– Какие новости? – спросила Лютеция. – Что слышно о новых разбойниках?

Крестьянин потупился:

– Да ничего…

– Такого быть не может, – настаивала она. – О них все говорят.

– Да так… Они сейчас в деревне, что за рекой…

– Ну и что?

– Да ничего…

Она пристально смотрела в его несчастное лицо. Простолюдин крепок, но больно угнетен, а так лицо открытое, глаза честные. Стоит, бессильно опустив длинные руки, ладони широкие, как весла, все в желтых мозолях.

– Боишься, – определила она. – Ну, а если я возьму тебя на службу? Но мы готовимся к отъезду. Как только дорога чуть очистится, мы покинем бург доблестного Свена из Моря. Ты поедешь с нами?

Несчастный рухнул перед ней на колени:

– Госпожа!.. Возьми! Если примешь, верой и правдой… крови не пожалею.

– Хорошо, – ответила она. – А пока будешь помогать нашей челяди. Клотильда тебе покажет, что надо делать. А теперь можешь говорить правду?

Земледелец сказал с жаром:

– Да!.. Я знал, что, когда вернусь, меня убьют… Просто потому, что не утерплю и схвачу топор или что попадет под руку! Стон и плач стоит по всей деревне, а им все в потеху. Девок всех перетаскали к себе, замужних жен хватают и бесчестят прямо на улице… Весь скот зарезали! Гусей, уток – все рубят и бьют просто ради потехи. Если кто вступится, тут же либо рубят, либо издеваются для веселья: зубы выламывают по одному, в… простите, в зад острогу с ее зубцами вгоняют, а потом такого отпускают на волю!..

Она слушала, побледнев. То, что рассказал мужик, дело обычное, но ей почему-то казалось, что Фарамунд не из таких людей. Несмотря на его фигуру воина, ей еще в первую же встречу почудилось, что он… другой. Как римский патриций, о которых она столько слышала. Нет, он не унизится до такого.

– Ладно, – сказала она. – Иди!

Голос ее стал строже. Простолюдин поклонился, попятился и ушел. Она слышала, как он благодарил Одина за милость к нему. Бедный заблудший язычник!

Оружие, одежду и все снаряжение Фарамунд добывал мечом. Сопротивление подавлял сразу, свирепо: в его сторону нельзя было бросить даже косой взгляд, стервенел, карал без пощады. Однако запас золота и драгоценностей рос чересчур медленно. Он слышал злые разговоры, что вожак все гребет себе, надо бы по-честному, все головами рискуют одинаково…

Рисковали, конечно, не одинаково. Он первым начинал бой, если требовался бой, а последним заканчивал. Он все так же стервенел от запаха крови, а ярость схватки охватывала так, что готов был грызть зубами щит, все мышцы тряслись от жажды поскорее броситься в сечу и пролить наконец-то чужую кровь, разбивать головы, отрубать руки, слышать страшные крики боли и ужаса…

Однако теперь все планировал тщательно. Помнил, что стыдно поддался чувству безнаказанности, за что так страшно поплатился в бурге Лаурса. Он был отважен, как дикий барс, но и осторожен, как лис, выслеживающий добычу на глазах гончих псов. Пьянствовать разрешал только после удачных набегов, да и то не раньше, чем забирался в глубины леса, а на всех направлениях выставлял охрану.

В глубине леса у них были шалаши, даже удалось привести через завалы трех коней. Стражу он выдвигал далеко. Если бы вдруг конунг решил очистить земли от разбойников, то он на месте стоянки отыскал бы только давно остывшую золу.

Сегодня день оказался слишком пасмурный, с утра накрапывал дождь. Фарамунд исчез, он часто проверял посты неожиданно, остальные коротали время у костра, бурчали друг на друга, играли в кости, ссорились, только Громыхало сидел в сторонке и деловито насаживал на длинную рукоять огромный молот.

Только к полудню за деревьями послышался стук копыт. Показался всадник. Комья земли за его конем взлетали огромные, как вороны, но не черные, а из-за зеленой сочной травы тоже темно-зеленые, влажные. А когда тяжело шлепались оземь, похожие не то на рогатых жаб, не то на зеленых ежей, становилось понятно, какого размера подковы богатырского коня.

А на богатырском коне всадник обычно под стать. Фарамунд и сам чувствовал, что он сильнее, умелее любого из его шайки. Даже чудилось, что был не конюхом или стрелком из лука, а именно вот таким вожаком разбойничьего отряда.

