Сухомлинов Влад. Алдр. Владимир Александрович, надо полагать. Подозрительно знакомое имя… Чем-то он в истории не прогремел, конечно, но явственно оставил свой след, иначе Руслану он бы не вспомнился. Кажется… Кажется, в книге Пикуля «Нечистая сила» отметился. Вспомнить бы только в каком качестве… То ли был сторонником прогресса и продвигал пулеметы, то ли был замшелым ретроградом и зажимал пулеметы… В общем, как в анекдоте про ложечки, была там какая-то история с пулеметами.

«Прием просителей — по субботам, в 8 часов дня»… ничего себе у них день! Страшно спросить, во сколько вечер начинается.

Итак, приходим мы к господину Сухомлинову… так, кто он там по званию…? «Ген. шт. ген-кав». Зашибись, шифровка. Ну и кто он? Генерального штаба генерал-кавалерист? Может, в начале расшифровка есть? Руслан полистал справочник. Реклама, реклама, реклама… Реклама, реклама, реклама… Реклама… да блин! Страниц сорок одной рекламы! А вот расшифровки сокращений — нет. Впрочем, пес с ним. Здесь вам не Советская армия, к генералам и прочим прыщам на ровном месте положено обращаться не по званию, а не иначе как «Ваше благородие». В смысле — полагающимся титулованием, так-то «благородие», при всем его красивом, «благородном» звучании — обращение к поручикам, поэтому генерал, услышав такой в свой адрес, озвереет примерно как более поздний генерал-лейтенант, к которому обратятся «товарищ лейтенант».

Генерал здесь — «Ваше превосходительство»… Ии «высокопревосходительство»? Пусть будет «высоко» — я дикий американец, мне можно и путаться, а повысить в титуле — не понизить.

Руслан зевнул и потер уставшие глаза. Он уже несколько часов сидит над пустым листом, девчонки давно уже спят, ночь на дворе, вот и путаются мысли.

Итак, прихожу я к его высокопревосходительству, гав-каву, и говорю: «Смотрите, какую я вам ценную штуку принес! Танк называется!». Посмотрит на него генерал Сухомлинов и логично спросит: «А на кой в войсках эта замечательная штука?». Ты ему, мол, как это на что? Если нужно пулеметные гнезда подавлять и через колючую проволоку прорываться — незаменимая вещь! Генерал бороду погладит — а борода сейчас у всех приличных людей, мода такая — да и не менее логично спросит: «Вы, случайно, белены не ели, господин американец? Какую еще колючую проволоку?». Ну, ты и объясняешь — ту, которая перед окопами и траншеями протянута. А министр тебе: «Траншея, батенька, это окоп из рва и бруствера, насыпанного к стороне неприятеля, употребляемый при атаке и обороне крепостей. Зачем перед ним колючую проволоку натягивать, каковая изобретена еще в прошлом веке, в ваших же Соединенных штатах, и служит исключительно для огораживания загонов для скота?».

В этом месте вымышленного разговора Руслану внезапно стало интересно, как назывались в начале 20 века США? Что-то он слышал о том, что САСШ, Североамериканские соединенные штаты. Правда, составитель справочника об этом не слышал и в нем они были вписаны вообще как «Соединенные штаты Северной Америки». Да, никто еще не придирался к точным формулировкам…

Так, о чем это я с Сухомлиновым-то разговаривал? Ах, да, об окопах и траншеях, каковые… Тут полусонные мысли Руслана сделали еще один виток и вспомнили полковника Скалозуба, который, как известно, в тринадцатом году отличился с братом, засев третьего августа в траншее. Жителям двадцать первого века представляется что-то героическое, из фильмов про Великую Отечественную — бравый полковник (или кем он там был в 1913-ом) под артиллерийским огнем сидит в траншее, бодро строча по наступающим французам из трехлинейки. А вот жители века девятнадцатого, которые в курсе, что траншея используется при атаке и обороне крепостей, понимали, что оборонять крепости в 1813 году, то есть на территории Европы, российская армия не могла, а засесть в траншее при атаке на крепость — такой себе подвиг. И Скалозуб — просто-напросто паркетный шаркун, а никакой не боевой офицер.

Тьфу ты, бог с ним, со Скалозубом, что там с танками?

