— Но он же умер…

Весь опыт человека двадцать первого века говорил, что… ну, что-то надо делать. Человек же умер! А тут даже Чуковский стоит рядом с видом человека, который не видит ничего сверхъестественного в том, что у них тут под ногами свежий труп мертвого покойника. Впрочем, он, может, и просто растерялся.

— В полицию надо сообщить?

— Да кому он нужен, — махнул рукой Лютожор, — не убили же, сам убрался. Отвезут в божий дом, по весне закопают. Чай, не купец, чтобы за него похоронные агенты дрались. В цинковом гробу, с факельщиками, не повезут… Крикнут ребят, управятся.

Руслан выпрямился:

— Спасибо, — растерянно произнес он, ошарашенный, помимо всего прочего, еще и упоминанием цинкового гроба и каких-то факельщиков.

А что тут еще можно сказать? Правда, поднявшая было голову паранойя прошипела, что, если сейчас просто развернуться и уйти, то сей доблестный гражданин может потом, впоследствии, начать шантажировать его, Руслана, этим фактом. Правда, непонятно, как именно — Ковалев действительно сам умер — но в жизни возможно всякое.

Хорошего человека Лютожором не назовут.

Они спустились по лестнице во двор. В процессе Лютожор, преспокойно выбросивший из головы факт смерти журналиста, снова принялся рассуждать о том, что Чуковский может все же написать русский детективный роман, не хуже всяких Пинкертонов и Ников Картеров. Тот задумчиво поддакивал, Руслан решил, что погруженный в переживания. А Чуковский, похоже, и вправду задумался над романом. Может, по принципу «Критикуешь — предлагай», а может… Да кто их, писателей, знает, что у них в голове.

— Николай Эммануилович, — спросил Руслан, когда они уже ушли не только из неприятного двора, но и с Лиговки, — что за факельщики на похоронах? Кремируют, что ли?

— Нет, мы же не в Европе, — отстраненно произнес Чуковский, думая о чем-то своем. Даже непонятно было, осуждает ли он Россию за то, что до сих пор, по примеру просвещенного запада, не перешла на кремацию, либо, напротив, горд за то, что храним старинные традиции, — Еще в прошлом… позапрошлом году Синод запретил сожигание трупов, как кощунственное и противное воле божьей. А факельщики…

Факельщики, как оказалось, шли перед катафалком в похоронной процессии, неся фонари со свечами (факелы, ввиду возможных пожаров, перестали употреблять аж в начале прошлого, XIX века. Вообще, из рассказа задумчивого Чуковского Руслан неожиданно для себя узнал, что в России начала двадцатого века выражение «похороны по первому разряду» — не фигуральное выражение, а вполне себе конкретное указание на то, что похороны проходили именно по первому разряду, а не по второму, третьему или самому низшему — седьмому, всего-то за 40 рублей.

Похоронное дело было регламентировано и поделено на разряды, с четким распределением какому- разряду что положено, кому гроб металлический, кому — деревянный, кому оркестр, а кому — нет, кому факельщики — а кто обойдется, и если факельщики — то сколько именно. Были эти самые факельщики обычными мужиками, которые нанимались в похоронную процессию, чтобы немного подзаработать. Похоронное бюро таким работникам выделяло спецодежду, кроме сапог, поэтому у торжественно выглядящих факельщиков обувь выглядела так, как будто они с этим катафалком обошли вокруг земного шара. Бюро, может быть, выделяло бы и сапоги, но был риск, что работничек с этими сапогами сделает ноги. А форма факельщика никого не прельщала, она состояла из белого цилиндра, белой ливреи с огромными металлическими пуговицами и серебряным галуном, белые брюки с серебряными лампасами и белых перчаток. Да уж, таким попугаем особо не погуляешь, поэтому и красть такую форму особого смысла не было.

Руслан неожиданно для себя понял, откуда у Любови Орловой в фильме «Веселые ребята» взялся на голове белый цилиндр. До этого как-то не задумывался — взялся и взялся, комедия же. А ведь она приехала на катафалке и, значит, цилиндр — не просто так, а цилиндр факельщика из похоронной процессии.

