— Ай да Ангел! Ай да молодец!.. — вскричал потрясенный В.В. — Вам-то откуда известно о Протазанове и его фильме?! Его сейчас не все кинематографисты знают!..

— Тс-с... — Ангел приложил палец к губам. — Вы весь вагон разбудите. Я разве не говорил вам, что у нас в Школе ангелов-хранителей была превосходная фильмотека?

— Нет...

— И многие фильмы, снятые на Земле, были просто включены в наш учебный процесс. А какая у нас была библиотека!.. Впрочем, библиотеку я вам уже показывал... Кстати! Вашу «Интердевочку» я прочитал еще там — Наверху, в Школе, в пятом классе. В одиннадцать лет! Она у нас достаточно долго ходила по рукам среди младшеклассников.

— О Господи... — только и смог сказать В.В.

— Вот от Него мы эту книжечку как раз очень тщательно скрывали, — заметил Ангел.

Было слышно, как состав начал замедлять ход. За черным окном стали проглядывать желтые дрожащие огоньки...

— Бологое? — спросил В.В.

Ангел посмотрел в зеркальную оконную темноту, глянул на часы:

— Нет. Наверное, разъезд какой-нибудь. Устали?

— О чем вы говорите?! Мне безумно интересно вас слушать, Ангел. Но какие-то эпизоды я хотел бы увидеть своими глазами. И если это вас не затруднит...

— Ну что вы, Владим Владимыч! Польщен! Единственное, что позволю себе, — некоторые сокращения. Подробный рассказ о Лешкином бытии на Западе — не нужен. Эмиграция есть эмиграция, будь она случайной, как у Лешки, или вынужденной и тщательно подготовленной. Сегодня об эмиграции уже столько написано-переписано, что все эти описания уже давно утратили свой трагический аромат запоздалых открытий мира. Так что вас не смутит некоторая обрывочность того, что вы сейчас увидите?

— Не смутит, не смутит. Валяйте!

— Конечно! Что я спрашиваю... Вы же сами говорили, что в процессе создания фильмов вы неплохо научились смотреть еще не смонтированный материал, — вспомнил Ангел.

— Ни хрена я вам этого не говорил! Я только думал об этом...

— Ну, думали, какая для меня разница... Ложитесь, ложитесь! К Бологому я вас растолкаю. Что-нибудь приготовить к пробуждению?

— Ну, если вы будете настолько любезны... — замялся В.В.

— Буду, буду, — рассмеялся Ангел.

— Тогда немного джина, — сказал В.В., укладываясь на свою постель. — Желательно со льдом...

На этих словах В.В. купе «Красной стрелы», снова набирающей ход, стало плавно превращаться в...

... ТИТР:

конец четвертой серии

... Мчится во тьме «Красная стрела» в Петербург...

Печально вскрикивают встречные составы...

...мелькают желтые огоньки сквозь кустарник, сопровождающий весь рельсовый путь на протяжении многих километров...

Грохочет в ночи многоколесный состав...

—... Эмиграция есть эмиграция, — говорил Ангел. — Будь она случайной, как у Лешки, или тщательно подготовленной. Сегодня об эмиграции уже столько написано-переписано, что все эти описания уже давно утратили свой трагический аромат... Так что вас не смутит некоторая обрывочность того, что вы сейчас увидите?

— Не смутит, не смутит. Валяйте!

— Конечно! Что я спрашиваю?.. Вы же сами говорили, что в процессе создания фильмов вы неплохо научились смотреть еще не смонтированный материал, — вспомнил Ангел.

— Ни хрена я вам этого не говорил! Я только думал об этом...

— Ну, думали, какая для меня разница... Ложитесь, ложитесь! К Бологому я вас растолкаю. Что-нибудь приготовить к пробуждению?

— Ну, если вы будете настолько любезны... — пожал плечами В.В.

— Буду, буду, — рассмеялся Ангел.

— Тогда немного джина. Желательно со льдом... — сказал В.В.

И на этих словах В.В. купе «Красной стрелы» стало плавно превращаться в...

Несколько человек, одинаково одетых в единую тюремную форму — недорогие джинсы и такие же рубашки с нашитыми на нагрудный карман номерами и фамилиями, ходили по кругу...

Кто-то покуривал у высокой стены...

