— Никогда о таком не слышал… Что-то из трудов господина Фройда?

— Возможно… — Руслан честно не помнил, кто впервые описал этот комплекс, может и Фрейд, — Так вот: я верю Юле, я уверен в себе и даже бродящие по дому туда-сюда офицеры не заставят меня усомниться в моей жене.

— Какие офицеры? — Чуковского, похоже, не столько вправду интересовало, что там за история с офицерами, сколько он искренне пытался отвлечь Лазаревича от дурных мыслей, занимая его разговорами. За что Руслан был ему благодарен.

Он коротко пересказал вчерашние появления офицеров, они вдвоем посмеялись над незадачливым ловеласом, чуть было не выскочившим из ума, узрев вместо симпатичной женщины — демона. Руслан объяснил Чуковскому, что такое гролинг, как его жена в молодости выступала в музыкальной группе, отчего история стала выглядеть еще смешнее.

Потом помрачневший Руслан поведал о родившейся теории о том, что Юля с Аней перенеслись обратно в будущее и, возможно, ждут его, где-то там, сто лет тому вперед.

— А вы не думали…простите, что заговорил о плохом… что они пали жертвами… — Чуковский невольно указал рукой за спину, туда, куда воткнулся нож загадочного маньяка.

— Нет, — твердо произнес Руслан, — Загадочных смертей уже давно не было — это раз. Убивали людей известных — это два. Ну и их именно убивали, а не похищали — это три. Нет, с этой стороны я за судьбу своей семьи спокоен.

— Слава Богу, — Чуковский размашисто перекрестился, — Пусть ваша версия окажется истинной, и вы воссоединитесь с семьей. Когда-нибудь. И при жизни.

— Так и будет, — уверенно произнес Руслан.

Чуковский задумался и растерянно посмотрел на принесенную с собой папку:

— А я хотел ей показать…

— Показать — что?

— Свое творчество.

— Вы все-таки закончили детектив?

— Какой… а, вы об обещании, данном нашему лиговскому знакомому? Нет, это еще не закончено. Я о стихах.

Чуковский раскрыл папку и протянул Руслану несколько бумажных листов, скрепленных потемневшей скрепкой, ничем не отличавшей от своих сестер из двадцать первого века.

Лазаревич взял бумаги. На первом листе мелким торопливым почерком было написано стихотворение:

Погулять пошла Танюша

Свою куклу побаюкать…

Дальше очень узнаваемым чуковским слогом рассказывалась история этой самой озорной и шкодливой девочки, чем-то напомнившей Руслану Машу из мультфильма. Наверное, своим неиссякаемым оптимизмом: даже влипнув в неприятности или, например, объевшись вареньем, от которого заболели зубы, она не унывала, а бодро скакала к следующему приключению. Отчего стишок был веселым и немного походил на пародии на занудные нравоучительные истории, популярные в это время: в них дитя, угодившее в неприятности из-за собственных поступков, непременно должно было пострадать для того, чтобы в конце истории сделать вывод «Больше я так делать не буду». В стишке Чуковского мораль «Не унывай, но на своих ошибках учись» тоже присутствовала, но совершенно ненавязчиво.

Хороший стишок.

Руслан его раньше никогда не видел.

— Я его сам написал, — непонятно пояснил Чуковский.

— Я понял, — не совсем понял Руслан.

— Нет, я несколько другое имел в виду. Юлия Николаевна принесла мои стихи, другие, из будущего. Они… хорошие, но… Они не мои. У меня нет дочки Мурочки, которая в некоторых из них упоминается, многие вещи в них… Их написал другой я. Проживший другую жизнь. Я не могу издавать их под собственным именем. Это не мои стихи.

— Николай Эммануилович…

— Нет-нет, этот вопрос мы обсуждали с вашей женой. Лишать детей счастья прочитать такие великолепные стихи только из-за моей совести — неправильно. Я их буду издавать, под псевдонимами, разными, чтобы их не связали с каким-то одним человеком… Но и не писать стихи я тоже не могу!

Руслан даже вздрогнул, настолько неожиданно разгорячился Чуковский.