К нему никто не подошел принять коня, он соскочил на землю, шлепком по крупу отпустил пастись. У костра на него смотрели хмуро и настороженно.

– Вижу, – сказал он резко. – Все вижу! Да, я не делю захваченное, я присваиваю все золото себе. Разве я когда-то обещал все делить и раздавать? Кто такое слышал от меня?.. Кто?..

Вехульд, хмурый и бесстрашный разбойник, выкрикнул зло:

– Так делается везде!

Фарамунд зло расхохотался:

– Где?.. И почему я должен поступать так, как делается? Я позвал вас с собой, обещая добычу. Вы получили ее гораздо больше, чем имели в ваших мечтах! Но теперь ваши аппетиты разгорелись!.. Не-е-е-т, если кому не нравится, убирайтесь к черту. Мне не нужен сброд, который поступает по-своему.

Вехульд, глядя ему в глаза, опустил ладонь на рукоять меча. Еще пятеро или шестеро его сторонников взялись за топоры. Вехульд на всякий случай бросил быстрый взгляд по сторонам: Громыхало уже исчез, как и трое-четверо особо верных людей Фарамунда – где-то на постах, а остальные колеблются, вмешиваться не будут.

– А нам не нужен такой вождь, – сказал он громко, – который утаивает нашу общую добычу! Мы не против, чтобы твоя доля была хоть втрое больше нашей! Но всяк имеет долю. И всякий должен получать ее сразу.

Фарамунд вскинул ладонь, заговорил громко, чтобы слышали все:

– Вы берете все, когда захватываем обоз, село или перехватываем другой отряд. Но золото уходит в казну, которой распоряжаюсь только я. Сейчас я говорю, что время тратить еще не пришло. Кто-то считает иначе? Что ж, переубедите меня…

Он отступил на пару шагов. Его руки поднялись к плечам, откуда торчали рукояти двух мечей. Только у него мечи настолько длинные, что начал носить за плечами, удивляя всех, у кого мечи немногим длиннее поясных ножей. Все в отряде знали, с каким нечеловеческим искусством их вожак владеет этими мечами, но сейчас Вехульд только сказал громко:

– Если ты не отдашь нам нашу долю, тебя не спасут даже пять мечей. На этот раз ты что-то не рассчитал…

В голосе Фарамунда прозвучали первые нотки бешенства:

– Что ж, тварь!.. Давай! Если добежишь до меня живым, я даже не подниму на тебя меча – руби!

В мертвой тишине Вехульд медленно повел головой по сторонам. Глаза были непонимающими. С ним шестеро отважных сорвиголов, остальные отхлынули, словно морские волны при отливе. Они стоят посреди поляны, семеро с оружием в руках против одного-единственного человека… так в чем же дело?

Вдруг в тишине ясно послышался скрип сгибаемого дерева. Со всех деревьев, окружающих поляну, в их сторону смотрели нацеленные стрелы. Люди сидели молча, не шевелились, почти неотличимые от листвы. Этих стрелков, судя по всему, было не меньше десятка.

– Так вот ты куда послал Громыхало, – произнес Вехульд мертво. – Что ж, ты опять все рассчитал наперед!.. Теперь я уже сомневаюсь, что и разговор о дележе затеял я, а не ты… Что ж, стреляй!

– Громыхало я не туда послал, – ответил Фарамунд, глядя ему в глаза. – Убрать оружие! Ну, я кому сказал?

Вехульд нехотя вложил меч в ножны. Остальные опустили головы, пятились, старались встать за спинами друг друга.

Из-за дальних кустов, что за спиной Фарамунда, раздался гулкий голос Громыхало:

– Фарамунд!.. Давай перебьем их. Зато нам больше останется.

Вехульд и его сторонники переглядывались, жались в кучу. Пространство вокруг них стало еще шире. Фарамунд снова вскинул руку, голос звучал почти дружелюбно:

– Они не враги. А Вехульд сказал только то, что думали все, но только страшились сказать. У него хватило отваги сказать это мне в глаза. Я не хочу терять сильного и отважного человека!

Вехульд вскинул голову. Их глаза встретились только на миг, но Фарамунд ощутил во взгляде Вехульда горячую благодарность. Не за жизнь, а за оценку. И увидел, что приобрел надежного соратника, которому можно доверить спину. Остальные тоже поднимали головы, начинали поглядывать по сторонам, чуть ободренные, но еще не уверенные, не окажется ли это жестокой шуткой, после которой казнят с особой жестокостью.