Кто-то, сбиваясь в стайки, компанейски болтал о том о сем...

Вокруг одного, разрисованного татуировками от мочек ушей до ступней ног, стояла восхищенная компания — разглядывала синее тщедушное тело, покрытое замысловатой вязыо из драконов, голых девиц, молитвенных цитат, пальм, лиан, летающих птеродактилей и оскаленных клыков саблезубых тигров...

Медленно брели по кругу подследственный Алексей Самошников и полный человек лет сорока, который что-то безостановочно говорил Лешке, яростно жестикулируя, забегая вперед, чтобы заглянуть Лешке в глаза...

— Ты ж тупарь, Лешка!.. Ты же их в жопу должен целовать! — на чистом русском языке с явными одессизмами втолковывал он Лешке. — Я тебя умоляю! Возьми, к примеру, меня — Гришу Гаврилиди! Мне сорок один год, а я, как мальчик, сбежал из такой высокопоставленной туристической группы, чтобы только остаться здесь и никогда не возвращаться в свой вонючий Николаев! Ты знаешь, какие здесь законы?! Это ж можно обхохотаться! Клянусь мамой, если бы я в третий раз не попался на воровстве в магазине самообслуживания — я бы до сих пор был на свободе и еще кушал бы свой паек для политэмигрантов! Откуда я знал, что в обычной продовольственной лавке на потолке... Ты слышишь?.. На потолке понапиханы видеокамеры!.. Денег им девать некуда! Совсем оборзели...

— Так вы политический эмигрант? — удивился Лешка.

— Я тебя умоляю! — захохотал Гриша Гаврилиди. — Им так хочется — так я буду «политическим». Какая мне разница?! А что ты думаешь, я тебя агитирую задаром? А выкуси-ка!.. Я ж тебе — «подсадная утка»!

Конвойные на высокой стене посматривали вниз на прогуливающихся.

Неожиданно в стене отворилась неширокая дверь, оттуда вышел тюремный надзиратель и сказал по-немецки в мегафон:

— Прогулка закончена. Все по камерам.

Растатуированный натянул на себя рубашку. Все потянулись к дверям, на ходу бросая окурки в урну.

Надзиратель спокойно пересчитывал заключенных......

Потом их вели по чистеньким тюремным коридорам.

На ходу Гриша Гаврилиди говорил, не умолкая ни на секунду:

— Мне так и сказали — если я тебя убедю согласиться с ихними требованиями, таки меня тоже выпустят... Ну так слушай сюда... Люди под Берлинской стеной подкопы по триста метров роют — только бы попасть в Западную Германию! А ты кобенишься...

Они шли мимо запертых дверей нескончаемых камер.

Время от времени надзиратели открывали эти двери, возвращали заключенных в камеры и тщательно запирали их там.

— Тебе предлагают попросить политического убежища... — успел проговорить Гриша...

...но надзиратель остановил его и Лешку.

Открыл камеру, впустил туда Лешку и Гришу и запер их снаружи.

Больничная благостность западногерманской тюремной камеры не нарушалась даже наличием унитаза. Унитаз был стыдливо отгорожен намертво привинченной непрозрачной ширмой из толстого матового бронебойного стекла.

— Так шо я говорю... Тебе, можно сказать, предлагают выиграть в «лотерею жизни», а ты выгибаешься, как Конёк-Горбунёк!.. Шо ты там забыл, в этом Советском Союзе?! Такой случай, как у тебя, — раз на мильён!..

Лешка молча улегся на чистенькую коечку, уставился в потолок.

Но Гриша не умолкал:

— Один халамендрик — немец, между прочим!.. — даже подводную лодку для всей семьи построил, шобы только Шпрее переплыть! Речка такая у них в Берлине. Обживешься, подзаработаешь. Ты ж артист, Леха! Не дури. Это я тебе говорю!.. Що-то же переменится... Не может же быть так вечно, правильно? Всякие там стенки-шменки между людями... И пожалуйста, Леха, когда тебя вызовут на очередной допрос...

Лежит Лешка на своей тюремной коечке, смотрит в белый потолок.

Молчит...

Гриша еще что-то говорит и говорит, но слова его для Лешки уже сливаются в один неясный надоедливый гул, и Лешка совсем перестает его слышать...