– Ариох! Ариох!

Я понятия не имел, кто такой Ариох, однако каждой клеткой тела ощущал незаметное, но очень притягательное зло, настолько изысканное, что оно само себя считало добродетелью. Именно такой же дух шел от Гейнора и Клостергейма, совсем не похожий на ядреный запах моего дракона и его мощных жилистых разноцветных крыльев, которыми он неторопливо бил воздух, взмывая ввысь. Чешуя его шелестела, растущие вдоль спины острые наросты прижались к хребту. Я восхищался природной аэродинамикой, создавшей подобное существо, с позиции современного человека. Тело его излучало сильный жар, что доставляло мне определенный дискомфорт, а из пасти капала ядовитая слюна, она сжигала дотла камни и деревья, и даже вода там, куда она попадала, вспыхивала огнем.

Что за странный поворот судьбы позволил нам стать союзниками? Именно союзниками. С драконом нас связывало то, что связывает обычных людей с обычными животными, глубокая эмоциональная, почти телепатическая связь соединила наши души, мы стали одной кровью. Каким образом мы на заре времен пришли к этому взаимовыгодному союзу?

Человек и животное поднимались все выше и выше, воздух становился холодней, пар шел от драконьей головы и тела, хвост и крылья расслаблялись все больше, когда мы достигли допустимой высоты, и весь мир лежал перед нами, словно развернутая карта.

Неописуемый ужас и экстаз охватили меня. Именно так я представлял себе сны опиумных наркоманов и потребителей гашиша. Бесконечными и бессмысленными. Горящий мир, охваченный войной. Именно таким мог стать и мой мир, мир двадцатого века, но я точно знал, что это не он. Армии и знамена. Армии и знамена. А за ними горы трупов невинно убиенных. Замученных во имя того, в чью честь развевались флаги и с чьим именем армии шли в бой, чтобы защитить добродетели мертвецов или погибнуть.

Облака слегка разошлись, и я увидел: небо кишит драконами. Я насчитал целую эскадрилью летающих рептилий с размахом крыльев не меньше тридцати футов, и всадники их казались настоящими карликами. Эскадрилья медленно парила в небе, ожидая, когда я поведу ее в бой.

От внезапно накатившего ужаса я проснулся. И увидел перед собой ледяные глаза лейтенанта Клостергейма.

– Прошу извинить, граф фон Бек, но у нас срочные дела в Берлине, нам нужно было уехать еще час назад. Я подумал, что вы хотели бы сказать нам кое-что на прощание.

Сбитый с толку сном и разозленный бестактным вторжением Клостергейма, я сказал ему, что скоро спущусь.

В столовой мой старый сонный лакей усердно прислуживал завтракающим; гости уплетали бутерброды с ветчиной и требовали яиц и кофе.

Гейнор поднял чашку, увидев меня.

– Мой дорогой кузен, как хорошо, что ты спустился. Нас срочно вызвали в Берлин. Жаль, что мы оказались такими неблагодарными гостями.

Я задумался, каким образом их могли вызвать. Неужели у них в машине портативная радиостанция?

– Что ж, – ответил я, – придется мне теперь довольствоваться тишиной и спокойствием.

Я сказал это нарочно, заметив, как Клостергейм посмотрел на меня. Он едва сдержал улыбку, уткнувшись в тарелку.

– Так что насчет клинка, кузен? – Гейнор нетерпеливым жестом велел слуге очистить яйцо. – Надеюсь, ты решил передать его на хранение государству?

– Не думаю, что для государства он представляет какую-то ценность, – ответил я, – а мне все-таки дорог как память.

Гейнор оскалился и поднялся со стула.

– Дорогой кузен, не говорю за себя, но если бы тебя услышал Берлин, ты остался бы не только без меча, но и без дома, где его хранишь!

– Видишь ли, я из тех старомодных немцев, что верят: долг и честь – важнее личного комфорта. А Гитлер, как все австрийцы, человек беззаботный и терпимый; уверен, он о таких вещах даже и не думает.

Гейнор, разумеется, уловил иронию и задумался. Но Клостергейм заметно разозлился.

– Может, ты все-таки покажешь нам меч, кузен? – спросил Гейнор. – Просто чтобы мы убедились, что в Берлине разыскивают именно его. Может быть, это совершенно другой клинок!

Я не собирался подвергать такой опасности ни себя, ни меч. Как бы нереалистично это ни звучало, но я не сомневался, что мой кузен и лейтенант вполне способны ударить меня по голове и забрать Равенбранд, как только его увидят.