— Я ведь вижу, что МОГУ, могу писать стихи! Больше того — я хочу это делать! Да прямо сейчас у меня в голове крутятся обрывки рифм и строк! И в то же самое время я не уверен — смогу ли я достичь своего собственного уровня, уровня себя будущего. Вот я и принес первую пробу пера, показать Юлии Николаевне…

Оба мужчины печально замолчали.

— Николай Эммануилович, я, конечно, не учитель, да и стихи мне никогда не нравились, но… Вот эта ваша проба пера… Это то, что нужно. Ритм, рифмы, сюжет — все это настолько ВАШЕ, что еще немного, и мне покажется, что я их знаю с самого детства.

И Лазаревич не соврал ни на букву.

Чуковский улыбнулся, чуть смущенно, как улыбается человек, чувствующий как у него за спиной вырастают крылья.

Наступила ночь. Вернее, наступили она уже давно, а сейчас на мягких лапках бесшумно подкралось время, которое натуры, не чуждые некоторой поэтичности, называют «время между волком и собакой». Время, когда темнота наиболее темна, время, когда все законопослушные люди крепко спят, время, когда творится все самое темное, скрытое, тайное…

Тихие, легкие шаги послышались на лестничной площадке. Самой верхней, той, из которой лестница ведет только на чердак.

Вход на чердак заперт на замок. Огромный висячий замок, покрытый пылью и ржавчиной, замок, который выглядит так, как будто его не открывали уже лет сто и еще примерно столько же не откроют.

— Небольшой фокус… — прошелестел тихий голос.

Тонкие, ловкие пальцы скользнули по стали замка, нащупали на обратной его стороне потайную кнопку…

Выглядящий неприступным замок бесшумно распался на две части, открывая выход.

Руслан задумчиво листал разложенные перед ним на столе листы чертежей «крокодила»… Нет, все же нужно автомобилю какое-то приличное название придумать. Нет, господа офицеры наверняка тихонько похихикают над тем, что им придется ездить на крокодилах, но это будет потом. А до этого предстоит пройти высочайшую комиссию, которая может придраться к любому пустяку. Сейчас, вроде бы, в моде все древнерусское, нужно полистать былины, да найти название богатырского коня попафоснее. Потому что «Бурушка косматенький» — единственное имя богатырского коня, которое Руслан помнил — еще хуже «крокодила».

По сути, первый в мире джип готов уже процентов на девяносто, поэтому и начинается вылизывание и вычесывание блох.

Двигатель фабрики Пузырева, с алюминиевым корпусом, четыре цилиндра, четыре литра объемом, пятьдесят лошадиных сил… ну, если быть честным — то все же сорок с небольшим, но Руслан с Фрезе, по обоюдному согласию, решили «слегка» эту самую мощность округлить.

Карбюратор, того же Пузырева, поплавкового типа, цельноалюминиевый и цельнотянутый с уазовского карбюратора, на ходу подметки режет Иван Петрович…

Коробка передач — и снова Пузырев, три скорости, внутренний рычаг переключения передач.

Привод — на все четыре колеса, без отключения дифференциала, ибо это мулька была слишком сложной.

Сцепление — дисковое, пока на кожаных пузырях… то есть накладках. Пузырев вспомнился, потому что его химик, проведший анализ уазовских дисков сцепления пообещал сварить нечто подобное, но пока этот алхимик ничего приемлемого не предоставил.

Тормоза — механические, на задних колесах. Решили не усложнять и не удорожать конструкцию, благо будущему джипу все равно не рекорды скорости на шоссе показывать, а скакать в лучшем случае по грунтовкам.

Магнето и свечи зажигания — сименсовс… тьфу, бошевские. Руслан как путал две немецкие фирмы в двадцать первом веке, так и продолжил делать это в веке двадцатом. Надо же — сто лет прошло, а «Сименс» и «Бош» все еще на коне…

Стартер — ручной, с кривой заводной рукояткой.

Рама — на двух швеллерах, с каркасом из уголков, к которым крепятся детали корпуса.

Корпус — арборитовый. Что только звучит круто, а на самом деле — фанерный, с фабрики Костовича. С брезентовым тентом, чтобы не увеличивать вес авто, двумя дверцами и некрупным багажником сзади, вроде компоновки старичка-«Виллиса». Старичка, которого еще даже не изобрели…