Все это ужасало Улрика фон Бека, этот образец либерального гуманизма. И все же, возможно, современный человек с его рациональностью не особенно подходит для того, чтобы иметь дело с такой окружающей реальностью. Мне следовало отдать бразды правления Элрику.

Но если я это сделаю, думал я, то в каком-то смысле брошу свою жену и детей. Я должен держаться за гуманиста, каковым и являюсь, даже когда где-то поблизости рыщет Элрик, готовый одержать верх и сделать меня добровольным орудием своего неистового желания убивать.

Желал бы я никогда не знать это существо и не полагаться на его помощь! Хотя, не столкнись я с Элриком и его судьбой, то не был бы сейчас женат на его дочери Уне, которую мы оба любили, пусть и каждый по-своему. По крайней мере, в этом мы были едины. Более того, последний император Мелнибонэ спас меня от пыток и унизительной смерти в нацистском концлагере.

Последняя мысль помогла мне сохранить внутреннее равновесие, пока нихрэйнский скакун несся из глубин все выше и выше, в ревущую пропасть, а затем снова вниз – по черному сланцу, потокам красной лавы, сквозь дождь из бледного пепла. Нихрэйнские кони продолжали следовать своим собственным путем, параллельным этой реальности. Резкий запах пота и серы бил в ноздри. От шеи мощного животного шел пар, напряженные мускулы раздулись, когда конь спустился по склону черной горы, а затем выехал в мир, где ночь уступила место рассвету, а безжизненный пепел сменился холмистыми лугами с рощицами дубов и вязов.

Я начал уставать. Конь с бешеного галопа перешел на ровную рысь, словно наслаждался осенним воздухом и сладкими ароматами угасающего лета. Листья на деревьях стали золотыми, ярко-желтыми и медными, солнце светило не слишком ярко и даже уютно. Лобковиц все еще ехал впереди меня, его камзол и треуголка покрылись слоем светло-серого пепла, он оглянулся и, привстав в седле, помахал мне рукой. Князь торжествовал. Видимо, мы преодолели очередную преграду. Нам сопутствовала удача.

Наконец мы остановились передохнуть у пруда; в нем крякали белые утки. Людей видно не было, хотя местность казалась приятной и вполне ухоженной. Я поделился наблюдением с Лобковицем. Он ответил, что мы, вероятно, находимся в той части мультивселенной, где люди по какой-то причине больше не живут. Порой будущее полностью исчезает, оставляя лишь самые неожиданные следы. Князь предположил, что на этой земле когда-то жили вполне процветающие крестьяне. Но какие-то события в мультивселенной повлияли на их существование. Они ушли, а природа осталась. Все, что они создали, исчезло. Все бренные договоренности остались в прошлом.

Он с грустью слегка пожал плечами.

Лобковиц сказал, что встречался с подобным феноменом слишком часто, чтобы сомневаться в своей правоте.

– Вы, возможно, заметили, граф Улрик, пустынность этих невысоких холмов, древние камни и деревья. Этот сон никому не снится.

Он поднялся с берега озера, где умывал лицо и руки. Дрожа, он пытался согреть руки под мышками и ждал, пока я напьюсь и умоюсь.

– Меня пугают такие места. Они вроде вакуума. Никогда не знаешь, какие ужасы их наполнят. Такому сну в лучшем случае просто нельзя доверять.

Я слушал его рассуждения, но мне не хватало подобного опыта. Оставалось лишь внимать и постараться понять. Не склонный к сверхъестественному, я никогда не буду чувствовать себя комфортно в его присутствии. Не все члены моей семьи имели естественное влечение к бесконечным возможностям. Некоторые предпочитали возделывать свой маленький сад. Ко мне вдруг пришла забавная мысль: а не я ли тот самый ужас, который решит вдруг заполнить вакуум этого мира? Я мог себе представить здесь Уну и детей, работающих на ферме, милый дом…

А затем я вдруг понял, чего боялся Лобковиц. В мультивселенной масса всевозможных ловушек. За жестоким климатом может таиться величайшая красота, а за фасадом привлекательной сельской местности – опасный яд. Осознав это, я с радостью оседлал огромного жеребца, не знавшего устали, и ехал следом за Лобковицем по бескрайним лугам, пока не наступила беззвездная и безлунная ночь и мы не услышали впереди журчащую воду.