Забавно, но самого главного факельщика, который шел в самом начале процессии, ударяя оземь жезлом, называли «мажор». Интересно, мажоры двадцать первого века в курсе, что называют себя в честь главпохоронщика? Наверное, нет, ведь всякие гламурные кисо, гордо именующие себя стервами, не знают, что изначально «стерва» — всего лишь дохлая скотина.

И вроде бы проблема с пасквилями Ковалева разрешилась, но осадочек, как в анекдоте про ложечки, остался. Нет-нет, да и приходила к Руслану мысль о том, что он, именно он — стал причиной смерти уже не одного человека. Пусть никого не убил самолично, но, тем не менее — не будь его и эти люди продолжали бы жить.

Может, это реакция истории? Может, ему так намекают, что ему здесь не место, что менять историю просто потому, что ты из будущего — очень, очень плохая идея?

Или это все чушь?

— А ты бы что предложил? — хихикнула Юля, тонко уловив женским чутьем, что муж таки отвлекся от черных мыслей и принявшись расширять и углублять успех.

— Борис Акунин, — хмыкнул Руслан. Он не любил Акунина, из-за того, что в его романах приличными людьми были только немцы да японцы, а все русские, в лучшем случае — с каким-то прибабахом. Но, с другой стороны, первое, что приходит на ум среднестатистическому российскому читателю начала третьего тысячелетия при словах «дореволюционный детектив» — это Акунин. Антон Чижъ, к примеру, гораздо менее известен.

— Забраковано, — рассмеялась Юля, — Не пропустит цензура, уж очень на Бакунина похоже. «Евгений Сюткин» — тоже, несерьезное имя.

— Сюткина-то ты как к детективам ухитрилась пристегнуть?!

— По созвучию. Эжен Сю — Евгений Сюткин.

— Ты читала «Парижские тайны»? — удивился Руслан.

Юля обиделась:

— Я, конечно, крашеная блондинка, но все же не зверек под названием тупайя.

— Нет, просто я, например, не читал.

— А я читала, — Юля показала розовый язычок.

— Так что он в итоге выбрал?

— Так ничего пока. Ломает голову, ничего не нравится. А теперь, муж, колись, с чего это его детективами накрыло? Вы тело-то хорошо спрятали?

— Да с телом без нас разберутся… — машинально ответил Руслан, который ничего жене не рассказал, ограничившись короткими фразами, вроде того, что вопрос разрешен.

— Стоять! — Юля повернула голову мужа к себе, — Вы и вправду его грохнули?!

— Да нет… Сам умер.

Руслан, как ни хотел посвящать жену в эту неприятную историю, все же вынужден был рассказать все. Под угрозами и шантажом. И, странное дело, выговорившись, почувствовал себя лучше. Наверное, хотя идея психотерапевта — лежи на кушетке и рассказывай, что в голову придет, человеку, который тебя, скорее всего, и не слушает вовсе — хранит в себе рациональное зерно. Нельзя держать переживания в себе, иначе двинешься рассудком.

— Дорогой любимый муж, — Юля поцеловала Руслана в макушку, — если у тебя вдруг заведутся еще какие страшные тайны, рассказывай сразу. Иначе ты себя загрызешь, а мне нужен муж бодрый и здоровый, физически и психически, без всяких камней на душе.

На этих словах Юля на секунду помрачнела, но Руслан на это не обратил внимания.

Внешне.

Несмотря на то, что, по крайней мере, с женой они обговорили все недомолвки, смерть журналиста, ухитрившегося напакостить даже своей смертью, что-то надломила в Руслане. Все пошло как-то не так.

Андронов из охранки куда-то запропал, и, пусть каждое свидание с ним стоило Руслану пары седых волос — отсутствие встреч, вернее, непонятность их отсутствия, нервировала не меньше.

Из-за отсутствия контактов с Андроновым Руслан не мог узнать, что там у Федорова с автоматом, что тоже нервировало.

Вася Менделеев как уехал в командировку, так и пропал без вести, в итоге обсудить с ним концепцию танков не удавалось.

Новые идеи, которые можно было бы впихнуть в императорскую армию, чтобы та подошла к Первой мировой обеспеченной если не оружием, то хотя бы идеями, не приходили в голову, хоть плачь. Разве что подводные лодки, но с ними были свои проблемы…