Индеец пребывал в приподнятом настроении. Он был очарователен. От него не исходило угрозы, лишь ощущение твердого характера и физической силы. Не означают ли его татуировки и украшения, что он шаман или вождь? Индеец явно привык, чтобы ему подчинялись.

Стало очевидно: я уже не на побережье Новой Шотландии; но окружающий ландшафт не слишком отличался от тех мест, что я покинула. Вообще-то все казалось смутно знакомым. Может быть, это озеро Верхнее?

На заросшем травой берегу стояло большое, искусно сделанное каноэ из блестящей березовой коры; отделанные медью края лодки венчали деревянные вставки с нанесенными священными символами. И ни души вокруг. Словно мы находились на заре мира, в поистине девственной Америке. Все еще стояла ранняя осень, хотя в освежающем ветре ощущалось дуновение зимы. Ветер меня не слишком тревожил. Я спросила своего спутника, что это за озеро.

– Я родился недалеко отсюда. Обычно его называют Гитче-Гюми, – сказал он. – Тебе знакома поэма Лонгфелло?

– Насколько понимаю, Лонгфелло в процессе написания смешал с полдюжины языков и переврал все названия и имена. – Я словно извинялась за представителя своей культуры, как это принято, но тут же вспомнила слова Клостергейма. Отчего-то я была уверена, что этот человек не просто современный романтик, изображающий индейца из дикого леса. Не сомневалась: даже если глядеть внимательнее, вряд ли поблизости обнаружится припаркованный автофургон!

Этот человек был настоящим. Он улыбнулся моим словам:

– Нет ничего плохого в том, что добавил Лонгфелло. Ритуалы никуда не делись, хоть он их и немного приукрасил. Женщин вообще никто не просил рассказывать их историю, так что их ритуалы так и остались тайными и неизмененными. Есть множество способов отделить дух от плоти. Я могу, конечно, оспорить то, чего старина Лонгфелло не упомянул и что прибавил, но моя судьба – принести свет в мою собственную историю. И именно такая судьба мне грезится во время этого путешествия. Я должен восстановить миф и обратиться к великой сути Америки. – Кажется, серьезность слов его смутила, и он снова улыбнулся. – Словно я собираюсь передать духовное руководство нацией кучке необразованных католических миссионеров! Без Белой Буйволицы не будет триединства, как у триптиха с утерянной частью. Тот нелепый финал, что написал Лонгфелло, был подачкой педантам из высшего общества, он даже хуже, чем сентиментальное окончание «Холодного дома» Диккенса. Или это были «Большие надежды»?

– Я почти ничего не знаю о Диккенсе, – сказала я.

– Что ж, – ответил он, – и у меня не было возможности с ним познакомиться.

Индеец слегка нахмурился и посмотрел на меня:

– Не хочу ставить себе в заслугу то, на что не имею права. Мне суждено объединить нации, но я могу потерпеть неудачу там, где преуспеет мое альтер эго. Один неверный шаг, и все изменится. Ты же знаешь, как это трудно.

Он снова нахмурился и задумался.

– Вы бы лучше представились, – сказала я, вряд ли ожидая, что он ответит.

Он извинился.

– Я Айанаватта. Лонгфелло предпочел назвать меня Гайаватой. Мать моя из племени могавков, а отец был гуроном. Я обнаружил свою историю в поэме, когда во сне отправился в будущее. Вот. У меня есть кое-что для тебя…

Он бросил мне длинную рубаху из тонкой кожи, и я легко натянула ее – сидела она очень хорошо. Неужели он берет с собой в дорогу такие вещи? Он громко рассмеялся и объяснил, что последний, кто попытался его убить, был примерно моего размера.

Айанаватта умело разобрал типи. Чтобы потушить огонь, он просто закрыл крышку на горшке, где хранил угли, и обернул его сырой шкурой. Вещи из хижины он завернул в шкуры и связал в плотный тюк. Горшок с углями закрепил на самом верху. Теперь я увидела, что шесты были заостренными с одного конца копьями. Он уложил их на дно каноэ, а тюк поместил посередине. Весь бивак он собрал, почти не прикладывая усилий.

– Похоже, вы хорошо знакомы с английской литературой, – заметила я.