Так вот, спрашивает, значит, Сухомлинов, нахрена ему танки, чтобы прорывать укрепленную оборону и прорывать колючую проволоку? Кто и зачем будет затягивать окопы колючей проволокой? И ты реально понимаешь, что объяснить ему этого не сможешь. Просто не поверит генерал в то, что можно отрыть окопы, траншеи и блиндажи на сотни километров, затянуть их колючей проволокой и минными полями — и спокойно отстреливать тех, кто попытается тебя атаковать. Колючая проволока СЕЙЧАС — действительно только заграждение для скота. Это после Первой Мировой она станет символом смертельной тоски окопной войны, а после Второй Мировой — символом нацизма и концлагерей. Сейчас и свастика еще — просто солярный символ…

Не поймет генерал необходимости танков, не сможет, если не сможет представить, что будущая война будет войной позиционной. А он не сможет, ибо генералы всегда готовятся к ПРОШЛОЙ войне. К войне, где все сводилось к редким перестрелкам и лихим штыковым атакам. Которым в будущей войне — не будет места. А если и будет — лихие штыковые атаки приведут только к еще одной тысяче в списке потерь. «Тысяча смертей за пятьдесят минут…».

И так — с ЛЮБЫМ предложением.

Противогаз? А зачем? От газовых атак защищаться? Зачем нужны газовые атаки? Чтобы из укрепленной обороны вражеских солдат выкуривать? Вы думаете, что на войне солдаты будут сидеть сиднем в окопах? Экий вы, батенька, затейник…

Миномет? А зачем? Чтобы быстро менять позицию для стрельбы? А зачем? Ах, чтобы наступающие могли иметь возможность стрелять чем-то артиллерийским по вражеским окопам? Вы думаете, солдаты будут сидеть в окопах? Экий вы, батенька…

Пистолет-пулемет? А зачем? Для вооружения штурмовых отрядов? А они зачем? Врываться в окопы? Вы думаете, солдаты будут сидеть в окопах? Экий вы…

В пальцах Руслана с треском сломался карандаш.

Ну его к чертям, такие мысленные разговоры по ночам. Спать надо идти. Утром подумаем. За ночь ничего не изменится.

Григорий Ефимович Распутин — хотя еще в прошлом году фамилия была заменена на «Новых», но все продолжали называть его старой, приклеившейся к нему не хуже смолы — старец сорока двух лет от роду находился в небольшой комнатке съемной квартиры доходного дома Барышникова, что на Николаевской улице.

Чем он занимался?

Надо признать, вовсе не тем, что могло бы прийти в голову при фамилии «Распутин». Он не соблазняя придворных дам, не хлестал стаканами мадеру, не писал полуграмотные записки и не смещал министров. Также он не молился, не думал о судьбах России, никого не излечивал наложением рук, ног и прочих частей тела и не пророчествовал.

Распутин пил чай.

Сидел у приоткрытого окна, из которого струился приятный морозный воздух, смотрел на самого себя, отражавшегося в блестящем круглом боку самовара, с хрустом грыз желтоватый кусок сахара, отколотый от сахарной головы, крепкими зубами, запивая его горячим чаем из блюдца.

Распутин просто пил чай. Наслаждался.

Его окно выходило во двор доходного дома, напротив темнели окна другого крыла. Темнели, понятное дело, не все — некоторые светились мягким светом свечей, зеленым, розовым и голубым светом абажуров.

Впрочем, одно конкретное окно не светилось. Оно было приоткрыто. За этим непримечательным приоткрытым окном в темной комнате стоял человек с винтовкой. Довольно странной винтовкой — если ее саму посторонний человек опознал бы, возможно, его не удивил бы и оптический прицел, такие продавались для нужд господ охотников, то странное расширение на конце ствола, похожее на длинный толстый цилиндр, безусловно ввело бы в затруднение любого стороннего наблюдателя. Впрочем, откуда ему здесь взяться, в пустой комнате?

Человек повел стволом, ловя в перекрестье нитей прицела начинающую зарождаться лысинку на макушке пьющего чай, опустился ниже… Плавно нажал на спуск…

Винтовка издала хлопок, прокатившийся по пустому двору и быстро заглохший, хлопок, в котором никто не опознал выстрел.