– Буду рад показать, – отозвался я, – как только он вернется из Миренбурга. Я отвез его фон Ашу, почистить и отреставрировать.

– Фон Ашу? В Миренбург? – встревожился Клостергейм.

– Одному из его родственников. На Баудиссенгатен. Знаете такого?

– Разве фон Аш не исчез? – не понял Гейнор.

– Исчез. Еще в начале войны. Отправился на какой-то остров в Ирландии – собирался отыскать там некий особенный металл, из которого хотел выковать клинок. Подозреваю, он оказался слишком стар для подобного путешествия. Больше мы о нем не слышали.

– И он ничего не рассказывал тебе о мече?

– Только легенды, кузен. Но я почти их не помню. В них не было ничего примечательного.

– И ни разу не упоминал парный меч?

– Никогда. Сомневаюсь, что наш меч – именно тот, что вы ищете.

– Начинаю подозревать, что ты прав. Я постараюсь изложить твою точку зрения в Берлине, но, боюсь, мне будет непросто представить ее в лучшем свете.

– Они взывали к духу Старой Германии, – сказал я. – Так что им стоило бы отнестись к нему с уважением и не извращать его смысл в соответствии со своими варварскими планами.

– Возможно, нам стоило бы сообщить куда следует о подобных предательских настроениях, прежде чем они подействуют на нас.

В странных холодных глазах Клостергейма словно вспыхнул неожиданный отблеск пламени во льду.

Гейнор попытался смягчить угрозу:

– Хочу напомнить тебе, кузен: фюрер отнесся бы благосклонно к тому, кто преподнес бы народу такой подарок.

Гейнор слишком сильно старался, невольно выдавая свое отчаяние. Он кашлянул:

– Это развеяло бы любые предубеждения, будто ты, как и многие аристократы, являешься предателем Новой Германии.

Он почти подсознательно заговорил на языке вуалирования и обмана. Подобное словоблудие – главный признак нравственной и интеллектуальной смерти. Что бы Гейнор там ни утверждал, он уже стал нацистом.

Я проводил их до входной двери и на ступенях дождался, пока водитель подгонит «мерседес». Было еще темно, серебряная луна опустилась к бледнеющему горизонту. Я смотрел, как черный хромированный автомобиль медленно движется к старинным воротам, увенчанным обветшалыми скульптурами. Огнедышащих драконов.

Я тут же вспомнил о сне.

И о том, что он оказался не настолько страшным, как нынешняя действительность.

Когда мне ждать нового визита нацистов – и получится ли отделаться от них так же легко, как от Гейнора и Клостергейма?

Тем же вечером мне позвонила таинственная Герти. Она предложила на закате спуститься к реке, что протекала по северной окраине нашей земли. Там со мной свяжутся.

Воздух бы прохладен и чист. Я с радостью прогулялся по лугу к небольшому мосту; калитка за ним выходила на тропу, которая когда-то была главной дорогой в город Бек. Колдобины на земле промерзли, превратились в миниатюрные горные хребты. Тропой почти не пользовались, сюда обычно забредали лишь редкие влюбленные или какой-нибудь старик, гуляющий с собакой.

В сумерках, на границе дня и ночи, когда едва заметная дымка начинает дрожать над рекой, я увидел, как к калитке подошел высокий человек и остановился, терпеливо ожидая, пока я отворю. Я торопливо бросился вперед, ощущая вину за то, что не заметил его приближения. Открыл калитку и пригласил его ступить в мои владения. Он быстро шагнул вперед; за ним проскользнул еще один гость, ростом поменьше, и я предположил, что это телохранитель, так как он нес лук и колчан со стрелами.

– Вы друзья Герти? – задал я условный вопрос.

– Мы с ней хорошо знакомы, – ответил лучник. Женским голосом, хотя довольно низким и властным. Капюшон прикрывал лицо, защищая его от холода; девушка вышла из тени высокого незнакомца и пожала мне руку. Крепкая ладонь, сухая и мягкая. Ткань ее плаща и туники переливалась странными, непривычными оттенками. Я решил, что это, должно быть, театральный костюм. Может, она выступала в роли германской полубогини в каком-нибудь бесконечном народном спектакле – из тех, что нацисты начали ставить повсюду. Я пригласил их в дом, но они отказались. Лицо незнакомца выплыло из темноты: мне почудилось свечение вокруг него. Сухопарый мужчина, довольно молодой; его невидящие глаза сверкали, как изумруды, и смотрели сквозь меня куда-то в будущее, столь чудовищное, жестокое и мучительное, что он не мог оторвать взгляда.