– Я многим ей обязан. Как я уже сказал, благодаря поэме Лонгфелло я узнал свою судьбу. Наступило время моего первого настоящего путешествия во сне. Я видел сон – четыре пера. Я решил – он означает, что я должен найти четырех орлов в местах четырех ветров. Сначала я поехал в пустыню по северной тропе, которая зовется «Орел», потому что думал, что в этом и заключается смысл сна. Она привела меня в горы. Тропа оказалась ложной. Но, оставив ее, я оказался в Бостоне в нужное время. Я хотел понять, существует ли какой-то миф, связанный со мной. И если да, то куда надо отправиться, чтобы он стал правдой. Ты и сама понимаешь, в чем заключается ирония. Я попал в далекое будущее через много лет после своей смерти. Я приобрел странные навыки. Научился читать на языке этого нового народа, чья внешность сперва так поразила меня. В тех краях обитало множество дружественных душ, и они с радостью помогали мне, хотя самодовольная буржуазия часто высказывалась против моего появления. Однако чтение на их языке стало частью моего первого настоящего духовного путешествия. Однажды я открыл свой дух будущему и увидел не только как появилось племя хауденосауни, людей, живущих под одной крышей, но и что придет после них, если я не пройду по определенной тропе. Чтобы найти то будущее, которого желаю, мне нужно по возможности сохранить ближайшее будущее таким, какое оно есть.

– А вас не оскорбили взгляды Лонгфелло на мифологию коренных народов?

– Лонгфелло был гениален, добр и весел. И ужасно волосат. От своих предков могавков я унаследовал нелюбовь к растительности на мужском теле. Оказывается, римляне придерживались таких же взглядов. Но добросердечие поэта пересилило мои предрассудки насчет его внешности. У него была необычная пружинистая походка, он подпрыгивал, когда ходил. Помню, мне казалось, что он слишком тепло одевается, не по погоде, а он, вероятно, считал, что я одеваюсь слишком легко. Тогда еще у меня не было этого, – со скромной гордостью он указал на свои татуировки. – Сначала я заинтересовался трансценденталистами. Эмерсон собирался познакомить меня с Торо, но в этот день в Паркер-хаус неожиданно приехал Лонгфелло. По воле случая мы с ним разговорились. Он до конца не верил, что я настоящий. Он был настолько погружен в свою поэму, что, как мне кажется, начал подозревать, что я существую лишь в его воображении. Когда Эмерсон представил нас друг другу, он решил, что я какой-то благородный дикарь. – Айанаватта тихо засмеялся. – Торо, полагаю, счел меня несколько грубым. Но Лонгфелло был добр до невозможности. Эта встреча стала судьбоносной и сыграла важную роль в его жизни. Я понял его поэму как пророчество о том, какой след я оставлю в этом мире. Четыре пера из сна, которые я по ошибке принял за орлиные, разумеется, были перьями для письма. Четыре писателя! Я неверно истолковал сон, но все-таки сделал все правильно. Тут вмешалась сама удача. Я был слишком неопытен. В первый раз посетил астральный мир в физическом теле. К сожалению, эта часть путешествия закончилась. Я не знаю, увижу ли когда-нибудь книгу снова.

Айанаватта свернул подстилку с привычной аккуратностью и быстротой человека, живущего под открытым небом.

– Знаешь, в этих местах мы носим вампум, чтобы он напоминал нам о мудрости и наших словах. – Он показал на замысловатый пояс, который поддерживал кожаные штаны. – Узор можно трактовать так же разнообразно, как Библию, Джойса или американскую конституцию. Иногда наши советы напоминают собрания французских постмодернистов!

– Вы можете отвести меня к мужу? – Я начала понимать, что Айанаватта из тех людей, что любят пофилософствовать и могут говорить часами, если их не остановишь.

– А он у какатанава?

– Думаю, да.

– Тогда я могу отвести тебя к ним, – голос его смягчился, – По крайней мере, мне не снилось, что нельзя этого делать. Возможно, твой муж подружился или еще подружится с моим другом Давандадой, которого еще называют Белым Вороном. – Он замолчал и виновато посмотрел на меня. – Я слишком много болтаю и делаю слишком дикие предположения. Привык говорить сам с собой. За последние четыре года у меня не было возможности просто побеседовать с образованным человеком. А ты… ты – благословение. Это был мой лучший танец, должен признаться. Я ждал, что к нашей троице присоединится немногословная полубогиня, но даже не думал, что ты окажешься человеком. Сон подсказывает мне, что делать, а не чего ожидать. Плохой ветер поднимается против нас, а я даже не знаю почему. Сны порой сбивают с толку.