Я не осмеливался взглянуть вниз. Но когда сделал это, то почти ничего не увидел, казалось, что огромный нихрэйнский конь несется по озеру. Спали мы в седлах. К утру мы миновали луга с высокой жесткой травой и оказались в широкой степи. Вдалеке паслись какие-то животные; когда мы подъехали ближе, я узнал в них североамериканских бизонов.

С облегчением я догадался, что мы, по всей видимости, находимся на том же континенте, что и моя жена, оказавшаяся в опасности. Затем бизоны исчезли.

– Она недалеко? – спросил я князя Лобковица, когда в следующий раз мы остановились у холма за широкой петляющей рекой. Все дикие животные разом скрылись из виду. Слышались лишь безжалостные завывания западного ветра. Мы с князем спешились и перекусили черствыми бутербродами, которые Лобковиц вез в котомке из Москвы.

Его ответ меня не ободрил.

– Будем надеяться, – сказал он. – Но прежде чем мы будем окончательно в этом уверены, нам придется пережить несколько опасностей. Многие из этих миров умирают, считайте, уже умерли…

– Вы многое повидали, – заметил я.

– «Блеск одного достигнут разорением другого», – процитировал он Томаса Гарди, но я не понял, как это связано с нашими обстоятельствами. Он раскрошил остатки бутерброда на землю и принялся наблюдать. Ничего не произошло. Я озадачился. Почему мы изучаем крошки выброшенной еды?

– Я ничего не вижу, – сказал я.

– Именно, – ответил князь. – Тут и смотреть-то не на что, друг мой. Вокруг вообще ничего не происходит. Никто не появляется. Это место кажется очень спокойным, но на самом деле оно безжизненно. – Он затоптал остатки бутерброда. – Мертво.

Лобковиц вернулся к своему коню и вскочил в седло.

Я прежде не видел, чтобы человек выглядел так, словно несет непосильное бремя. И тогда я начал относиться к своему товарищу с еще большим уважением.

Покатые холмы, жалкий эрзац земель Сильвании, остались позади, и мы оказались посреди пустоши из серого сланца и старого гранита. Мир в очередной раз изменился. Впереди лежали унылые неглубокие ущелья с крутыми выветренными склонами. Высоко в небе кружили падальщики. Хоть какой-то признак жизни (или обещание смерти). Серебристый песчаник под ногами на много миль вперед раскалывали темные расщелины и длинные трещины. Свинцовая медленная река рассекала унылый ландшафт, точно рана. Вдалеке виднелись низкие, широкие горы, над ними время от времени поднимались языки красного пламени и черный дым. Местность эта немногим отличалась от мира, созданного Миггеей, герцогиней Порядка.

Я спросил Лобковица, что привело к угасанию миров, через которые мы проезжаем, он сухо улыбнулся.

– Все те же войны за правое дело, – сказал он, – каждая сторона конфликта утверждает, что представляет Порядок! По всем показателям, эта земля погибла из-за жесткой дисциплины. Но, разумеется, это величайшая хитрость Хаоса. Именно так он ослабляет и сбивает с толку своих соперников. Порядок обычно неуклонно движется вперед к ясной цели. Хаос же знает, как обойти стороной и зайти с неожиданного угла, воспользоваться моментом, зачастую вообще обходясь без прямой конфронтации. Именно поэтому он так привлекает подобных нам.

– Так вы не хотите, чтобы правил Порядок?

– Без Хаоса мы не смогли бы существовать. По характеру я склонен служить Порядку. Но разумом и как участник Игры Времени я служу Хаосу. А вот душа моя служит Равновесию.