички.

— Так я же не курю, Константин Александрович.

— Я и забыл... Ну, чего-нибудь мне вроде пепельнички спроворь.

Толик встал, подошел к длинному столу с красной скатертью, взял подшивку «Комсомольской правды», вырвал полстраницы, свернул из нее кулек, подал оперативнику Косте:

— Сюда трясите, Константин Александрович. Я потом вынесу.

Костя закурил. Спросил будто невзначай:

— Не знаешь, Толик, кто бы мог его замочить?

Толик задумался.

Потом посмотрел прямо в глаза оперативнику, сказал:

— Я бы мог.

Оперативник усмехнулся, не глядя на Толика, стряхнул пепел в кулек из газетного листа.

— Да нет... По времени не совпадает. Когда его убивали — ты здесь безвылазно находился.

— Откуда это вы знаете? — хрипло спросил Толик.

— С начальством с твоим покалякал, с корешками.

Помолчали.

— А он не сам себя порешил? — через паузу спросил Толик.

— Нет. Хотя тот, кто его приговорил, очень хотел, чтобы мы так и подумали.

— В чем же он просчитался? — спросил Толик.

— Кто? Заяц?..

— Нет. Тот, кто его замочил.

— А слишком тщательную картинку нарисовал. Все замыл, все отпечатки сотворил, какие нужно. Толково все сделал. По науке. Ладно, Толик. Бог тебе судья...

Оперативник улыбнулся, чтобы снять с Толика напряжение, спросил:

— Девочка твоя, Николая Ивановича дочка, к тебе ездит?

— Редко.

— Чего так?

— Тренировки у нее по художественной гимнастике... Школа. Далеко... Вы, чтоб меня допросить, небось на машине сюда прикатили, а ей как добираться?

— Я тебя не допрашивал. Я с тобой разговаривал. А добираться к тебе, как лично я выяснил, очень просто: восемь остановок на метро до вокзала, потом шестьдесят верст на электричке с выбитыми окнами, а потом еще минут сорок на автобусе. И все! На хрена нам какие-то машины, Толик?

Опер встал, загасил окурок в кульке из газеты, свернул кулек в комок, положил его на стол и протянул Толику руку:

— Давай «пять»! Будь здоров...

Толик тоже встал, пожал руку оперативнику:

— До свидания, Константин Александрович. Вы мне сигаретки не оставите?

— Так ты ж не куришь! — Опер выложил сигареты и спички из кармана.

— Пацанам... Мучаются без курева — раздолбаи.

— Тренируешься?

— Четыре раза в неделю. И тренирую. А то здесь можно так закиснуть!..

— Молоток! Ну, еще раз — бывай... Жди амнистию. Вроде бы наверху уже все подписано...

Когда опер Костя, усталый и измученный, ввалился в кабинет, он застал там своего приятеля — второго опера и начальника отдела — Петруччио.

Они пили водку, чем-то закусывали...

...а на краю стола — в прозрачном пластиковом пакете — лежал тяжелый слесарный молоток Зайца, весь в бурых пятнах, с намертво прилипшими к нему волосами покойного Сергея Алексеевича Самошникова...

— Чего нарыл, Костя? — спросил начальник Петруччио и налил водки в третий стакан. — Закусь немудрящая, но вполне...

Костя взял стакан, выпил залпом, что-то понюхал, чем-то закусил и, не сводя глаз с прозрачного пластикового пакета, в котором лежал бурый от крови молоток, сказал:

— Я гляжу, вы тут и без меня нарыли достаточно!..

— Общественность не дремлет! — сказал начальник. — Что в колонии-то?

— Там — порядок... — опер Костя набил полный рот, прожевал и только потом добавил: — У «нашего» — полное алиби, я там всех перетряс. Готовится к амнистии. Вообще-то, честно говоря, отличный пацан!.. Жалко его до смерти...

Показал намолоток в пластиковом пакете, спросил:

— «Пальчики» сняли?

— За кого держишь? И «пальчики» сняли, и идентифицировали...

— И что?

— Сядь, — сказал Петруччио и налил своему подчиненному еще полстакана. — А то упадешь — не встанешь.

— Помнишь, в прошлом году мы этого Зайцева, который в гараже повесился... — начал опер.

— «Которого в гараже повесили»! — поправил его начальник и разлил остатки водки по двум стаканам.

— Теперь — один хрен, Петр Петрович... Короче. Помнишь, мы его по одной квартирной кражонке раскручивали, да так и не раскрутили?..

— А как же!..

— И тогда мы ему и «пальчики» откатали, помнишь?

— Я же и «откатывал»! Как не помнить...

— Так вот — его это «пальчики»... На молотке. И отца Тольки Самошникова, и бабулю его Заяц убил! Его это молоток оказался! Из его сумки с инструментами... Он у сантехников того квартала от своего пэтэу практику проходил, они ему и сумку с инструментами выдавали... Эва как! Выпили?

— Будьте здоровы, Петр Петрович!

— И вы, ребятки, не кашляйте!

— Вперед!

Все трое выпили. Закусили.

— И все его кореша показали, что золотой перстень у Зайцева появился только после того, как он от тетки вернулся...

— А смылился он туда сразу же, как у Самошниковых это произошло!

— А может, это ему тетка подарила?

— Открывай рот пошире... Тетка сама девятый хрен без соли доедает! Ты пока в колонию к Тольке ездил, я к Зайцевым заходил. Мамаша — в истерике, отец запил по-черному. На меня с топором бросался. Пришлось нейтрализовать его. Сейчас в камере отмокает, грозится всех жидов перерезать...

— Ладно! Все! На сегодня кончили, — распорядился Петруччио и встал. — Уберите со стола и проваливайте по домам. Отоспитесь, а завтра займитесь ключами от гаража. Откуда и у кого они могли появиться. И чего это за такой золотой перстень, о котором все говорят, и куда он мог подеваться... Да! Забыл сказать... Мне судмедэксперт звонил — на запястьях трупа следы от наручников! Ни хера себе?!

По плохо освещенным улицам шли усталые опера из Третьего отделения милиции.

— Криминалисты дали заключение, что все отпечатки пальцев Зайцева сделаны после его смерти. Дескать, углы наложения отпечатков не совпадали с естественными направлениями при пользовании бутылкой с ликером и колодкой включения тельфера. Короче, такие отпечатки живому человеку принадлежать вроде бы не могут... — сказал один.